Он поднялся, оставив кошелек на полу, но реликвию Ирруле заботливо спрятал в складки зуфура, потом повернулся к двери, у которой маячил его проводник. Закутанная фигура безмолвно удалялась, и Ренилл следовал за ней, без вопросов и комментариев. Среди Сынов, как ему было известно, ценилось безмолвное поклонение. Да и жажда сделалась невыносимой, так что меньше всего ему сейчас хотелось поболтать.
Мрачные коридоры, и за ними просторное помещение, как видно, служащее общей спальней послушникам ДжиПайндру. Три ночника лили сверху слабый свет на полированный каменный пол, освещая циновки, на которых вкушали сон служители-жрецы. Ренилл внимательней присмотрелся к светильникам. Теперь он заметил, что они изображали светящиеся глаза и рот огромного скульптурного лица. Лик Аона-отца смотрел вниз с потолка — или, точнее, изображение маски, скрывающей Его лик. Светящийся взгляд, устремленный на спящих правоверных, вне сомнения, навевал им священные сновидения.
Оторвав взгляд от очей Аона, Ренилл осмотрелся вокруг. Проводник уже исчез. Жрецы спали. Лучше всего присоединиться к ним. Сегодня ему что-то не хотелось исследовать храм. Как все авескийские паломники, Ренилл носил при себе свернутую циновку, которую и вытащил из, мешка, расстелив на полу. Теперь, наконец, можно было допить оставшуюся во фляжке воду. Убийственная жажда отступила, и в первый раз за долгие часы Ренилл почувствовал, как устал. Он растянулся на циновке и закрыл глаза. Взгляд Отца не помешал ему мгновенно уснуть.
Утром он начал знакомиться с неописуемо скучной жизнью неофита.
Из сна его вырвал тихий шепот. Ренилл открыл глаза. Надо полагать, рассвело, но в лишенной окон комнате, освещенной светильниками, нельзя было сказать наверняка. Повсюду вокруг него слышались приглушенные голоса. Ренилл узнал кадансы Великого Гимна, который усилиями Зилура надежно запечатлелся в памяти. И спасибо умури, потому что, как выяснилось, повторение протяжных строф было первейшей утренней обязанностью правоверных. Скорчившись на четвереньках, Ренилл склонил голову и затянул гимн. Память не подвела. Только два раза на протяжении длинного гимна слова ускользнули от него; пришлось понизить голос до неразборчивого бормотания, чтобы скрыть пробелы. Восхваление божества заняло добрых семь минут, но когда Ренилл наконец закончил и украдкой огляделся, то обнаружил, что остальные Сыны неутомимо продолжают бормотать.
По-видимому, полагалось троекратное повторение. Первый раз — для Богов, второй — для Людей, и третий — для Зверей: три основные составляющие вселенной, символически отображенные в треножнике уштры. Он снова затянул казавшийся бесконечным гимн. Наконец его сотоварищи умолкли и цепочкой потянулись за дверь. По сумрачным коридорам они шествовали в благоговейном молчании, прерываемом только ритмичным позваниванием ногтями по бронзовым уштрам, свисавшим у каждого с зуфура. Клик-клик-клик, пауза, клик-клик, пауза, клик-клик. Одна и та же бесконечно повторяющаяся короткая последовательность. Зилур рассказывал о немом храмовом языке, даже объяснил смысл некоторых сочетаний. Это было из самых обычных. Тройной щелчок означал треножник уштры, два двойных — «ахв», двадцать вторую букву авескийского алфавита и первую в августейшем имени Истока и Предела. Пальцы Ренилла задвигались: клик-клик-клик…
Вскоре они оказались на крошечном внутреннем дворике, где Сыны совершали нехитрое омовение. Ренилл искоса поглядывал на своих новых братьев по отцу-Аону. Большинство их казались тощими и недокормленными. И бледными, насколько позволял природный авескийский цвет кожи — желтоватый оттенок казался на их лицах особенно ярким и нездоровым. Все завернуты в потрепанные куски материи, в линялых зуфурах и желтовато-серых шапочках на макушке. Застывшие лица, пристальные темные глаза. Неофиты, с первого взгляда определил Ренилл. Низшее сословие среди Сынов, смиренные храмовые служки, без крупицы той властности, которая отличала виденные им прошлой ночью фигуры в клобуках.
Никто не разговаривал. Даже постукивание пальцами смолкло. Через несколько минут все проследовали в трапезную, чтобы подкрепиться жидкой кашицей с черствыми лепешками, запивая их тепловатой водой. Поглощению пищи предшествовали добрых двадцать минут лихорадочных молений. Сыны Аона сидели, скрестив ноги, на голом каменном полу, бормоча отупляющие строки «Первого Самоотречения».
