.. Наш ли? Наш. А дойдет, единственный из восьмерки? Он не летит, шкандыбает, клюет носом, покачивает крыльями, и стоянка, земля, безотчетно вторит судороге его движений...
Сел. "Лейтенант, - говорят на стоянке. - Виктор Тертышный".
- Разрешите доложить, товарищ полковник, пришел! - выпаливает летчик, оглушенный происшедшим, понимая пока что немногое: майора, водившего группу, нет, двух его замов нет, а он, пилотяга без году неделя - выбрался, явился.
- Вижу, что пришел. Группа где, лейтенант Тертышный?
Лейтенант ждет скорее поощрения, похвалы, чем требовательного спроса.
- Был поставлен в хвост, товарищ полковник. В хвост, а не в голову колонны поставлен, вот что достойно сожаления, так он отвечает.
- Замыкающим последней пары, - продолжает летчик, - из атаки вышел ни-ко-го, степь да степь...
- Вышли - влево?
- Вправо.
- А было условлено?
- Условлено влево. Но слева, товарищ полковник, - то ли вспоминает, то ли подыскивает оправдание летчик, - очень сильный огонь. На сунешься, пекло... Я блинчиком, блинчиком...
Вправо?
- Ага... Когда смотрю - один. Такое дело, курс девяносто, и домой...
- Сколько у вас боевых вылетов?
- Первый, товарищ полковник...
Что с него взять, с Тертышного...
Выезжал Василий Павлович и на передний край, в убежище из трех накатов, где воздух без паров бензина и пыли, куда ночью с реки тянет свежестью, а днем, с духотой и зноем, сгущается трупный смрад. Живя в соседстве с пехотой колебаниями и поворотами наземного боя, Потокин наблюдал за воздушными схватками, штурмовиками, поддерживая на последующих разборах вылетов инициативных, смелых командиров, помогая изживать шаблон, намечая пути дальнейших поисков в организации и ведении боя. Близость к пехоте, личные, многократно проверенные впечатления придавали суждениям Потоиина убедительность. В этом смысле ему однажды особенно повезло: на НП, где он находился, был заброшен редкостный по тем временам трофей, прихваченный до ходу танкового контрудара вместе с термосами, финками, зажигалками, прочими солдатскими цапками, - немецкая полевая рация ФУГ-17. Компактная, надежная в узлах, на резиновом ходу. Потокин, нацепив литой резины наушники, шарил в эфире, когда появился утренний наряд "мессеров". Вслушиваясь, подстраиваясь на волну, Василий Павлович сквозь ветку тальника над головой следил, как приготовляются "мессера" к защите порученного им квадрата: запасаются высотой, выбирают освещение. Вскоре он их услышал. На волне, отведенной ведущему, ни воплей, ни посторонних команд. Беззвучное торжество дисциплины.
Своих Потокин проглядел.
Он увидел их с опозданием, не всех сразу.
Вначале бросились ему в глаза два наших тупоносых истребителя И-16, два маленьких "ишачка", в любых обстоятельствах юрких и маневренных, но тут словно бы тем-то связанных. Низко, над самой землей, меняясь друг с другом местами, они, казалось, все силы прилагали к тому, чтобы не продвигаться вперед. Точнее, продвигаться вперед как можно медленней. Потокин их не понимал. Выставившись из отрытого для радиостанции окопчика чуть ли не по пояс, он увидел всю группу и понял причину такого поведения истребителей: еще ниже "ишачков", что называется, елозя брюхом по руслу старицы, рокотало, приглушенное боем артиллерии, звено наших ветхозаветных Р-5... Как будто с Киевских маневров (когда на разборе в Святошине нарком лично поощрил действия находчивых разведчиков) - как будто прямым ходом явившись оттуда, с предвоенных Киевских маневров, деревянноперкалевые "р-пять" средь бела дня отчаянно и неудержимо лезли черту в пасть, в жерло бушевавшего вулкана, и вел их не порыв: в вынужденно-медленном движении звена под наводку, под прицел была обдуманность, своя хитрость, - они прижимались к высохшему руслу речушки, чтобы ударить немцев с фланга, где наших не ждут, где зенитка слабее и пристрелена по другим высотам... Варят, варят у ребят котелки, не впустую украинские маневры.
"Они?! - похолодел Потокин. - Они", - безошибочно определил он, еще больше выставляясь из окопа, - те два летчика, которых недавно он провожал в бой, архитектор, воспроизведший грека-победителя с повязкой, и товарищ его детских лет, похожий на мать. Именно эти двое сопровождали на "ишачках" звено "р-пятых". Скорость "р-пятого" в три-четыре раза меньше скорости "ишачка", и два наших молодых истребителя, храня братскую верность тихоходам Р-5, защищали и ободряли их своим тяжелым танцем над степью, требовавшем такого труда и такой беззаветности.
Дрожь колотила Потокина.
Неторопливо разделившись, "мессера" связали боем "ишачков", чтобы расправиться с троицей "р-пятых".
