Что-то изменилось в намерениях "мессеров" - признак нового подвоха... Он крутился, как на сковороде, понимая, что истязанию нет, не будет конца, не зная, с какой стороны и что на него обрушится...
- Танки - в движении?
Пыльные носки ботинок перед Комлевым. Широкие икры в обмотках, "баллонах", как их называют, - обувка бывшего звеньевого, старшего воентехника Урпалова; минувшей ночью на полевом ремонте двух подбитых ИЛов Урпалов отметал свое вступление в должность политрука эскадрильи старшего лейтенанта Комлева. Снова они вместе, Комлев и Урпалов. Ближе, однако, не стали.
Урпалов в штурмовой авиации - по нехватке рабочих рук, как эксплуатационник с опытом. В этом смысле он чувствует себя на месте. Но бомбардировщик ПЕ-2 позволял ему входить в состав экипажа стрелком-радистом, летать на задания, делить с летчиком и штурманом тяготы боевой работы в огне, над целью, а одноместный ИЛ привязывал его к земле, ограничивал обязанностями техника... Может быть, это обстоятельство и прельстило Урпалова, но признаться себе в этом он но смел. Риск, которому подвергает себя летчик, в глазах техника Урпалова еще наглядней: за двадцать пять боевых вылетов в условиях Сталинграда летчик-штурмовик, по приказу, представляется к званию Героя... Правда, о таких пока не слышно. Три, семь, десять вылетов... Двадцать пять - астрономия. Астрономическая цифра... не в том суть.
Дитя самолетной стоянки, начавший свой путь со ШМАСа6, Урпалов знает, что первый спрос с него - за боеготовность, и жарко взялись они вчера за работу, восстанавливая неисправные ИЛы. Ажурная громада поврежденного мотора пробуждает в Урпалове властность: он один все решает, его слова ждут все. Техсостав в эскадрилье молодой, Урпало-ву пришлось не легко, он испытал, пережил дорогое чувство своей единственности, нужности. Ремонт двух самолетов был закончен в срок. И вот этих-то двух машин, Кузина и Заенкова нет. Нет и третьего ИЛа... Комлев возвратился домой один, и во что же он посвящает стоянку? О чем говорит? "Мессера", видите ли, не зеленые, а сжелта... Ну, только что из боя. Разгорячен. Вываливает, не думая... Но далее необходимы объяснения. В обстановке Сталинграда - это требование, железная необходимость.
Телефонным звонком из штаба Урпалову поручено опросить вернувшихся с задания летчиков,
- Танки под Абганеровом, по вашим наблюдениям, стоят? - повторил Урналов. - Или в движении?
Комлев, не подняв головы, прихлебнул из кружки. Какие танки?
Кузя не вернулся, Аполлон Кузин, Поль, как его еще называют, пришедший в штурмовой авиаполк с ним вместе, в один день и один час. Закваска летчика-истребителя, коротковатое, плечистое туловище на сильных ногах, по мнению Комлева, больше подходили для штурмовика, для ИЛа, чем для "пешки". С первого дня Кузин утвердился в строю ведомым. Так он себя поставил: только ведомый, и все. Кузя не вернулся, Заенков не вернулся, место их падения можно себе представить. А лейтенант, поднявшийся четвертым? Куда он делся? Лейтенант Тертышный из братского полка, поставленный для усиления группы в последнюю минуту? Когда "сто девятые", выделившись из волчьей стаи, бросились им на перехват, лейтенанта уже не было. Испарился, исчез. Когда, куда, как?
- Танки, немецкие танки, - терпеливо повторил Урпалов. "О "мессерах" даже не спросит", - терпеливо подумал Комлев, раздражаясь настойчивостью Уртаалова, с трудом унимая свое торжество по случаю счастливого от них избавления, свое желание посвятить в пережитое другого, вместе с другим разобрать, что происходило в небе. До танков ли ему, если он в толк не возьмет, где Кузя, где Заенков, за которых отвечает головой? Лейтенант Тертышный? Нынче утром, собираясь на аэродром, он спросил Кузю: не поведет ли он звено? Не засиделся ли он как ведомый? "Зря ты, Комлев, вылез с этим делом, - осадил его Кузя. - Со штурмовиками. Зря. Сам видишь, что получается. На "пешке" у нас скорость, два мотора, от "мессеров" всегда могли уйти. А на "горбатом"? Куда денешься? Я, например, не знаю..." Такой упрек бросил ему Кузя, и вот его нет.
