Даже если она бьет без промаха… допустим. Она, видимо, не понимает, что стрелять зверушек или птичек на берегу Золотой Мандиджуур — совсем не то же самое, что стрелять в человека, который, кстати, может и сам ответить выстрелом. Супруга Зувилля не дура — она должна осознавать, что женщины, даже современного, мужественного типа, просто не годятся для боевых действий. А если нет, придется вам ей это объяснить.
— Сомневаюсь, что мне удастся ее переубедить, протектор. Она захочет лично побеседовать с вами.
— У меня нет ни времени, ни желания.
— Она, вероятно, будет настаивать. Эта дама славится твердостью характера.
— Избавьте меня от амазонок, воительниц и всех женщин, забывших свой пол. У нас есть заботы поважнее.
— Я сообщу мадам Зувилль ваше мнение, протектор. Вероятно, вы скоро увидите ее саму.
— Не сомневаюсь. И хватит об этом, Чаумелль. Найдите себе людей и начинайте. —Ренилл вышел из кабинета. Внизу, в относительной прохладе прихожей, он нашел Зувилля и недавно овдовевшего в'Икве, и сообщил им задание. Пара рекрутов из числа писцов счетной палаты присоединились к отряду, который первым делом спустился в подвал резиденции — сложный лабиринт складов, прачечных и чуланов, который уже обходили трое часовых. Никто из охраны не видел и не слышал ничего, достойного внимания. На стенах не обнаружилось ни трещин, ни иных признаков разрушения.
Из резиденции через забитый, пропеченный солнцем двор перешли в банкетный зал-госпиталь. Окна здесь были заставлены щитами, и глаза отдыхали в приятном полумраке. Зато жара стояла немилосердная. Застоявшийся воздух пропах кровью, потом, экскрементами, рвотой, грязным бельем, грязными телами и гангреной. Одного из писцов вырвало. Ренилл мучительно сглотнул, сдерживая тошноту, и постоял, часто дыша, пока глаза не привыкли к темноте. Тогда он неохотно осмотрелся.
Огромный стол и множество стульев, стоявшие здесь прежде, исчезли. Их драгоценная древесина, несомненно, пошла на баррикады или сгорела в ночных кострах часовых. Зал был забит лежаками, кушетками, матрасами и перинами, на которых лежали больные и раненые.
Сколько же их!
Всего три дня в осаде, а госпиталь уже забит десятками несчастных, многие из которых, несомненно, обречены. Сколько же человек окажется здесь через несколько дней?
Ни одного, если авескийцы прорвут оборону.
И всего два врача на всю резиденцию. Слишком мало.
Горсточка добровольных сиделок. Нехватка медикаментов. Жара, вонь, мухи.
Тысячи мух повсюду, их басовитое жужжание перекрывает стоны раненых и еле слышные мольбы: о помощи… о воде… о смерти… Кое-где над беспомощными телами добровольцы с пушистыми метелками отгоняют мух, но их хватает не на всех. Далеко не на всех. Обнаглевшие паразиты: крысы, падальщики, змеи и аспиды — повсюду. Хватают еду с тарелок страдальцев и жиреют на этой добыче.
Обход спустился в погреб, удостоверился, что охрана начеку и стены целы. Дальше перешли в ближайший склад, потом в «Блокгауз» — трехэтажный муравейник архивов и кабинетов. В подвале блокгауза они нашли на полу убитого часового, пару вполне живых туземцев-саперов и солидную дыру в стене, ведущую в темный тоннель. Два пистолетных выстрела, оглушительно прогремевших в низком погребе, покончили с саперами. Один из писцов побежал за рабочими, которые скоро появились, вооруженные мастерками и ведрами с раствором. Выломанные из стены камни быстро вернули на место и укрепили досками и подпорками. Но туннель никуда не делся и оставался постоянной угрозой — следовательно, подвал придется круглые сутки охранять.
Других признаков вражеского вторжения в этот день не обнаружили. Однако обширный периметр крепости предоставлял множество мест для подведения мин. Противник не сидел сложа руки, и новый прорыв был всего лишь делом времени.
Спустился вечер, и душная тьма залила город. На небо взошла луна, обняла Нуумани, и начался небесный танец. С земли танцоров приветствовало пение человеческих голосов, и Ренилл во Чаумелль, единственный из внимающих ритмичной мелодии вонарцев, узнал Гимн Богине, который обычно звучал во время двухдневного Празднества Танца.
Поздно ночью голоса затихли. Крики часовых «Все спокойно!» с равными промежутками прорезали темноту, без умолку звенели москиты.
