За окном было темно. В комнате горели светильники. Должно быть, Паро заходил, чтобы зажечь их, в сумерках. Она не заметила. На столе оказался поднос с едой. Гочалла только сейчас увидела его. Есть не хотелось, но во рту пересохло. Она напилась прохладной воды с лимоном, встала, взяла светильник и вышла.
Торопливо прошла по коридорам, через ветшающий тронный зал и вниз — к Святыне Ширардира. Проговорила стишок-пароль, и слышащий замок открылся. Она помедлила, затем, стиснув зубы, вошла и затворила за собой дверь. Она не входила сюда с того ужасного дня, когда застала здесь дочь. И не думала когда-нибудь возвращаться.
Огромная, молчаливая, жуткая — Святыня Ширардира не менялась веками. Гочалла постояла минуту, проникаясь ее сумрачным духом — и принялась за дело. Движения ее были точны и быстры, потому что сделать предстояло немало. Ни разу она не помедлила, чтобы свериться с записями и фолиантами, выстроившимися на полках. Каждое движение запечатлелось в памяти так ярко и отчетливо, что ошибиться казалось невозможным.
Все происходило легко и естественно, словно она проделывала это не в первый раз, В каждом ее действии скрывалась какая-то странная красота. В иное время, в ином мире, она могла бы наслаждаться.
Наконец все приспособления и составы были собраны, отвар, придающий силу разуму, выпит. Свет, разгорающийся в ней, предвещал, что дух ее способен выйти за обыденные пределы, а пламя преисподней, пылающее в расщелине, нагревало вещество человеческого мира, разрушая его устойчивость.
Все было готово. Гочалла глубоко вздохнула и заговорила, напевно произнося слова, способные освободить разум от уз материи; слова, собирающие лучи сознания, словно сквозь линзу, в единую пылающую точку; слова, которые она думала передать когда-нибудь дочери, как отец передал их ей…
Не время сожалеть.
Разум встречал препятствия и преодолевал их с необычайной легкостью. Радостно было дать волю копившемуся столько лет гневу. Ярость придавала ей силу, и все преграды рухнули в долю секунды. Податливая материя человеческого мира расступилась перед ней. Она почувствовала, как в ней прорвалось что-то, ощутила боль душевной раны — и вот она в новом, незнакомом пространстве — и оно безгранично. Бесконечность была вокруг нее и в ней самой, и гочалла Ксандунисса поняла, что дверь открыта.
Она открыла глаза. Знаки, вырезанные на ступенях в конце зала, светились. За аркой, в непроницаемой тьме, разгоралось… Сияние. Перед ней отворились Врата Ирруле — страны богов.
Гочалла прищурилась от яркого света, но не отвела взгляда. Древние слова призыва вырвались из ее уст.
Голос затих. Тишина, бесконечная тишина и невыносимое сияние. Время перестало существовать. Для гочаллы Ксандуниссы прошла вечность; быть может, в другом измерении прошло еще больше.
Она ждала, и свет, разгорающийся за аркой, питал надежду в ее душе. Она ждала, и вот свет, или какая-то часть его, пришла в движение, выплеснувшись сверкающими волнами на ступени врат. Ужас охватил ее, но она не двинулась с места. Замерев, гочалла следила, как бесформенные волны собираются в плотные, сверкающие сущности. Невозможно было глядеть на них дольше одного мгновения — слишком ослепительны были они для глаз человека, слишком чужды его разуму. Гочалла моргнула, дыхание вырвалось из ее груди всхлипом. В слезах, заливших ее лицо, смешалась радость и боль, ибо теперь она наконец знала, что Они — существуют, дабы наполнить вселенную смыслом. Они были здесь, Они были реальны, Они были с ней. Она даже узнала некоторых из Них. Здесь была Хрушиики… Нуумани — Небесная Танцовщица… Арратах… и другие, кого она не знала или не могла узнать в изменчивых, ошеломляющих силуэтах.
Святыня Ширардира, как ни просторна она была, не могла вместить их всех, и все же, каким-то чудом, вмещала. Сущность богов, неподвластная законам обычной материи, казалось, изменяла по воле Их и пространство, и время этого мира. Для человека зрелище это было непостижимо и опасно.
Гочалла Ксандунисса вынуждена была опустить взгляд. Она не могла больше выносить Их вида, но тем сильнее ощущала Их присутствие, и расположение и спокойное, сдержанное любопытство.
Она упала на колени. Слова на мгновение застряли в горле и вырвались криком:
— Божественные Ирруле, к вам взываю! Спасите мою дочь!
Камера Восславления осталась позади. Они спустились по лестнице вниз. Там, за коротким проходом, оказалась древняя деревянная дверь, глубоко утопленная в полированном камне. Джатонди толкнула створку, и перед ними распахнулась пустынная зала Мудрости.
