..
Однажды экипаж "девятки" был поднят по тревоге, поднят из-за обеденного стола, - как ветром сдуло капитана Крупенина. Борщ на троих какое-то время дымил, не тронутый, как случалось, когда завязавшийся над аэродромом воздушный бой требовал взлета всех наличных истребителей; они вскорости возвращались, продолжая обед, и стыла в неприкосновенности тарелка товарища, которому не повезло... Истекло время разведки, стемнело, столовая закрылась - "пешка" не вернулась, и Комлев снова видел, как пригибает головы короткая и страшная весть, как она разводит, разобщает людей, какое воцаряется молчание...
"Лучше бы они ко мне не садились, - всхлипывала официантка. - Теперь все будут меня избегать, но ведь я не виновата, правда?"
Ночью пришло сообщение, что Крупенин вынужденно приземлился на яйле: не хватило горючего.
Прилетев, капитан снова взялся за Кузю.
Вздыхал:
- Жить захочет - сядет...
- Один мотор в руке или два - разница, - осторожно посочувствовал ему Комлев, понимая, что его собственное беспросветное положение не изменится, если сам он не переступит порог, которого в жизни еще не перешагивал: если сам не станет просить за себя.
- Другой обзор, другой горизонт, - продолжал Комлев рассудительно.. Все другое... Крутящий момент винтов, - нажимал он на профессиональные тонкости, на специфику двухмоторной машины, будто бы ею одной озабоченный. Пока приноровишься...
- Долга песня, долга... Он в конечном-то счете сядет. Сядет... Но все натерпятся такого страху, что на разведку пошлют - кого? - Крупенин характерным для него образом поджал губы. - Опять же товарища капитана Крупенина.
- А если рискнуть... товарищем лейтенантом? - через силу сказал Комлев, смягчая резкость стопроцентвого почти отказа тем, что поименовал себя в третьем лице.
- Дать тебе один полетик?
- Четыре, - выговорил Комлев тихо. Господи, к чему война не принудит человека: Комлев клянчил, с гримасой, в которой можно было распознать и улыбку. - Для ровного счета - пять.
- Слушай, что врут про тебя, а что правда?.. Ты, собственно, откуда?..
"Пустить слезу? - ободрился маленьким своим успехом лейтенант. Разжалобить? Дескать, мать-старушка, семеро по лавкам плачут? А в Старом Крыму базар недорогой, собрал гостинец... - У него бы это получилось, он чувствовал себя способным искушать. - О яблоках, о Симе, разумеется, ни звука".
- Товарищ капитан, машина секретная! - бесом вырос между ними воентехник Урпалов. - С меня расписку взяли! Разглашать посторонним не имею права!.. Сожгли или сам упал, тоже бывает, тоже случается, - не знаю. А только без приказа - не могу. Не имею права.
И Кузя - тут как тут.
Нездоровая желтизна его лица сошла, поблекла, облупившийся нос пуговкой еще больше оттенял вдруг выступившую худобу и усталость. Должно быть, он все слышал и не смел открыть рта, но не потому, что трудно просить за себя, а потому, что не оправдывал надежд, возлагавшихся на него как на летчика. Понял это и капитан.
- Летчик на земле тощает, - сказал Крупенин примирительно. - Летчика исцеляет воздух... Вот что, лейтенант, я тебя как-нибудь проветрю. В связи с обстановкой, - добавил он неопределенно.
Звеньевой молчал, Кузя вид имел убитый.
Дождался своего часа Комлев, занял место в "девятке" на круглом сиденьице штурмана.
- Упрятываем шарики в кулак, - наставлял его капитан перед ознакомительным взлетом, демонстрируя, как на эстраде, умение накрыть ладонью черные бабошки секторов. - Забираем все своей мозолистой рукой, и в гору.
В полете капитан выкладывался весь, без остатка; перед посадкой как бы усаживался в кресле заново, несколько боком, гак ему было, видимо, удобней; нацеливаясь на белые лоскутья далекого "Т", отдавал себе распоряжение:
- Будем подкрадываться!
Цветущее лицо Крупенина серело, вялость кожи бросалась в глаза, короткие брови щетинились, как спросонок. Легкости, артистизма, которых почему-то ждал от него Комлев, не было и в помине, "пешка" забирала все силы Крупенина, требовала больше, чем он имел...
Капитан же с первых минут полета почувствовал в Комлеве хватку. Спокойствие, глаз, руку. Но вида не подал.
- Пока освоишься, - предупредил он лейтенанта, - на других не рассчитывай!
- Не понял.
- Самостоятельно полетишь сначала один.
- Опять не понял. Без экипажа?
- Один. Штурман и стрелок перекурят это дело на земле.
- Понял, - принял условие Комлев: в случае какой промашки, люди не должны страдать.
- К крану шасси - не прикасаться. Полетишь на задание - пожалуйста, а здесь, дома, гидравлику не трогать...