Повстанцы напали на рассвете, внезапно. Только что стояла зыбкая тишина, и вот улицы ожили, и черные человеческие фигурки муравьями облепили стены.
Часовые на бастионах открыли огонь и подняли тревогу. Через несколько секунд к редутам отовсюду сбежались штатские. Глаза у всех были ошалелые, но ни один не забыл прихватить винтовку. Даже раненые, которые еще держались на ногах, выбрались из коек в банкетном зале. Под стенами резиденции кипело море голов и блестела сталь оружия. Авескийские рожки звали к наступлению. Артиллеристы выдвинули вперед тяжелые пушки.
Пули тучами свистели над укреплениями, залпы крупной картечи били в стены, а у ворот бурлили горожане, громя деревянные створки камнями, топорами, огнем и сталью.
Осажденные под командованием во Трунира поливали зулуйсанцев ровным, частым винтовочным огнем. Вонарские пули находили цель, и туземцы падали десятками. Наконец толпившиеся у ворот были частично перебиты и бежали, атака захлебнулась.
По меньшей мере дюжина защитников была убита или тяжело ранена. Раненых — некоторые из них неизбежно должны были умереть через несколько часов или суток — перенесли в банкетный зал, а убитых без проволочек похоронили. Откладывать похороны не позволял климат.
Еще несколько дней — и осажденные привыкли к грому тяжелых пушек, свисту ядер и разрывам снарядов. Дети играли или занимались в учебной группе, женщины меняли бинты и отгоняли мух от пациентов госпиталя или собирали топливо во дворе, не смущаясь постоянно пролетающими над головами ядрами и пулями. Некоторые из них попадали в цель, но прятаться особого смысла не имело, потому что даже прочность кирпичных стен не спасала от артиллерии. Время от времени зулайсанцы повторяли попытки штурма, подобные первой, и их так же отбивали ружейным огнем. Обе стороны несли большие потери. Между атаками устанавливалось тревожное затишье, прерываемое частыми похоронами. Жизнь слегка разнообразили личные неудобства и лишения. С каждым днем становилось все хуже.
Маленькое кладбище за банкетным залом быстро росло, а госпиталь был забит до отказа. Кроватей не хватало, многие раненые лежали на плащах, расстеленных на каменном полу. К концу первой недели провизия еще была, но вода без конца расходовалась на тушение пожаров, зажженных огненными стрелами, и во Трунир распорядился ввести пайки. Отныне купание стало недоступной роскошью, и тяжесть жизни в осажденной резиденции увеличилась стократ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Сомневаюсь, что мне удастся ее переубедить, протектор. Она захочет лично побеседовать с вами.
— У меня нет ни времени, ни желания.
— Она, вероятно, будет настаивать. Эта дама славится твердостью характера.
— Избавьте меня от амазонок, воительниц и всех женщин, забывших свой пол. У нас есть заботы поважнее.
— Я сообщу мадам Зувилль ваше мнение, протектор. Вероятно, вы скоро увидите ее саму.
— Не сомневаюсь. И хватит об этом, Чаумелль. Найдите себе людей и начинайте. —Ренилл вышел из кабинета. Внизу, в относительной прохладе прихожей, он нашел Зувилля и недавно овдовевшего в'Икве, и сообщил им задание. Пара рекрутов из числа писцов счетной палаты присоединились к отряду, который первым делом спустился в подвал резиденции — сложный лабиринт складов, прачечных и чуланов, который уже обходили трое часовых. Никто из охраны не видел и не слышал ничего, достойного внимания. На стенах не обнаружилось ни трещин, ни иных признаков разрушения.
Из резиденции через забитый, пропеченный солнцем двор перешли в банкетный зал-госпиталь. Окна здесь были заставлены щитами, и глаза отдыхали в приятном полумраке. Зато жара стояла немилосердная. Застоявшийся воздух пропах кровью, потом, экскрементами, рвотой, грязным бельем, грязными телами и гангреной. Одного из писцов вырвало. Ренилл мучительно сглотнул, сдерживая тошноту, и постоял, часто дыша, пока глаза не привыкли к темноте. Тогда он неохотно осмотрелся.
Огромный стол и множество стульев, стоявшие здесь прежде, исчезли. Их драгоценная древесина, несомненно, пошла на баррикады или сгорела в ночных кострах часовых. Зал был забит лежаками, кушетками, матрасами и перинами, на которых лежали больные и раненые.
Сколько же их!
Всего три дня в осаде, а госпиталь уже забит десятками несчастных, многие из которых, несомненно, обречены. Сколько же человек окажется здесь через несколько дней?