В дальнем конце галереи лежала тьма. В ней обозначилось еще более черное пятно — вход в помещение, которое Чара называла Святыней. Чара, вспомнилось Рениллу, боялась этого места больше смерти.
Он взял Джатонди за руку, и они вошли внутрь. Темнота поглотила их, и вдруг обрела голос. Древний, металлический, вибрирующий голос. Голос тьмы был голосом КриНаида.
— Они собрались и ждут, — объявил Первый Жрец на древнем чурдишу.
Волосы у Ренилла на голове встали дыбом. Ответа они не услышали.
— Они ожидают Тебя.
По-прежнему нет ответа. Ренилл оглянулся на свою спутницу. Напрасно. Она была невидима, скрыта темнотой. Но рука в его руке по-прежнему была теплой.
— Все жрецы света, все женщины-сосуды, все они ожидают Тебя, — уверял КриНаид-сын. — Их внутренний свет насытит Тебя и восстановит Твои силы. Их жертва возвратит Тебе цельность. Великий, примешь ли Ты их дар?
Тишина.
Услышь меня, Аон-отец.
Тишина.
— Услышь меня. .
Странно. Рениллу почудилось, что какое-то человеческое чувство — нетерпение или даже страх — прозвучало в нечеловеческом голосе Первого Жреца. Всего на миг. Вот он заговорил снова, с привычной .уверенностью:
— Великий. Обновление возродит Твою прежнюю славу, и первая из Сосудов, готовых принять Твой возгорающийся пламень, не могла сдержать своего рвения. Алкая Восславления, она явилась сюда, перед лицо Твое. Вот стоит она на пороге. И с ней другой, так же жаждущий раствориться в Тебе. Молю, исполни их желания.
— Вы, двое, стоящие в темноте, войдите. — Теперь Первый Жрец говорил на вонарском. — Мы рады вам.
14
Ренилл услышал, как сквозь зубы втянула в себя воздух Джатонди, почувствовал, как похолодела ее ладонь. Сердце у него в груди стучало. Он вынул револьвер. Пусть цели не видно, но тяжесть оружия в руке внушала уверенность.
Они вместе шагнули вперед сквозь непроглядный мрак. Как видно, дверью в Святыню служила стена тьмы. Воздух, тяжелый и плотный, сдавил грудь. Потом темнота чуть отступила, и Ренилл различил очертания профиля Джатонди. Они шли, и свет впереди разгорался. Теперь можно было понять, откуда он исходит.
Первый Жрец КриНаид-сын стоял неподвижно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Торопливо прошла по коридорам, через ветшающий тронный зал и вниз — к Святыне Ширардира. Проговорила стишок-пароль, и слышащий замок открылся. Она помедлила, затем, стиснув зубы, вошла и затворила за собой дверь. Она не входила сюда с того ужасного дня, когда застала здесь дочь. И не думала когда-нибудь возвращаться.
Огромная, молчаливая, жуткая — Святыня Ширардира не менялась веками. Гочалла постояла минуту, проникаясь ее сумрачным духом — и принялась за дело. Движения ее были точны и быстры, потому что сделать предстояло немало. Ни разу она не помедлила, чтобы свериться с записями и фолиантами, выстроившимися на полках. Каждое движение запечатлелось в памяти так ярко и отчетливо, что ошибиться казалось невозможным.
Все происходило легко и естественно, словно она проделывала это не в первый раз, В каждом ее действии скрывалась какая-то странная красота. В иное время, в ином мире, она могла бы наслаждаться.
Наконец все приспособления и составы были собраны, отвар, придающий силу разуму, выпит. Свет, разгорающийся в ней, предвещал, что дух ее способен выйти за обыденные пределы, а пламя преисподней, пылающее в расщелине, нагревало вещество человеческого мира, разрушая его устойчивость.
Все было готово. Гочалла глубоко вздохнула и заговорила, напевно произнося слова, способные освободить разум от уз материи; слова, собирающие лучи сознания, словно сквозь линзу, в единую пылающую точку; слова, которые она думала передать когда-нибудь дочери, как отец передал их ей…
Не время сожалеть.
Разум встречал препятствия и преодолевал их с необычайной легкостью. Радостно было дать волю копившемуся столько лет гневу. Ярость придавала ей силу, и все преграды рухнули в долю секунды. Податливая материя человеческого мира расступилась перед ней. Она почувствовала, как в ней прорвалось что-то, ощутила боль душевной раны — и вот она в новом, незнакомом пространстве — и оно безгранично. Бесконечность была вокруг нее и в ней самой, и гочалла Ксандунисса поняла, что дверь открыта.
Она открыла глаза. Знаки, вырезанные на ступенях в конце зала, светились. За аркой, в непроницаемой тьме, разгоралось… Сияние. Перед ней отворились Врата Ирруле — страны богов.