- Танки обычно пылят, - осторожно напомнил Урпалов.
- Ты бы лучше не пылил! - вскипел Комлев, швыряя шлемофон о землю; дельное, вполне уместное замечание вывело его из себя. Этого еще недоставало! Урпалов будет ему подсказывать, давать советы! Урпалов примолк.
В сущности, он Комлева никогда не понимал, и в глубине души до сих пор не мог ему простить случай с "девяткой", - прошлой осенью, в Крыму, - того пренебрежения к нему, Урпалову, которое Комлев тогда проявил: не выслушав его, техника звена, ни словом с ним не перемолвившись, ушел в облет единственной дорогостоящей новинки без штурмана, без стрелка, зависнул над землей, едва ее не приложил... А ведь первым получил бы штрафбат он, Урпалов, тогдашний звеньевой. Первым - как пить дать... Случай спас Комлева, господин авиации случай. Не слепой, но несправедливый: возносит к славе летчика, в черном теле держит техника...
Да, сейчас перед ним на дырявом скате полуторки сидел далекий, незнакомый ему человек. Как заверял его Комлев в Крыму, что на ИЛ не сядет! Никогда, ни за что. Под трибунал пойдет, не сядет. Зарекся. А теперь по собственному почину - в штурмовой авиации. В отношении самолетов Комлев вообще баловень. До войны ему, рядовому летчику, достался в полку распрекрасный экземпляр СБ, в Крыму получил "девятку", теперь и того больше: его самолет персонально поименован. "Иван Грозный" - так он назван. Морской обычай именовать корабли в авиации не прижился. "Максим Горький", "Родина", два-три случая еще... пресеклась попытка. И вот - "Иван Грозный". Единственный в дивизии, может быть, во всей воздушной армии штурмовик, получивший, кроме хвостового номера, имя.
Короче, он, Урпалов, назначенный после ускоренных курсов политруком, не знал, как ему наставлять Комлева. Как к нему подступиться? Он и сочувствовал летчику, и досадовал на него, злясь от собственной перед ним растерянности и от того, что это могут заметить другие.
- В штабе о летчике из братского полка ничего не говорили? - задал ему вопрос Комлев.
- О Тертышном? - переспросил Урпалов неодобрительно, дескать, как же так, водил группу, а не знаешь. - Лейтенант Тертышный в санбате.
- Ранен?
- Упал... С самолетом упал. Сам бледный, идти не может, - скупо делился Урпалов информацией, полученной на КП полка. - Думали, ранен, - нет. Врач говорит, порыв отчаянья...
"Но подозрение на немецкие танки есть, пыль-то внизу была, курилась, припоминал Комлев, остывая и успокаиваясь. - Пыль определенно была. И какое-то шевеление среди копен. И это остервенение "мессеров", когда его звено наткнулось на то место. Солнечный зайчик, сверкнувший на земле, в жухлых покосах..."
Комлев сказал об этом Урпалову.
- Когда наблюдали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
- Танки - в движении?
Пыльные носки ботинок перед Комлевым. Широкие икры в обмотках, "баллонах", как их называют, - обувка бывшего звеньевого, старшего воентехника Урпалова; минувшей ночью на полевом ремонте двух подбитых ИЛов Урпалов отметал свое вступление в должность политрука эскадрильи старшего лейтенанта Комлева. Снова они вместе, Комлев и Урпалов. Ближе, однако, не стали.
Урпалов в штурмовой авиации - по нехватке рабочих рук, как эксплуатационник с опытом. В этом смысле он чувствует себя на месте. Но бомбардировщик ПЕ-2 позволял ему входить в состав экипажа стрелком-радистом, летать на задания, делить с летчиком и штурманом тяготы боевой работы в огне, над целью, а одноместный ИЛ привязывал его к земле, ограничивал обязанностями техника... Может быть, это обстоятельство и прельстило Урпалова, но признаться себе в этом он но смел. Риск, которому подвергает себя летчик, в глазах техника Урпалова еще наглядней: за двадцать пять боевых вылетов в условиях Сталинграда летчик-штурмовик, по приказу, представляется к званию Героя... Правда, о таких пока не слышно. Три, семь, десять вылетов... Двадцать пять - астрономия. Астрономическая цифра... не в том суть.
