— Прошу, не вынуждай меня.
— Неблагодарная, это больше, чем ты заслуживаешь. Если я о чем-либо и сожалею, то только о том, что всучу гочаллону, который рассчитывает получить руку Лучезарной гочанны Кандерула, дешевый и подпорченный товар. Молю бога, чтобы он не проиграл на этой сделке и сумел управиться с тобой лучше, чем это удавалось мне.
— Гочалла, если ты когда-то любила меня, если хоть искра этой любви осталась в твоей душе, услышь меня. Если ты не забыла дитя, которым я была…
— Память о нем свято храниться в моей душе. Но дитя умерло.
— Нет, если мать не обречет его на смерть и то, что хуже смерти. Мама — прости, но я назову тебя так, потому что ты — моя мать — неужто мое счастье и душевный покой ничего не значат для тебя?
— Больше, чем мои — для тебя. — Гочалла отвела взгляд. Ее каменная твердость, казалось, дала трещину. — Ты изменила мне и… очень обидела меня, но так и не попросила прощения, не пролила ни единой слезы…
— Сколько я их пролила!
— Не верю!
— Это так, и поверь, я глубоко, искренне сожалею, что причинила тебе боль. Я совсем не хотела ничего дурного, я не думала, что ты будешь так мучиться. Думала, ты даже не узнаешь. И теперь мне очень жаль, мне стыдно, и я готова на коленях умолять о прощении, если это тронет твое сердце. Лучезарная, примешь ли ты мое раскаяние и любовь?
— Если ты честна со мной…— Гочалла на мгновенье заколебалась, но тут же вспыхнула: — О, что ты за актриса когда тебе это выгодно. Сколько чувства, какая искренность — и все это ложь! Я слаба, а ты слишком хорошо научилась играть на моих слабостях. Но на этот раз ты не обманешь меня — я знаю, чего ты добиваешься!
— Ты имеешь право сердиться. Но неужели гнев заставит тебя пожертвовать моей свободой, здоровьем, самой жизнью?
— И всегда ты думаешь о себе, только о себе!
— Нет, я думаю и о тебе. Рано или поздно твой гнев остынет, и ты пожалеешь о том, что сделала. Но будет уже поздно, и ты проведешь остаток жизни в тщетных сожалениях. Умоляю тебя, мама, измени свое решение сейчас, пока еще есть время — хотя бы ради себя, если не ради меня.
— Ни слова больше! — Гочаллу трясло. Глубоко вздохнув, она застыла на мгновенье, овладевая собой, и продолжала уже спокойнее: — Твои жалобы и упреки обычны для мелочных людей. Речь идет не о твоих прихотях. Благо Кандерула превыше всего. Но о чем я говорю с тобой? Тебе не дано понять, что значит любовь к своей стране.
Джатонди с минуту молча смотрела на мать, затем заговорила совсем другим тоном:
— Хорошо, сиятельная, поговорим о Кандеруле, благо которого значит для тебя так много, что ты с нетерпением ждешь для него дархальских правителей. Поговорим о Кандеруле, которому не избежать перемен, тех или иных. Гочалла цепляется за старые обычаи, которые полагает непревзойденными, но она стремится к невозможному. Мир меняется. Старые обычаи ушли в прошлое, и их не вернуть. Время, когда наследственным правителям покорялись, не раздумывая, миновало.
— Не все еще забыли свой долг.
— Какой долг! Долг пресмыкаться перед гочаллой или перед божеством?
— В этом великая правда мира, основа нашего бытия. На что еще нам опереться! Что остается нам, если не это?
— Надежда на лучшее.
— Лживая надежда. Ты не только неверна, но еще и невежественна. Ты мелко мыслишь. То «лучшее», на которое ты надеешься, — мыльный пузырь. И на эти блестящие игрушки ты готова променять сокровище!
— Старые сокровища потеряли цену. Что не может приспособиться к изменяющемуся миру — гибнет, как гибнет на наших глазах УудПрай. Отец это понимал. Вспомни, отец настаивал, чтобы меня послали учиться в Вонар, потому что он понимал неизбежность перемен, и видел, что запад…
— Не смей говорить об отце, ты не имеешь права!
— …видел, что запад захватывает наш мир. Хороши они или плохи, новые идеи пускают корни, и для Кандерула уже нет возврата к прошлому. Боги больше не ходят среди нас. Они вернулись к себе. Правитель больше не божество среди смертных…
— Не слышу тебя!
— И тот, кто не склонится перед будущим, будет раздавлен.
Несколько мгновений длилось молчание. Джатонди не сводила глаз с лица матери, а та смотрела прямо в стену.
— Ты наконец показала мне, чего стоишь, — заговорила Ксандунисса, и голос ее был суше летних месяцев, но в глазах блестела влага. — Теперь я понимаю тебя. Ты сможешь обсудить свои блестящие современные идеи со своим новым повелителем, НирДхаром. Он, несомненно, будет благодарен тебе за поучения, и надеюсь, ты также получишь удовольствие от бесед с ним. Со мной тебе больше говорить не о чем. Я никогда больше не заговорю с тобой.
Гочалла вышла и заперла за собой дверь.
Сумерки. Последние яркие полосы заката померкли на небе. Паро принес ужин, зажег светильники и удалился. Глядя в окно, Джатонди механически отправляла в рот ложку за ложкой тушеных физалий. За окном темнело, в горячем мареве поблескивали звезды.
Ждать уже недолго, размышляла Джатонди. Скоро дожди начисто отмоют землю. Времени мало.
Еще сама не поняв, что у нее на уме, девушка начала собираться. Одежда, скромные украшения, гребешок, зубная щетка, пилочка для ногтей, несколько памятных вещиц были быстро уложены в легкий саквояж. Поверх всего — фляжка с водой из умывальника. Несколько хлебных корок, пара спелых фуршиб на обед — и саквояж полон, хоть и не тяжел.
Она оглядела себя. Решила: одежда подойдет. Скромное, не привлекающее внимания платье. На поясе простой полосатый зуфур. В его складках скрывается маленький кинжал и пара цинну — все ее деньги. А вот обувь… не годится. Она быстро сменила изящные туфельки на пару крепких сандалий, и можно было отправляться, однако Джатонди решила выждать, пока мать и Паро уснут. Слуга, к счастью, ложился рано. А мать, хотя и часто маялась бессонницей, с темнотой закрывала в спальне ставни…
Прошел час, ночная темнота сгустилась над садом, и хор мошкары звучал все громче. В душном воздухе чуть повеяло прохладой. Когда взошла луна, Джатонди сбросила легкий саквояж из окна своей комнатки на третьем этаже и спустилась следом по веревке, которую сплела из связанных простыней, покрывала и занавесок. Конец веревки футов на восемь не доставал до земли. Джатонди отпустила руки и спрыгнула, приземлившись на вскопанную грядку, не удержалась на ногах и рухнула на землю. Поднявшись, убедилась, что ничего не повредила, подняла саквояж и внимательно осмотрелась. Не считая освещенного окна ее спальни, окна УудПрая были темны. Никаких признаков жизни, кроме треска цикад. Перед ней расстилалась пыльная, бледная в лунном свете равнина, на краю которой горели огни ЗуЛайсы. Девушка бросила последний взгляд на дворец и, расправив плечи, пошла прочь.
Путь до города был долог и утомителен. Джатонди не привыкла к пешим прогулкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103