Гочалла прищурилась от яркого света, но не отвела взгляда. Древние слова призыва вырвались из ее уст.
Голос затих. Тишина, бесконечная тишина и невыносимое сияние. Время перестало существовать. Для гочаллы Ксандуниссы прошла вечность; быть может, в другом измерении прошло еще больше.
Она ждала, и свет, разгорающийся за аркой, питал надежду в ее душе. Она ждала, и вот свет, или какая-то часть его, пришла в движение, выплеснувшись сверкающими волнами на ступени врат. Ужас охватил ее, но она не двинулась с места. Замерев, гочалла следила, как бесформенные волны собираются в плотные, сверкающие сущности. Невозможно было глядеть на них дольше одного мгновения — слишком ослепительны были они для глаз человека, слишком чужды его разуму. Гочалла моргнула, дыхание вырвалось из ее груди всхлипом. В слезах, заливших ее лицо, смешалась радость и боль, ибо теперь она наконец знала, что Они — существуют, дабы наполнить вселенную смыслом. Они были здесь, Они были реальны, Они были с ней. Она даже узнала некоторых из Них. Здесь была Хрушиики… Нуумани — Небесная Танцовщица… Арратах… и другие, кого она не знала или не могла узнать в изменчивых, ошеломляющих силуэтах.
Святыня Ширардира, как ни просторна она была, не могла вместить их всех, и все же, каким-то чудом, вмещала. Сущность богов, неподвластная законам обычной материи, казалось, изменяла по воле Их и пространство, и время этого мира. Для человека зрелище это было непостижимо и опасно.
Гочалла Ксандунисса вынуждена была опустить взгляд. Она не могла больше выносить Их вида, но тем сильнее ощущала Их присутствие, и расположение и спокойное, сдержанное любопытство.
Она упала на колени. Слова на мгновение застряли в горле и вырвались криком:
— Божественные Ирруле, к вам взываю! Спасите мою дочь!
Камера Восславления осталась позади. Они спустились по лестнице вниз. Там, за коротким проходом, оказалась древняя деревянная дверь, глубоко утопленная в полированном камне. Джатонди толкнула створку, и перед ними распахнулась пустынная зала Мудрости.
В дальнем конце галереи лежала тьма. В ней обозначилось еще более черное пятно — вход в помещение, которое Чара называла Святыней. Чара, вспомнилось Рениллу, боялась этого места больше смерти.
Он взял Джатонди за руку, и они вошли внутрь. Темнота поглотила их, и вдруг обрела голос. Древний, металлический, вибрирующий голос. Голос тьмы был голосом КриНаида.
— Они собрались и ждут, — объявил Первый Жрец на древнем чурдишу.
Волосы у Ренилла на голове встали дыбом. Ответа они не услышали.
— Они ожидают Тебя.
По-прежнему нет ответа. Ренилл оглянулся на свою спутницу. Напрасно. Она была невидима, скрыта темнотой. Но рука в его руке по-прежнему была теплой.
— Все жрецы света, все женщины-сосуды, все они ожидают Тебя, — уверял КриНаид-сын. — Их внутренний свет насытит Тебя и восстановит Твои силы. Их жертва возвратит Тебе цельность. Великий, примешь ли Ты их дар?
Тишина.
Услышь меня, Аон-отец.
Тишина.
— Услышь меня. .
Странно. Рениллу почудилось, что какое-то человеческое чувство — нетерпение или даже страх — прозвучало в нечеловеческом голосе Первого Жреца. Всего на миг. Вот он заговорил снова, с привычной .уверенностью:
— Великий. Обновление возродит Твою прежнюю славу, и первая из Сосудов, готовых принять Твой возгорающийся пламень, не могла сдержать своего рвения. Алкая Восславления, она явилась сюда, перед лицо Твое. Вот стоит она на пороге. И с ней другой, так же жаждущий раствориться в Тебе. Молю, исполни их желания.
— Вы, двое, стоящие в темноте, войдите. — Теперь Первый Жрец говорил на вонарском. — Мы рады вам.
14
Ренилл услышал, как сквозь зубы втянула в себя воздух Джатонди, почувствовал, как похолодела ее ладонь. Сердце у него в груди стучало. Он вынул револьвер. Пусть цели не видно, но тяжесть оружия в руке внушала уверенность.
Они вместе шагнули вперед сквозь непроглядный мрак. Как видно, дверью в Святыню служила стена тьмы. Воздух, тяжелый и плотный, сдавил грудь. Потом темнота чуть отступила, и Ренилл различил очертания профиля Джатонди. Они шли, и свет впереди разгорался. Теперь можно было понять, откуда он исходит.
Первый Жрец КриНаид-сын стоял неподвижно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103