— А кто счастливый отец?
— Слава Ему.
— Кто отец?
— Он Исток и Предел, — в один голос затянули девушки.
— И сын его Первый Жрец КриНаид. — Ренилл излучал лихорадочное благоговение.
— КриНаид-сын…
— …навещал вас здесь? — поинтересовался Ренилл.
— Здесь, — просветила его первая девушка. — Хорошо.
— Избранные, — объявила вторая.
— Слава Истоку!
Круг замкнулся. Разговор ничего не даст, к тому же небезопасен. Неофиту не положено задавать вопросы, и в любом случае ясно, что головки Избранных совершенно пусты. С поклоном удалившись, Ренилл оставил их спокойно доедать обед.
Коридоры пустовали. Это был один из многих часов, отданных молитве, и Сыны Аона собрались сейчас на внутреннем дворе храма. Его отсутствие среди такого множества молящихся могло пройти незамеченным. Могло.
Шаря глазами по коридору, Ренилл продвигался вперед. Низкий круглый потолок, пустые стены, красные светильники. На что тут смотреть, и что, вообще говоря, он высматривает? Слева обитая железными полосами дверь. Заперта. Прямо впереди Т-образная развилка и узкая каменная лестница, ведущая вверх, в неизвестность. Под лестницей глубокая ниша, занятая причудливым изображением Аона-отца. Статуя, отметил про себя Ренилл, нуждается в хорошей чистке. Он уже и думает как неофит. Сверху донеслись голоса и шаги. Нельзя было позволить, чтобы его застали глазеющим на диковинки храма.
Ренилл шмыгнул в нишу и притаился за статуей. Голоса спустились, приблизились, снова затихли вдали. Он выглянул из тайника. Коридор был пуст, но Ренилл боялся рисковать, спиной ощущая звенящий холодок. Знакомое чувство уставившегося в спину взгляда, слишком сильное, чтобы оставить его без внимания. Чудится? Или взгляд Отца?
Углубление, выбранное им в качестве укрытия, оказалось глубже, чем он предполагал. Протянутая рука не коснулась дальней стены. Боковые стены терялись в тени, поросли нитями грибницы. Пусто — решил Ренилл, и тут его рука ухватила человеческий локоть. Маленький, теплый, живой. Владелец руки с визгом отпрянул в сторону. Ренилл подавил порыв сделать то же самое, но сердце заколотилось сильней, и пальцы невольно сжались. Невидимый пленник яростно отбивался. Острые зубы вонзились ему в предплечье, и у Ренилла вырвалось совершенно «несыновнее» проклятие. Борьба продолжалась, пока ему не удалось поймать оба запястья, такие тонкие, что он легко обхватил их одной рукой. Невидимый обмяк.
Ренилл подтащил пленника вперед, к свету. Красное сияние из коридора осветило маленькое острое личико, немытые черные волосы, тонкую фигурку. Девочка, авескийка, лет двенадцати-тринадцати. Тело под доходящей до колен туникой только начало оформляться. Она глядела на него снизу вверх испуганными, но удивительно задорными глазищами.
— Ты скажешь — я скажу, — заявила она с ребяческой угрозой в голосе. Выговор зулайсанского городского дна.
— Что ты скажешь? — Ренилл невольно понизил голос до шепота.
— Ты с Блаженными Сосудами. Я слышала, за дверью. Ты там с ними. Вопросы. Разговоры. Запрещено. Ты скажешь, что видел, я скажу, что слышала. Можешь поверить.
— Что я видел?
— Меня. Здесь. Поймают — сунут обратно.
— Куда «обратно»?
— Вниз. Где Избранные. Внизу. Ты знаешь.
— Внизу?
— Внизу, внизу… Сын Аона — птица попугай?
— Туда, откуда Блаженные Сосуды? О чем говорили эти две девушки?
— Эти! — Девочка наморщила нос. — Глупые. Всегда здесь, всю жизнь, ничего не знают. Не то что я! Я помню.
— Что помнишь?
