Сюда. Тогда отвечу.
— Сын Аона желает накормить голодную, но это труднее, чем она полагает.
— Ничего, Попугай. Что-нибудь придумаешь! — Черные глаза блеснули. — А то я с ума схожу от голода. Сойду с ума, побегу к жрецам, стану выпрашивать у них хлеб. Скажу, о чем Сын Аона говорил с Блаженными Сосудами. Скажу, что он спрашивает. Лучше, если она не такая голодная.
— Намного лучше. Тогда жди меня здесь после заката. Я постараюсь что-нибудь придумать.
Наблюдения предыдущих дней навели его на мысль. К вечеру, когда хлопок ладоней жреца освободил неофитов, застывших в ритуальных позах, Ренилл остался на месте. Он скорчился перед одним из многоруких изображений Отца, примерно так же, как склонялся у подножия огромной статуи во дворе храма. И опять, как и тогда, каменная неподвижность, говорившая о самозабвенном поклонении, вызвала почтение Верных. Никто не решился потревожить замершего в позе самоотречения Сына Аона, и когда неофиты разошлись по работам, Ренилл снова остался, вжимаясь лбом в камень.
Проходили часы. Ренилл дремал, не меняя позы. Наконец процессия жрецов, потянувшаяся к трапезной, сообщила ему, что настал час заката. Чья-то рука осыпала его розовыми лепестками. Размеренные шаги затихли вдали. Ренилл не шевелился. Стихло доносившееся издалека пение, и ДжиПайндру погрузился в тишину. Загорелись красные огоньки, и только тогда он поднялся и заковылял прочь — припадок благочестия прошел.
Он прошел через храм без приключений. Если невидимые глаза и следили за его продвижением, то сам он не видел ни души. Вверх по лестнице на второй этаж он взлетел как во сне. По коридору к нише под лестницей, к этому вороненку — Избранной, которая еще помнит свое имя. Дождалась ли она его?
Чара — назвала она себя.
Девочка оказалась там, где Ренилл оставил ее. Скорей всего, она пряталась там весь день. Протиснувшись за стерегущую вход статую, Ренилл услышал частое, прерывистое дыхание, а потом голос:
— Попугай. Ты принес еду?
— Лепешку. И немного физалий… Я понимаю, мало, но больше я не мог утащить, не…
— Давай!
— Где твоя рука? У попугая глаза не совиные.
— Вот! — Она подползла поближе на четвереньках, и случайный луч упал на ее лицо, заставив глаза вспыхнуть красными огоньками. — Давай же!
Ренилл протянул украденные на кухне объедки в ту сторону, где только что мелькнули огоньки глаз, и почувствовал, как кусочки выхватили у него из руки. Девочка лихорадочно заглатывала пищу, испуская в промежутках звериное ворчание. Глаза привыкли к темноте, и Ренилл видел ее — открытый рот набит хлебом, челюсти работают… Бедолага.
Он ожидал, что девочка съест все до последней крошки, но она удивила его. Когда чавканье и ворчание наконец смолкли, осталась еще пара физалий. Девочка запихнула их в карман и подняла глаза, встретив его вопросительный взгляд.
— На потом, — объяснила Чара.
— Ешь, детка. Я придумаю, как раздобыть для тебя еще.
— Может, раздобудешь, может, нет. Пока оставлю.
— Пока… А что будет завтра? А послезавтра? Не можешь же ты вечно жить так?
— Вечно жить никто не может. Так что это все равно.
— Не все равно. Ты можешь выбраться отсюда.
— Какой он мудрый, этот Попугай! Может, из его клюва чирикают сами боги? Он говорит, я могу выбраться отсюда, пройдя мимо Сынов Аона. Он все знает, да?
— Может, я сумею тебе помочь.
— Принесешь еще лепешку?
— Еще лучше.
— Лучше ничего нет.
— Есть город за стенами ДжиПайндру. Солнечный свет, свобода. Продавцы юкки.
— Попугай поет, как певчая птичка. Так чудесно!
— Дочь сомнения!
— Сын невежества!
— Верно. Недостойный ожидает, что Чара просветит его. Она поела. Согласится ли она поделиться знаниями?
— Мы же договорились. Спрашивай!
— Хорошо. Скажи мне — ты, когда сбежала, много бродила по храму?
— Всюду!
— Где именно?
— Наверху. Внизу. Посредине. Всюду. — Девочка беззаботно взмахнула руками. — Жрецы, они меня не видят. Я как воздух. Как тень. Хожу, где хочу.
Только не в кухню, малышка? Вслух он заметил только:
— Ты можешь тогда рассказать мне, что видела.
— Почему Попугай спрашивает меня? Почему не спросит у своих братьев? Что это за Сын Аона?
— Помнишь, мы договорились? Попугай задает вопросы. Чара отвечает.
— Правда. Ладно, слушай. Наверху — жрецы, настоящие жрецы, которые Знают. Не такие, как Попугай — чтоб лизать статуи, скрести полы и кормить хидри. Там, наверху, они ходят по ночам и разговаривают. Не работают.
— О чем разговаривают?