Конечно, поскольку "девятка" работает на весь Крым, а "зевнуть шасси", то есть отвлечься при крутом ее снижении к посадочной полосе, промедлить с выпуском колес, растеряться и в мгновение ока наломать дров - ничего не стоит, то, во избежание греха, колеса не трогать. Пусть торчат, выпущенные, как у немецкого "лапотника" "ю - восемьдесят седьмого".
Комлев, разумеется, и тут кивнул, поддакнул. Первый его вылет на разведку прошел спокойно.
- За Днепром зенитка попукала, - делился Комлев впечатлениями, скидывая, как бывало, теплый комбинезон и надевая реглан (теперь он снова был в своем кожане).
Воентехник едва дослушал лейтенанта:
- Капитан-то Крупенин - отбыл!.. Подхватили прямо отсюда, на попутном "Дугласе". Пообещался меня отозвать. Как специалиста с опытом... Пообещал, не знаю... А истребителя, Кузю этого, пусть, говорит, до ума доводит Комлев... Так он сказал.
Техник был обескуражен.
Осматривая "девятку", скрылся в бомболюке, а вышел оттуда - сам не свой:
- Ну, стерва, ну, сильна! - заголосил он издали, поднося лейтенанту на ладони зазубренный осколок величиной с черное семечко, - осколок выдохся на расстоянии волоска от взрывателя бомбы, зависшей под животом самолета. - До чего же она все-таки у нас с тобой живуча, товарищ командир! - проникнувшись сочувствием, звеньевой растроганно улыбался.
...На левом двигателе "девятки" кончился моторесурс.
- Мотор заменим, пошлю на разведку Кузю, - объявил Комлев. .
- Считаешь, готов?
- Считаю.
- Смотри...
Урпалов отправился на склад.
Утром, разбив заводскую обшивку, новый мотор на руках снесли под крыло; по развалу цилиндров медленно скатывались тяжелые капли росы, и звеньевой, грешная душа, осенил обнову крестным знамением.
- Последняя замена, - сказал он. - Если теперь к своим не укачу, тогда не знаю...
Он был хмур, посторонних разговоров с помощниками не вел, только с Комлевым, никуда, кажется, не отлучался, все новости знал.
Днем он вежливо спровадил командира отдыхать, на ночь глядя Комлев появился снова.
Заголив по локоть тонкие руки, воентехник бренчал в ведре с бензином сливными краниками, продувал их, вставляя в рот как свистульки. "Коленвал смазан?" - намечал он очередную операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Однажды экипаж "девятки" был поднят по тревоге, поднят из-за обеденного стола, - как ветром сдуло капитана Крупенина. Борщ на троих какое-то время дымил, не тронутый, как случалось, когда завязавшийся над аэродромом воздушный бой требовал взлета всех наличных истребителей; они вскорости возвращались, продолжая обед, и стыла в неприкосновенности тарелка товарища, которому не повезло... Истекло время разведки, стемнело, столовая закрылась - "пешка" не вернулась, и Комлев снова видел, как пригибает головы короткая и страшная весть, как она разводит, разобщает людей, какое воцаряется молчание...
"Лучше бы они ко мне не садились, - всхлипывала официантка. - Теперь все будут меня избегать, но ведь я не виновата, правда?"
Ночью пришло сообщение, что Крупенин вынужденно приземлился на яйле: не хватило горючего.
Прилетев, капитан снова взялся за Кузю.
Вздыхал:
- Жить захочет - сядет...
- Один мотор в руке или два - разница, - осторожно посочувствовал ему Комлев, понимая, что его собственное беспросветное положение не изменится, если сам он не переступит порог, которого в жизни еще не перешагивал: если сам не станет просить за себя.
- Другой обзор, другой горизонт, - продолжал Комлев рассудительно.. Все другое... Крутящий момент винтов, - нажимал он на профессиональные тонкости, на специфику двухмоторной машины, будто бы ею одной озабоченный. Пока приноровишься...
- Долга песня, долга... Он в конечном-то счете сядет. Сядет... Но все натерпятся такого страху, что на разведку пошлют - кого? - Крупенин характерным для него образом поджал губы. - Опять же товарища капитана Крупенина.
- А если рискнуть... товарищем лейтенантом? - через силу сказал Комлев, смягчая резкость стопроцентвого почти отказа тем, что поименовал себя в третьем лице.
- Дать тебе один полетик?
- Четыре, - выговорил Комлев тихо. Господи, к чему война не принудит человека: Комлев клянчил, с гримасой, в которой можно было распознать и улыбку. - Для ровного счета - пять.
- Слушай, что врут про тебя, а что правда?.. Ты, собственно, откуда?..
"Пустить слезу? - ободрился маленьким своим успехом лейтенант. Разжалобить? Дескать, мать-старушка, семеро по лавкам плачут? А в Старом Крыму базар недорогой, собрал гостинец... - У него бы это получилось, он чувствовал себя способным искушать. - О яблоках, о Симе, разумеется, ни звука".