"Achtung!.. Vorwerts!.. Helmut!.." - выхватывал Потокин отдельные слова в гортанной чеканке, слыша сдавленные, напряженные хрипы, понимая главное по смыслу:
"Вперед, Хельмут, вперед, покажи Ивану, что ты не коротышка", командир следовал за Хельмутом, прикрывал его и нацеливал. "Ближе, ближе, еще!.. Молодчага, Хельмут! Теперь Иван не проснется... И не засматривайся!.. А я пишу письмо твоей Урсуле!" Концовку, выпадавшую из контекста, "Und ich shreibe den Brief an deine Ursula", Потокин, не отдавая себе в этом отчета, перевел машинально, с беглостью прилежного мальчика из языковой группы.
Почудилось Потокину, или забулькавший мотор взвыл с предсмертной тоской, или со стороны пришел и распространился над водой этот звук - звук нестерпимой обиды, безответной, сиротливой жалобы, совпавший с последними секундами "р-пятого"... но долго пролежал он в окопчике, потрясенный.
Звено, как и он, Василий Потокин, добросовестно вынесло из довоенных дней все, что могло, и вот его удел. Исполнить долг и погибнуть.
Пленный летчик из Ганновера вспомнился Потокину.
Его седая прядь, пошедшая пятнами шея.
Он не понял немца в тот раз.
Немец не объяснял, комментировал: связь, радио для него все равно, что магнето, дающее искру в мотор. Как мертв мотор без магнето, так для него немыслим вылет, воздушный бой без радио...
Сколько же нам нужно сил, времени, знания, думал Потокин, чтобы исполнить свой долг и - победить.
...Едва отбыл Потокин по срочному распоряжению Хрюкина в местечко Гумрак, как прямое попадание мины развеяло трофейную радиостанцию ФУГ-17 по ветру...
В Калаче Хрюкин зацепился. Наладил работу штабного звена, и сразу пошли от него в разные стороны посыльные и нарочные. Одни - на запад, откуда только что выбрались с грехом пополам: под Вертячий, Суровкипо, Верхний Мамон, Бутурлиновку, то есть в незанятые врагом хутора и селения, где, согласно оперсводкам, падали подожженные, сбитые СБ и ПЕ-2, - оказать помощь потерпевшим, демонтировать и доставить на КП армии самолетные радиостанции. Волами, коровами, лошадьми, любыми средствами, срочно... Без радио он задыхался.
И - на восток.
Разыскивать пропавших, восстанавливать боеготовность, обеспечивать в Сталинграде штабные тылы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Сел. "Лейтенант, - говорят на стоянке. - Виктор Тертышный".
- Разрешите доложить, товарищ полковник, пришел! - выпаливает летчик, оглушенный происшедшим, понимая пока что немногое: майора, водившего группу, нет, двух его замов нет, а он, пилотяга без году неделя - выбрался, явился.
- Вижу, что пришел. Группа где, лейтенант Тертышный?
Лейтенант ждет скорее поощрения, похвалы, чем требовательного спроса.
- Был поставлен в хвост, товарищ полковник. В хвост, а не в голову колонны поставлен, вот что достойно сожаления, так он отвечает.
- Замыкающим последней пары, - продолжает летчик, - из атаки вышел ни-ко-го, степь да степь...
- Вышли - влево?
- Вправо.
- А было условлено?
- Условлено влево. Но слева, товарищ полковник, - то ли вспоминает, то ли подыскивает оправдание летчик, - очень сильный огонь. На сунешься, пекло... Я блинчиком, блинчиком...
Вправо?
- Ага... Когда смотрю - один. Такое дело, курс девяносто, и домой...
- Сколько у вас боевых вылетов?
- Первый, товарищ полковник...
Что с него взять, с Тертышного...
Выезжал Василий Павлович и на передний край, в убежище из трех накатов, где воздух без паров бензина и пыли, куда ночью с реки тянет свежестью, а днем, с духотой и зноем, сгущается трупный смрад. Живя в соседстве с пехотой колебаниями и поворотами наземного боя, Потокин наблюдал за воздушными схватками, штурмовиками, поддерживая на последующих разборах вылетов инициативных, смелых командиров, помогая изживать шаблон, намечая пути дальнейших поисков в организации и ведении боя. Близость к пехоте, личные, многократно проверенные впечатления придавали суждениям Потоиина убедительность. В этом смысле ему однажды особенно повезло: на НП, где он находился, был заброшен редкостный по тем временам трофей, прихваченный до ходу танкового контрудара вместе с термосами, финками, зажигалками, прочими солдатскими цапками, - немецкая полевая рация ФУГ-17. Компактная, надежная в узлах, на резиновом ходу. Потокин, нацепив литой резины наушники, шарил в эфире, когда появился утренний наряд "мессеров". Вслушиваясь, подстраиваясь на волну, Василий Павлович сквозь ветку тальника над головой следил, как приготовляются "мессера" к защите порученного им квадрата: запасаются высотой, выбирают освещение. Вскоре он их услышал. На волне, отведенной ведущему, ни воплей, ни посторонних команд. Беззвучное торжество дисциплины.