…Истинная свобода лишь в полной покорности воле Предела.
«Я» преграждает путь к Истоку.
Ничто — есть все, а все — есть мысль Отца.
Ренилл старательно бубнил, не позволяя ни намеку на пренебрежение показаться на лице. Покончив с самоуничижением, он дорвался до безвкусного завтрака — и проглотил его как голодный волк. Ни слова во время еды. Редкое позвякивание ногтей о бронзу — и ничего больше.
К завершению трапезы в дверях возникла величественная задрапированная фигура. Капюшон затенял лицо, скрывая индивидуальные различия, как требует воля Аона-отца. Закутанный в плащ Сын Аона простер руки, его ладони двигались, раздавая короткие безмолвные приказы. Ренилл внимательно всматривался. Зилур не подготовил его к пониманию этого языка жестов — быть может, и не знал о нем. Неудачно, однако паломнику-деревенщине простят невежество. Может быть…
Верные расходились группками по пять-шесть человек. Как видно, язык жестов использовался для распределения по работам. Ренилл ждал. Жрец повелительно щелкнул пальцами. Хоть этот жест понятен без перевода. Он присоединился к очередной группе, покидающей столовую, и вскоре уже чистил котлы в гранитной кухне. За отскребанием котлов, которое продолжалось часа два, последовала новая общая молитва, затем перерыв для медитаций, после чего Ренилла послали на кормление хидри. Хидри, светящимся насекомым, свет которых питал бесчисленные ночные светильники, а также, по всей вероятности, мерцал в отверстиях лиц множества статуй Аона, расставленных по ей ДжиПайндру, требовалась для жизни частая дань в виде живых мух и перетертого сахарного тростника. Ренилл жевал жесткие стебли, пока не свело челюсти, затем целый час ловил мух.
Молитва. Таскание ведер от колодца в кухню. Опять молитва. Наполнение багровых светильников, подрезка фитилей. Полировка священных изображений. Общее собрание жрецов на закате для ритуального пения «Малого Гимна». Еще медитации. Молитвы и жалкий ужин: лепешка и жидкий овощной суп. Ногти постукивают по бронзовым уштрам; никаких разговоров. Наконец, измученный и отупевший, он вернулся в спальню, под немеркнущий взгляд Аона-отца.
Обычный день из жизни служителя божьего.
И к этому они стремятся! Он вяло дивился, какие страхи или темное честолюбие могут подвигнуть людей вести подобное существование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Мрачные коридоры, и за ними просторное помещение, как видно, служащее общей спальней послушникам ДжиПайндру. Три ночника лили сверху слабый свет на полированный каменный пол, освещая циновки, на которых вкушали сон служители-жрецы. Ренилл внимательней присмотрелся к светильникам. Теперь он заметил, что они изображали светящиеся глаза и рот огромного скульптурного лица. Лик Аона-отца смотрел вниз с потолка — или, точнее, изображение маски, скрывающей Его лик. Светящийся взгляд, устремленный на спящих правоверных, вне сомнения, навевал им священные сновидения.
Оторвав взгляд от очей Аона, Ренилл осмотрелся вокруг. Проводник уже исчез. Жрецы спали. Лучше всего присоединиться к ним. Сегодня ему что-то не хотелось исследовать храм. Как все авескийские паломники, Ренилл носил при себе свернутую циновку, которую и вытащил из, мешка, расстелив на полу. Теперь, наконец, можно было допить оставшуюся во фляжке воду. Убийственная жажда отступила, и в первый раз за долгие часы Ренилл почувствовал, как устал. Он растянулся на циновке и закрыл глаза. Взгляд Отца не помешал ему мгновенно уснуть.
Утром он начал знакомиться с неописуемо скучной жизнью неофита.
Из сна его вырвал тихий шепот. Ренилл открыл глаза. Надо полагать, рассвело, но в лишенной окон комнате, освещенной светильниками, нельзя было сказать наверняка. Повсюду вокруг него слышались приглушенные голоса. Ренилл узнал кадансы Великого Гимна, который усилиями Зилура надежно запечатлелся в памяти. И спасибо умури, потому что, как выяснилось, повторение протяжных строф было первейшей утренней обязанностью правоверных. Скорчившись на четвереньках, Ренилл склонил голову и затянул гимн. Память не подвела. Только два раза на протяжении длинного гимна слова ускользнули от него; пришлось понизить голос до неразборчивого бормотания, чтобы скрыть пробелы. Восхваление божества заняло добрых семь минут, но когда Ренилл наконец закончил и украдкой огляделся, то обнаружил, что остальные Сыны неутомимо продолжают бормотать.