- Товарищ капитан, машина секретная! - бесом вырос между ними воентехник Урпалов. - С меня расписку взяли! Разглашать посторонним не имею права!.. Сожгли или сам упал, тоже бывает, тоже случается, - не знаю. А только без приказа - не могу. Не имею права.
И Кузя - тут как тут.
Нездоровая желтизна его лица сошла, поблекла, облупившийся нос пуговкой еще больше оттенял вдруг выступившую худобу и усталость. Должно быть, он все слышал и не смел открыть рта, но не потому, что трудно просить за себя, а потому, что не оправдывал надежд, возлагавшихся на него как на летчика. Понял это и капитан.
- Летчик на земле тощает, - сказал Крупенин примирительно. - Летчика исцеляет воздух... Вот что, лейтенант, я тебя как-нибудь проветрю. В связи с обстановкой, - добавил он неопределенно.
Звеньевой молчал, Кузя вид имел убитый.
Дождался своего часа Комлев, занял место в "девятке" на круглом сиденьице штурмана.
- Упрятываем шарики в кулак, - наставлял его капитан перед ознакомительным взлетом, демонстрируя, как на эстраде, умение накрыть ладонью черные бабошки секторов. - Забираем все своей мозолистой рукой, и в гору.
В полете капитан выкладывался весь, без остатка; перед посадкой как бы усаживался в кресле заново, несколько боком, гак ему было, видимо, удобней; нацеливаясь на белые лоскутья далекого "Т", отдавал себе распоряжение:
- Будем подкрадываться!
Цветущее лицо Крупенина серело, вялость кожи бросалась в глаза, короткие брови щетинились, как спросонок. Легкости, артистизма, которых почему-то ждал от него Комлев, не было и в помине, "пешка" забирала все силы Крупенина, требовала больше, чем он имел...
Капитан же с первых минут полета почувствовал в Комлеве хватку. Спокойствие, глаз, руку. Но вида не подал.
- Пока освоишься, - предупредил он лейтенанта, - на других не рассчитывай!
- Не понял.
- Самостоятельно полетишь сначала один.
- Опять не понял. Без экипажа?
- Один. Штурман и стрелок перекурят это дело на земле.
- Понял, - принял условие Комлев: в случае какой промашки, люди не должны страдать.
- К крану шасси - не прикасаться. Полетишь на задание - пожалуйста, а здесь, дома, гидравлику не трогать...
Конечно, поскольку "девятка" работает на весь Крым, а "зевнуть шасси", то есть отвлечься при крутом ее снижении к посадочной полосе, промедлить с выпуском колес, растеряться и в мгновение ока наломать дров - ничего не стоит, то, во избежание греха, колеса не трогать. Пусть торчат, выпущенные, как у немецкого "лапотника" "ю - восемьдесят седьмого".
Комлев, разумеется, и тут кивнул, поддакнул. Первый его вылет на разведку прошел спокойно.
- За Днепром зенитка попукала, - делился Комлев впечатлениями, скидывая, как бывало, теплый комбинезон и надевая реглан (теперь он снова был в своем кожане).
Воентехник едва дослушал лейтенанта:
- Капитан-то Крупенин - отбыл!.. Подхватили прямо отсюда, на попутном "Дугласе". Пообещался меня отозвать. Как специалиста с опытом... Пообещал, не знаю... А истребителя, Кузю этого, пусть, говорит, до ума доводит Комлев... Так он сказал.
Техник был обескуражен.
Осматривая "девятку", скрылся в бомболюке, а вышел оттуда - сам не свой:
- Ну, стерва, ну, сильна! - заголосил он издали, поднося лейтенанту на ладони зазубренный осколок величиной с черное семечко, - осколок выдохся на расстоянии волоска от взрывателя бомбы, зависшей под животом самолета. - До чего же она все-таки у нас с тобой живуча, товарищ командир! - проникнувшись сочувствием, звеньевой растроганно улыбался.
...На левом двигателе "девятки" кончился моторесурс.
- Мотор заменим, пошлю на разведку Кузю, - объявил Комлев. .
- Считаешь, готов?
- Считаю.
- Смотри...
Урпалов отправился на склад.
Утром, разбив заводскую обшивку, новый мотор на руках снесли под крыло; по развалу цилиндров медленно скатывались тяжелые капли росы, и звеньевой, грешная душа, осенил обнову крестным знамением.
- Последняя замена, - сказал он. - Если теперь к своим не укачу, тогда не знаю...
Он был хмур, посторонних разговоров с помощниками не вел, только с Комлевым, никуда, кажется, не отлучался, все новости знал.
Днем он вежливо спровадил командира отдыхать, на ночь глядя Комлев появился снова.
Заголив по локоть тонкие руки, воентехник бренчал в ведре с бензином сливными краниками, продувал их, вставляя в рот как свистульки. "Коленвал смазан?" - намечал он очередную операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68