— Что снаружи. Улицы. Люди. Фози. Продавцы юкки. Помню, что раньше было. Не то что эти глупые коровы-йахдш-ш. Ты меня отпусти. Больно.
— Извиняюсь, молодая особа. — Он немного разжал пальцы. — Не убежишь?
— Не убегу. Я тебя не боюсь. Слыхал? Ты скажешь про меня, я скажу про тебя!
— Слыхал. — Ренилл выпустил девочку.
— А-ах. Так лучшей. — Она уселась, растирая запястья. — Может, я немножко соврала. Может, когда ты меня схватил в темноте, я очень испугалась. Но теперь-то нет. Теперь, я думаю, пусть кто другой боится.
— Пусть. Как тебя зовут, малышка?
— Раньше звали Чара. Там, раньше. Теперь, здесь, зовут Избранная. Но я помню. Чара.
— Раньше — это когда было? Когда ты была там, где фози и продавцы юкки?
— Давно-давно.
— А долго ты была внизу, с Избранными?
— Долго-долго, с тупыми Избранными. Они ничего не знают. Только «Слава Истоку» и все. Потом — здесь. Дни и ночи — я здесь. Нет еды. Крошки, два, может, три раза. У тебя есть еда?
— С собой нет, но…
— Ты носишь еду Блаженным Сосудам. У них в головах сало! Может, они что-нибудь оставят?
— Как захотят боги.
— Ты дашь мне остатки?
— Если смогу. Ты говоришь, здесь где-то есть и другие девочки… Избранные?
— Иногда много, иногда мало. Сейчас много. Внизу, там. Ты знаешь.
— Нет. Я здесь чужой.
— Кухню знаешь?
—Да.
— Ходишь в кухню?
— Иногда.
— Возьмешь хлеба? Принесешь мне?
— Что же, они тебя не кормили? Там, внизу?
— Хлеб. Каша. Всякое. Дважды в день.
— Тогда почему тебе не вернуться?
— Нет! — Она замотала головой, рассыпав спутанные кудряшки. — Никогда не вернусь.
— Несомненно, жрецы развратили тебя. Состояние этих двух «блаженных сосудов» говорит само за себя.
— Что такое «развратили»? Когда приходит срок, Сам Отец нисходит к Избранной, и ее Восславляют, и она «Блаженный сосуд» для Его дитяти. А потом — Обновление!
— Сам Отец? Обновление?
— Точь-в-точь попугай. Какой Сын Аона в ДжиПайндру этого не знает?
— Новичок. Значит, ты сбежала, потому что не хочешь носить ребенка Отца?
— Мой срок уже скоро. Я становлюсь женщиной, и они все знают. Шепчутся, и показывают, и говорят: «Скоро». Тупые коровы. Но они правы. Они думают, я рада, но я не такая, как они. Я помню, как было раньше. Продавцы юкки. Я не хочу быть Блаженным Сосудом. Я сбежала.
— Что ж ты не сбежала из ДжиПайндру?
— У всех дверей Сыны Аона. День и ночь.
— А если выберешься, куда ты пойдешь? У тебя есть семья в ЗуЛайсе?
— Три брата, пять сестер. Еды мало, вот мать меня и продала храмовым жрецам.
Продали ребенка. Лишний рот в семье. С точки зрения вонарца — отвратительно, но в Авескии это обычное дело. И не худший выход, существуют и менее аппетитные способы избавиться от лишнего младенца. Если не находится покупателя, новорожденных девочек зачастую просто топят. «Избранным» в ДжиПайндру хоть еда и кров обеспечены. И все же… принуждение к соитию… практически рабство — в наше считающееся просвещенным время…
— А есть еще Избранные вроде тебя, которые хотели бы сбежать? — спросил Ренилл.
— Зачем птица-попугай такие глупости спрашивает? Чего он хочет?
— Знания.
— Тогда пусть молится или платит. Плати!
— У меня только несколько мелких монет…
— Ах, что я с ними буду делать, здесь-то? Еду. Принеси еды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Слава Ему.