По-видимому, полагалось троекратное повторение. Первый раз — для Богов, второй — для Людей, и третий — для Зверей: три основные составляющие вселенной, символически отображенные в треножнике уштры. Он снова затянул казавшийся бесконечным гимн. Наконец его сотоварищи умолкли и цепочкой потянулись за дверь. По сумрачным коридорам они шествовали в благоговейном молчании, прерываемом только ритмичным позваниванием ногтями по бронзовым уштрам, свисавшим у каждого с зуфура. Клик-клик-клик, пауза, клик-клик, пауза, клик-клик. Одна и та же бесконечно повторяющаяся короткая последовательность. Зилур рассказывал о немом храмовом языке, даже объяснил смысл некоторых сочетаний. Это было из самых обычных. Тройной щелчок означал треножник уштры, два двойных — «ахв», двадцать вторую букву авескийского алфавита и первую в августейшем имени Истока и Предела. Пальцы Ренилла задвигались: клик-клик-клик…
Вскоре они оказались на крошечном внутреннем дворике, где Сыны совершали нехитрое омовение. Ренилл искоса поглядывал на своих новых братьев по отцу-Аону. Большинство их казались тощими и недокормленными. И бледными, насколько позволял природный авескийский цвет кожи — желтоватый оттенок казался на их лицах особенно ярким и нездоровым. Все завернуты в потрепанные куски материи, в линялых зуфурах и желтовато-серых шапочках на макушке. Застывшие лица, пристальные темные глаза. Неофиты, с первого взгляда определил Ренилл. Низшее сословие среди Сынов, смиренные храмовые служки, без крупицы той властности, которая отличала виденные им прошлой ночью фигуры в клобуках.
Никто не разговаривал. Даже постукивание пальцами смолкло. Через несколько минут все проследовали в трапезную, чтобы подкрепиться жидкой кашицей с черствыми лепешками, запивая их тепловатой водой. Поглощению пищи предшествовали добрых двадцать минут лихорадочных молений. Сыны Аона сидели, скрестив ноги, на голом каменном полу, бормоча отупляющие строки «Первого Самоотречения».
…Истинная свобода лишь в полной покорности воле Предела.
«Я» преграждает путь к Истоку.
Ничто — есть все, а все — есть мысль Отца.
Ренилл старательно бубнил, не позволяя ни намеку на пренебрежение показаться на лице. Покончив с самоуничижением, он дорвался до безвкусного завтрака — и проглотил его как голодный волк. Ни слова во время еды. Редкое позвякивание ногтей о бронзу — и ничего больше.
К завершению трапезы в дверях возникла величественная задрапированная фигура. Капюшон затенял лицо, скрывая индивидуальные различия, как требует воля Аона-отца. Закутанный в плащ Сын Аона простер руки, его ладони двигались, раздавая короткие безмолвные приказы. Ренилл внимательно всматривался. Зилур не подготовил его к пониманию этого языка жестов — быть может, и не знал о нем. Неудачно, однако паломнику-деревенщине простят невежество. Может быть…
Верные расходились группками по пять-шесть человек. Как видно, язык жестов использовался для распределения по работам. Ренилл ждал. Жрец повелительно щелкнул пальцами. Хоть этот жест понятен без перевода. Он присоединился к очередной группе, покидающей столовую, и вскоре уже чистил котлы в гранитной кухне. За отскребанием котлов, которое продолжалось часа два, последовала новая общая молитва, затем перерыв для медитаций, после чего Ренилла послали на кормление хидри. Хидри, светящимся насекомым, свет которых питал бесчисленные ночные светильники, а также, по всей вероятности, мерцал в отверстиях лиц множества статуй Аона, расставленных по ей ДжиПайндру, требовалась для жизни частая дань в виде живых мух и перетертого сахарного тростника. Ренилл жевал жесткие стебли, пока не свело челюсти, затем целый час ловил мух.
Молитва. Таскание ведер от колодца в кухню. Опять молитва. Наполнение багровых светильников, подрезка фитилей. Полировка священных изображений. Общее собрание жрецов на закате для ритуального пения «Малого Гимна». Еще медитации. Молитвы и жалкий ужин: лепешка и жидкий овощной суп. Ногти постукивают по бронзовым уштрам; никаких разговоров. Наконец, измученный и отупевший, он вернулся в спальню, под немеркнущий взгляд Аона-отца.
Обычный день из жизни служителя божьего.
И к этому они стремятся! Он вяло дивился, какие страхи или темное честолюбие могут подвигнуть людей вести подобное существование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103