— Чара много слов не расслышала. Болтают об Отце, об его… — она поискала слово, — …о торжестве. Да, так, о торжестве. Мне дела нет. Там, наверху, хорошая еда, но мне не досталось ни крошки:
— Что они говорили о торжестве Отца?
— Всякое. — Девочка пожала плечами. — Болтают, как мартышки. Некоторые. Но вивури — те мало говорят.
Вивури… Фанатичные жрецы-убийцы, названные так потому, что их оружием с древности служили смертоносные маленькие ящерицы-вивуры. Крылатые грациозные рептилии, вооруженные убийственным ядом и повинующиеся командам хозяина. Хорошо обученные вивуры среди авескийских знатоков считались неотразимым оружием. Вонарцы не верят в рассказы о тесной связи между крадущимися в ночи убийцами-людьми и ядовитыми рептилиями. Да и само существование жрецов-убийц западные скептики подвергали сомнению. Кажется, напрасно.
— Сколько наверху вивури? — спросил Ренилл.
— Ах… — Снова пожала плечами малышка. — Десять, может, двенадцать. Кто знает? Приходят, уходят, играют в поцелуйчики с летучими ящерками. Они меня не видят, я — как призрак!
— Не сомневаюсь. Что еще видела призрачная Чара?
— Наверху — мало. Дальше середина, жрецы-рабы, как Попугай. Чистят горшки — молятся, наполнят светильники — молятся. Это ты знаешь.
— А внизу?
— Внизу много чего. Избранные, Восславление, Собрание, Мудрость, Святыня. Там в скалах ходы, и потом…
— Помедленнее, детка. Объясни эти тайны.
— Избранные — ты уже знаешь. Ждут внизу. Приходит срок, к ним является Отец. Где они встречаются — это Восславление, а потом они — Блаженные Сосуды. Толстые коровы-йахдини, готовые разродиться. Ты знаешь.
— А остальное? Собрание, Мудрость, Святыня?
— Собрание — большущая комната, там происходит Обновление. Мудрость — волшебное место, старые свитки в ящиках, гадкие картинки на стенах. А Святыня — в самом низу. Я туда не хожу. Запрещено. Туда нельзя. Но иногда там голоса.
— Чьи голоса?
Девочка беспокойно передернула плечами.
— Что они говорят? — настаивал Ренилл.
— Я не хотела слушать.
— Почему?
— Не хотела. — Она сидела, крепко обхватив коленки и спрятав лицо.
— Понятно. — Ренилл почувствовал, что если он не оставит эту тему, девочка бросится бежать. — А ты когда-нибудь видела первого жреца, КриНаида-сына?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Сын Аона желает накормить голодную, но это труднее, чем она полагает.
— Ничего, Попугай. Что-нибудь придумаешь! — Черные глаза блеснули. — А то я с ума схожу от голода. Сойду с ума, побегу к жрецам, стану выпрашивать у них хлеб. Скажу, о чем Сын Аона говорил с Блаженными Сосудами. Скажу, что он спрашивает. Лучше, если она не такая голодная.
— Намного лучше. Тогда жди меня здесь после заката. Я постараюсь что-нибудь придумать.
Наблюдения предыдущих дней навели его на мысль. К вечеру, когда хлопок ладоней жреца освободил неофитов, застывших в ритуальных позах, Ренилл остался на месте. Он скорчился перед одним из многоруких изображений Отца, примерно так же, как склонялся у подножия огромной статуи во дворе храма. И опять, как и тогда, каменная неподвижность, говорившая о самозабвенном поклонении, вызвала почтение Верных. Никто не решился потревожить замершего в позе самоотречения Сына Аона, и когда неофиты разошлись по работам, Ренилл снова остался, вжимаясь лбом в камень.
Проходили часы. Ренилл дремал, не меняя позы. Наконец процессия жрецов, потянувшаяся к трапезной, сообщила ему, что настал час заката. Чья-то рука осыпала его розовыми лепестками. Размеренные шаги затихли вдали. Ренилл не шевелился. Стихло доносившееся издалека пение, и ДжиПайндру погрузился в тишину. Загорелись красные огоньки, и только тогда он поднялся и заковылял прочь — припадок благочестия прошел.
Он прошел через храм без приключений. Если невидимые глаза и следили за его продвижением, то сам он не видел ни души. Вверх по лестнице на второй этаж он взлетел как во сне. По коридору к нише под лестницей, к этому вороненку — Избранной, которая еще помнит свое имя. Дождалась ли она его?
Чара — назвала она себя.
Девочка оказалась там, где Ренилл оставил ее. Скорей всего, она пряталась там весь день. Протиснувшись за стерегущую вход статую, Ренилл услышал частое, прерывистое дыхание, а потом голос:
— Попугай. Ты принес еду?
— Лепешку. И немного физалий… Я понимаю, мало, но больше я не мог утащить, не…
— Давай!
— Где твоя рука? У попугая глаза не совиные.
— Вот! — Она подползла поближе на четвереньках, и случайный луч упал на ее лицо, заставив глаза вспыхнуть красными огоньками. — Давай же!