— Кто отец?
— Он Исток и Предел, — в один голос затянули девушки.
— И сын его Первый Жрец КриНаид. — Ренилл излучал лихорадочное благоговение.
— КриНаид-сын…
— …навещал вас здесь? — поинтересовался Ренилл.
— Здесь, — просветила его первая девушка. — Хорошо.
— Избранные, — объявила вторая.
— Слава Истоку!
Круг замкнулся. Разговор ничего не даст, к тому же небезопасен. Неофиту не положено задавать вопросы, и в любом случае ясно, что головки Избранных совершенно пусты. С поклоном удалившись, Ренилл оставил их спокойно доедать обед.
Коридоры пустовали. Это был один из многих часов, отданных молитве, и Сыны Аона собрались сейчас на внутреннем дворе храма. Его отсутствие среди такого множества молящихся могло пройти незамеченным. Могло.
Шаря глазами по коридору, Ренилл продвигался вперед. Низкий круглый потолок, пустые стены, красные светильники. На что тут смотреть, и что, вообще говоря, он высматривает? Слева обитая железными полосами дверь. Заперта. Прямо впереди Т-образная развилка и узкая каменная лестница, ведущая вверх, в неизвестность. Под лестницей глубокая ниша, занятая причудливым изображением Аона-отца. Статуя, отметил про себя Ренилл, нуждается в хорошей чистке. Он уже и думает как неофит. Сверху донеслись голоса и шаги. Нельзя было позволить, чтобы его застали глазеющим на диковинки храма.
Ренилл шмыгнул в нишу и притаился за статуей. Голоса спустились, приблизились, снова затихли вдали. Он выглянул из тайника. Коридор был пуст, но Ренилл боялся рисковать, спиной ощущая звенящий холодок. Знакомое чувство уставившегося в спину взгляда, слишком сильное, чтобы оставить его без внимания. Чудится? Или взгляд Отца?
Углубление, выбранное им в качестве укрытия, оказалось глубже, чем он предполагал. Протянутая рука не коснулась дальней стены. Боковые стены терялись в тени, поросли нитями грибницы. Пусто — решил Ренилл, и тут его рука ухватила человеческий локоть. Маленький, теплый, живой. Владелец руки с визгом отпрянул в сторону. Ренилл подавил порыв сделать то же самое, но сердце заколотилось сильней, и пальцы невольно сжались. Невидимый пленник яростно отбивался. Острые зубы вонзились ему в предплечье, и у Ренилла вырвалось совершенно «несыновнее» проклятие. Борьба продолжалась, пока ему не удалось поймать оба запястья, такие тонкие, что он легко обхватил их одной рукой. Невидимый обмяк.
Ренилл подтащил пленника вперед, к свету. Красное сияние из коридора осветило маленькое острое личико, немытые черные волосы, тонкую фигурку. Девочка, авескийка, лет двенадцати-тринадцати. Тело под доходящей до колен туникой только начало оформляться. Она глядела на него снизу вверх испуганными, но удивительно задорными глазищами.
— Ты скажешь — я скажу, — заявила она с ребяческой угрозой в голосе. Выговор зулайсанского городского дна.
— Что ты скажешь? — Ренилл невольно понизил голос до шепота.
— Ты с Блаженными Сосудами. Я слышала, за дверью. Ты там с ними. Вопросы. Разговоры. Запрещено. Ты скажешь, что видел, я скажу, что слышала. Можешь поверить.
— Что я видел?
— Меня. Здесь. Поймают — сунут обратно.
— Куда «обратно»?
— Вниз. Где Избранные. Внизу. Ты знаешь.
— Внизу?
— Внизу, внизу… Сын Аона — птица попугай?
— Туда, откуда Блаженные Сосуды? О чем говорили эти две девушки?
— Эти! — Девочка наморщила нос. — Глупые. Всегда здесь, всю жизнь, ничего не знают. Не то что я! Я помню.
— Что помнишь?