Своих Потокин проглядел.
Он увидел их с опозданием, не всех сразу.
Вначале бросились ему в глаза два наших тупоносых истребителя И-16, два маленьких "ишачка", в любых обстоятельствах юрких и маневренных, но тут словно бы тем-то связанных. Низко, над самой землей, меняясь друг с другом местами, они, казалось, все силы прилагали к тому, чтобы не продвигаться вперед. Точнее, продвигаться вперед как можно медленней. Потокин их не понимал. Выставившись из отрытого для радиостанции окопчика чуть ли не по пояс, он увидел всю группу и понял причину такого поведения истребителей: еще ниже "ишачков", что называется, елозя брюхом по руслу старицы, рокотало, приглушенное боем артиллерии, звено наших ветхозаветных Р-5... Как будто с Киевских маневров (когда на разборе в Святошине нарком лично поощрил действия находчивых разведчиков) - как будто прямым ходом явившись оттуда, с предвоенных Киевских маневров, деревянноперкалевые "р-пять" средь бела дня отчаянно и неудержимо лезли черту в пасть, в жерло бушевавшего вулкана, и вел их не порыв: в вынужденно-медленном движении звена под наводку, под прицел была обдуманность, своя хитрость, - они прижимались к высохшему руслу речушки, чтобы ударить немцев с фланга, где наших не ждут, где зенитка слабее и пристрелена по другим высотам... Варят, варят у ребят котелки, не впустую украинские маневры.
"Они?! - похолодел Потокин. - Они", - безошибочно определил он, еще больше выставляясь из окопа, - те два летчика, которых недавно он провожал в бой, архитектор, воспроизведший грека-победителя с повязкой, и товарищ его детских лет, похожий на мать. Именно эти двое сопровождали на "ишачках" звено "р-пятых". Скорость "р-пятого" в три-четыре раза меньше скорости "ишачка", и два наших молодых истребителя, храня братскую верность тихоходам Р-5, защищали и ободряли их своим тяжелым танцем над степью, требовавшем такого труда и такой беззаветности.
Дрожь колотила Потокина.
Неторопливо разделившись, "мессера" связали боем "ишачков", чтобы расправиться с троицей "р-пятых".
"Achtung!.. Vorwerts!.. Helmut!.." - выхватывал Потокин отдельные слова в гортанной чеканке, слыша сдавленные, напряженные хрипы, понимая главное по смыслу:
"Вперед, Хельмут, вперед, покажи Ивану, что ты не коротышка", командир следовал за Хельмутом, прикрывал его и нацеливал. "Ближе, ближе, еще!.. Молодчага, Хельмут! Теперь Иван не проснется... И не засматривайся!.. А я пишу письмо твоей Урсуле!" Концовку, выпадавшую из контекста, "Und ich shreibe den Brief an deine Ursula", Потокин, не отдавая себе в этом отчета, перевел машинально, с беглостью прилежного мальчика из языковой группы.
Почудилось Потокину, или забулькавший мотор взвыл с предсмертной тоской, или со стороны пришел и распространился над водой этот звук - звук нестерпимой обиды, безответной, сиротливой жалобы, совпавший с последними секундами "р-пятого"... но долго пролежал он в окопчике, потрясенный.
Звено, как и он, Василий Потокин, добросовестно вынесло из довоенных дней все, что могло, и вот его удел. Исполнить долг и погибнуть.
Пленный летчик из Ганновера вспомнился Потокину.
Его седая прядь, пошедшая пятнами шея.
Он не понял немца в тот раз.
Немец не объяснял, комментировал: связь, радио для него все равно, что магнето, дающее искру в мотор. Как мертв мотор без магнето, так для него немыслим вылет, воздушный бой без радио...
Сколько же нам нужно сил, времени, знания, думал Потокин, чтобы исполнить свой долг и - победить.
...Едва отбыл Потокин по срочному распоряжению Хрюкина в местечко Гумрак, как прямое попадание мины развеяло трофейную радиостанцию ФУГ-17 по ветру...
В Калаче Хрюкин зацепился. Наладил работу штабного звена, и сразу пошли от него в разные стороны посыльные и нарочные. Одни - на запад, откуда только что выбрались с грехом пополам: под Вертячий, Суровкипо, Верхний Мамон, Бутурлиновку, то есть в незанятые врагом хутора и селения, где, согласно оперсводкам, падали подожженные, сбитые СБ и ПЕ-2, - оказать помощь потерпевшим, демонтировать и доставить на КП армии самолетные радиостанции. Волами, коровами, лошадьми, любыми средствами, срочно... Без радио он задыхался.
И - на восток.
Разыскивать пропавших, восстанавливать боеготовность, обеспечивать в Сталинграде штабные тылы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68