Ренилл протянул украденные на кухне объедки в ту сторону, где только что мелькнули огоньки глаз, и почувствовал, как кусочки выхватили у него из руки. Девочка лихорадочно заглатывала пищу, испуская в промежутках звериное ворчание. Глаза привыкли к темноте, и Ренилл видел ее — открытый рот набит хлебом, челюсти работают… Бедолага.
Он ожидал, что девочка съест все до последней крошки, но она удивила его. Когда чавканье и ворчание наконец смолкли, осталась еще пара физалий. Девочка запихнула их в карман и подняла глаза, встретив его вопросительный взгляд.
— На потом, — объяснила Чара.
— Ешь, детка. Я придумаю, как раздобыть для тебя еще.
— Может, раздобудешь, может, нет. Пока оставлю.
— Пока… А что будет завтра? А послезавтра? Не можешь же ты вечно жить так?
— Вечно жить никто не может. Так что это все равно.
— Не все равно. Ты можешь выбраться отсюда.
— Какой он мудрый, этот Попугай! Может, из его клюва чирикают сами боги? Он говорит, я могу выбраться отсюда, пройдя мимо Сынов Аона. Он все знает, да?
— Может, я сумею тебе помочь.
— Принесешь еще лепешку?
— Еще лучше.
— Лучше ничего нет.
— Есть город за стенами ДжиПайндру. Солнечный свет, свобода. Продавцы юкки.
— Попугай поет, как певчая птичка. Так чудесно!
— Дочь сомнения!
— Сын невежества!
— Верно. Недостойный ожидает, что Чара просветит его. Она поела. Согласится ли она поделиться знаниями?
— Мы же договорились. Спрашивай!
— Хорошо. Скажи мне — ты, когда сбежала, много бродила по храму?
— Всюду!
— Где именно?
— Наверху. Внизу. Посредине. Всюду. — Девочка беззаботно взмахнула руками. — Жрецы, они меня не видят. Я как воздух. Как тень. Хожу, где хочу.
Только не в кухню, малышка? Вслух он заметил только:
— Ты можешь тогда рассказать мне, что видела.
— Почему Попугай спрашивает меня? Почему не спросит у своих братьев? Что это за Сын Аона?
— Помнишь, мы договорились? Попугай задает вопросы. Чара отвечает.
— Правда. Ладно, слушай. Наверху — жрецы, настоящие жрецы, которые Знают. Не такие, как Попугай — чтоб лизать статуи, скрести полы и кормить хидри. Там, наверху, они ходят по ночам и разговаривают. Не работают.
— О чем разговаривают?
— Чара много слов не расслышала. Болтают об Отце, об его… — она поискала слово, — …о торжестве. Да, так, о торжестве. Мне дела нет. Там, наверху, хорошая еда, но мне не досталось ни крошки:
— Что они говорили о торжестве Отца?
— Всякое. — Девочка пожала плечами. — Болтают, как мартышки. Некоторые. Но вивури — те мало говорят.
Вивури… Фанатичные жрецы-убийцы, названные так потому, что их оружием с древности служили смертоносные маленькие ящерицы-вивуры. Крылатые грациозные рептилии, вооруженные убийственным ядом и повинующиеся командам хозяина. Хорошо обученные вивуры среди авескийских знатоков считались неотразимым оружием. Вонарцы не верят в рассказы о тесной связи между крадущимися в ночи убийцами-людьми и ядовитыми рептилиями. Да и само существование жрецов-убийц западные скептики подвергали сомнению. Кажется, напрасно.
— Сколько наверху вивури? — спросил Ренилл.
— Ах… — Снова пожала плечами малышка. — Десять, может, двенадцать. Кто знает? Приходят, уходят, играют в поцелуйчики с летучими ящерками. Они меня не видят, я — как призрак!
— Не сомневаюсь. Что еще видела призрачная Чара?
— Наверху — мало. Дальше середина, жрецы-рабы, как Попугай. Чистят горшки — молятся, наполнят светильники — молятся. Это ты знаешь.
— А внизу?
— Внизу много чего. Избранные, Восславление, Собрание, Мудрость, Святыня. Там в скалах ходы, и потом…
— Помедленнее, детка. Объясни эти тайны.
— Избранные — ты уже знаешь. Ждут внизу. Приходит срок, к ним является Отец. Где они встречаются — это Восславление, а потом они — Блаженные Сосуды. Толстые коровы-йахдини, готовые разродиться. Ты знаешь.
— А остальное? Собрание, Мудрость, Святыня?
— Собрание — большущая комната, там происходит Обновление. Мудрость — волшебное место, старые свитки в ящиках, гадкие картинки на стенах. А Святыня — в самом низу. Я туда не хожу. Запрещено. Туда нельзя. Но иногда там голоса.
— Чьи голоса?
Девочка беспокойно передернула плечами.
— Что они говорят? — настаивал Ренилл.
— Я не хотела слушать.
— Почему?
— Не хотела. — Она сидела, крепко обхватив коленки и спрятав лицо.
— Понятно. — Ренилл почувствовал, что если он не оставит эту тему, девочка бросится бежать. — А ты когда-нибудь видела первого жреца, КриНаида-сына?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103