Ни одного, если авескийцы прорвут оборону.
И всего два врача на всю резиденцию. Слишком мало.
Горсточка добровольных сиделок. Нехватка медикаментов. Жара, вонь, мухи.
Тысячи мух повсюду, их басовитое жужжание перекрывает стоны раненых и еле слышные мольбы: о помощи… о воде… о смерти… Кое-где над беспомощными телами добровольцы с пушистыми метелками отгоняют мух, но их хватает не на всех. Далеко не на всех. Обнаглевшие паразиты: крысы, падальщики, змеи и аспиды — повсюду. Хватают еду с тарелок страдальцев и жиреют на этой добыче.
Обход спустился в погреб, удостоверился, что охрана начеку и стены целы. Дальше перешли в ближайший склад, потом в «Блокгауз» — трехэтажный муравейник архивов и кабинетов. В подвале блокгауза они нашли на полу убитого часового, пару вполне живых туземцев-саперов и солидную дыру в стене, ведущую в темный тоннель. Два пистолетных выстрела, оглушительно прогремевших в низком погребе, покончили с саперами. Один из писцов побежал за рабочими, которые скоро появились, вооруженные мастерками и ведрами с раствором. Выломанные из стены камни быстро вернули на место и укрепили досками и подпорками. Но туннель никуда не делся и оставался постоянной угрозой — следовательно, подвал придется круглые сутки охранять.
Других признаков вражеского вторжения в этот день не обнаружили. Однако обширный периметр крепости предоставлял множество мест для подведения мин. Противник не сидел сложа руки, и новый прорыв был всего лишь делом времени.
Спустился вечер, и душная тьма залила город. На небо взошла луна, обняла Нуумани, и начался небесный танец. С земли танцоров приветствовало пение человеческих голосов, и Ренилл во Чаумелль, единственный из внимающих ритмичной мелодии вонарцев, узнал Гимн Богине, который обычно звучал во время двухдневного Празднества Танца.
Поздно ночью голоса затихли. Крики часовых «Все спокойно!» с равными промежутками прорезали темноту, без умолку звенели москиты.
Повстанцы напали на рассвете, внезапно. Только что стояла зыбкая тишина, и вот улицы ожили, и черные человеческие фигурки муравьями облепили стены.
Часовые на бастионах открыли огонь и подняли тревогу. Через несколько секунд к редутам отовсюду сбежались штатские. Глаза у всех были ошалелые, но ни один не забыл прихватить винтовку. Даже раненые, которые еще держались на ногах, выбрались из коек в банкетном зале. Под стенами резиденции кипело море голов и блестела сталь оружия. Авескийские рожки звали к наступлению. Артиллеристы выдвинули вперед тяжелые пушки.
Пули тучами свистели над укреплениями, залпы крупной картечи били в стены, а у ворот бурлили горожане, громя деревянные створки камнями, топорами, огнем и сталью.
Осажденные под командованием во Трунира поливали зулуйсанцев ровным, частым винтовочным огнем. Вонарские пули находили цель, и туземцы падали десятками. Наконец толпившиеся у ворот были частично перебиты и бежали, атака захлебнулась.
По меньшей мере дюжина защитников была убита или тяжело ранена. Раненых — некоторые из них неизбежно должны были умереть через несколько часов или суток — перенесли в банкетный зал, а убитых без проволочек похоронили. Откладывать похороны не позволял климат.
Еще несколько дней — и осажденные привыкли к грому тяжелых пушек, свисту ядер и разрывам снарядов. Дети играли или занимались в учебной группе, женщины меняли бинты и отгоняли мух от пациентов госпиталя или собирали топливо во дворе, не смущаясь постоянно пролетающими над головами ядрами и пулями. Некоторые из них попадали в цель, но прятаться особого смысла не имело, потому что даже прочность кирпичных стен не спасала от артиллерии. Время от времени зулайсанцы повторяли попытки штурма, подобные первой, и их так же отбивали ружейным огнем. Обе стороны несли большие потери. Между атаками устанавливалось тревожное затишье, прерываемое частыми похоронами. Жизнь слегка разнообразили личные неудобства и лишения. С каждым днем становилось все хуже.
Маленькое кладбище за банкетным залом быстро росло, а госпиталь был забит до отказа. Кроватей не хватало, многие раненые лежали на плащах, расстеленных на каменном полу. К концу первой недели провизия еще была, но вода без конца расходовалась на тушение пожаров, зажженных огненными стрелами, и во Трунир распорядился ввести пайки. Отныне купание стало недоступной роскошью, и тяжесть жизни в осажденной резиденции увеличилась стократ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103