— Что снаружи. Улицы. Люди. Фози. Продавцы юкки. Помню, что раньше было. Не то что эти глупые коровы-йахдш-ш. Ты меня отпусти. Больно.
— Извиняюсь, молодая особа. — Он немного разжал пальцы. — Не убежишь?
— Не убегу. Я тебя не боюсь. Слыхал? Ты скажешь про меня, я скажу про тебя!
— Слыхал. — Ренилл выпустил девочку.
— А-ах. Так лучшей. — Она уселась, растирая запястья. — Может, я немножко соврала. Может, когда ты меня схватил в темноте, я очень испугалась. Но теперь-то нет. Теперь, я думаю, пусть кто другой боится.
— Пусть. Как тебя зовут, малышка?
— Раньше звали Чара. Там, раньше. Теперь, здесь, зовут Избранная. Но я помню. Чара.
— Раньше — это когда было? Когда ты была там, где фози и продавцы юкки?
— Давно-давно.
— А долго ты была внизу, с Избранными?
— Долго-долго, с тупыми Избранными. Они ничего не знают. Только «Слава Истоку» и все. Потом — здесь. Дни и ночи — я здесь. Нет еды. Крошки, два, может, три раза. У тебя есть еда?
— С собой нет, но…
— Ты носишь еду Блаженным Сосудам. У них в головах сало! Может, они что-нибудь оставят?
— Как захотят боги.
— Ты дашь мне остатки?
— Если смогу. Ты говоришь, здесь где-то есть и другие девочки… Избранные?
— Иногда много, иногда мало. Сейчас много. Внизу, там. Ты знаешь.
— Нет. Я здесь чужой.
— Кухню знаешь?
—Да.
— Ходишь в кухню?
— Иногда.
— Возьмешь хлеба? Принесешь мне?
— Что же, они тебя не кормили? Там, внизу?
— Хлеб. Каша. Всякое. Дважды в день.
— Тогда почему тебе не вернуться?
— Нет! — Она замотала головой, рассыпав спутанные кудряшки. — Никогда не вернусь.
— Несомненно, жрецы развратили тебя. Состояние этих двух «блаженных сосудов» говорит само за себя.
— Что такое «развратили»? Когда приходит срок, Сам Отец нисходит к Избранной, и ее Восславляют, и она «Блаженный сосуд» для Его дитяти. А потом — Обновление!
— Сам Отец? Обновление?
— Точь-в-точь попугай. Какой Сын Аона в ДжиПайндру этого не знает?
— Новичок. Значит, ты сбежала, потому что не хочешь носить ребенка Отца?
— Мой срок уже скоро. Я становлюсь женщиной, и они все знают. Шепчутся, и показывают, и говорят: «Скоро». Тупые коровы. Но они правы. Они думают, я рада, но я не такая, как они. Я помню, как было раньше. Продавцы юкки. Я не хочу быть Блаженным Сосудом. Я сбежала.
— Что ж ты не сбежала из ДжиПайндру?
— У всех дверей Сыны Аона. День и ночь.
— А если выберешься, куда ты пойдешь? У тебя есть семья в ЗуЛайсе?
— Три брата, пять сестер. Еды мало, вот мать меня и продала храмовым жрецам.
Продали ребенка. Лишний рот в семье. С точки зрения вонарца — отвратительно, но в Авескии это обычное дело. И не худший выход, существуют и менее аппетитные способы избавиться от лишнего младенца. Если не находится покупателя, новорожденных девочек зачастую просто топят. «Избранным» в ДжиПайндру хоть еда и кров обеспечены. И все же… принуждение к соитию… практически рабство — в наше считающееся просвещенным время…
— А есть еще Избранные вроде тебя, которые хотели бы сбежать? — спросил Ренилл.
— Зачем птица-попугай такие глупости спрашивает? Чего он хочет?
— Знания.
— Тогда пусть молится или платит. Плати!
— У меня только несколько мелких монет…
— Ах, что я с ними буду делать, здесь-то? Еду. Принеси еды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103