Дитя самолетной стоянки, начавший свой путь со ШМАСа6, Урпалов знает, что первый спрос с него - за боеготовность, и жарко взялись они вчера за работу, восстанавливая неисправные ИЛы. Ажурная громада поврежденного мотора пробуждает в Урпалове властность: он один все решает, его слова ждут все. Техсостав в эскадрилье молодой, Урпало-ву пришлось не легко, он испытал, пережил дорогое чувство своей единственности, нужности. Ремонт двух самолетов был закончен в срок. И вот этих-то двух машин, Кузина и Заенкова нет. Нет и третьего ИЛа... Комлев возвратился домой один, и во что же он посвящает стоянку? О чем говорит? "Мессера", видите ли, не зеленые, а сжелта... Ну, только что из боя. Разгорячен. Вываливает, не думая... Но далее необходимы объяснения. В обстановке Сталинграда - это требование, железная необходимость.
Телефонным звонком из штаба Урпалову поручено опросить вернувшихся с задания летчиков,
- Танки под Абганеровом, по вашим наблюдениям, стоят? - повторил Урналов. - Или в движении?
Комлев, не подняв головы, прихлебнул из кружки. Какие танки?
Кузя не вернулся, Аполлон Кузин, Поль, как его еще называют, пришедший в штурмовой авиаполк с ним вместе, в один день и один час. Закваска летчика-истребителя, коротковатое, плечистое туловище на сильных ногах, по мнению Комлева, больше подходили для штурмовика, для ИЛа, чем для "пешки". С первого дня Кузин утвердился в строю ведомым. Так он себя поставил: только ведомый, и все. Кузя не вернулся, Заенков не вернулся, место их падения можно себе представить. А лейтенант, поднявшийся четвертым? Куда он делся? Лейтенант Тертышный из братского полка, поставленный для усиления группы в последнюю минуту? Когда "сто девятые", выделившись из волчьей стаи, бросились им на перехват, лейтенанта уже не было. Испарился, исчез. Когда, куда, как?
- Танки, немецкие танки, - терпеливо повторил Урпалов. "О "мессерах" даже не спросит", - терпеливо подумал Комлев, раздражаясь настойчивостью Уртаалова, с трудом унимая свое торжество по случаю счастливого от них избавления, свое желание посвятить в пережитое другого, вместе с другим разобрать, что происходило в небе. До танков ли ему, если он в толк не возьмет, где Кузя, где Заенков, за которых отвечает головой? Лейтенант Тертышный? Нынче утром, собираясь на аэродром, он спросил Кузю: не поведет ли он звено? Не засиделся ли он как ведомый? "Зря ты, Комлев, вылез с этим делом, - осадил его Кузя. - Со штурмовиками. Зря. Сам видишь, что получается. На "пешке" у нас скорость, два мотора, от "мессеров" всегда могли уйти. А на "горбатом"? Куда денешься? Я, например, не знаю..." Такой упрек бросил ему Кузя, и вот его нет.
- Танки обычно пылят, - осторожно напомнил Урпалов.
- Ты бы лучше не пылил! - вскипел Комлев, швыряя шлемофон о землю; дельное, вполне уместное замечание вывело его из себя. Этого еще недоставало! Урпалов будет ему подсказывать, давать советы! Урпалов примолк.
В сущности, он Комлева никогда не понимал, и в глубине души до сих пор не мог ему простить случай с "девяткой", - прошлой осенью, в Крыму, - того пренебрежения к нему, Урпалову, которое Комлев тогда проявил: не выслушав его, техника звена, ни словом с ним не перемолвившись, ушел в облет единственной дорогостоящей новинки без штурмана, без стрелка, зависнул над землей, едва ее не приложил... А ведь первым получил бы штрафбат он, Урпалов, тогдашний звеньевой. Первым - как пить дать... Случай спас Комлева, господин авиации случай. Не слепой, но несправедливый: возносит к славе летчика, в черном теле держит техника...
Да, сейчас перед ним на дырявом скате полуторки сидел далекий, незнакомый ему человек. Как заверял его Комлев в Крыму, что на ИЛ не сядет! Никогда, ни за что. Под трибунал пойдет, не сядет. Зарекся. А теперь по собственному почину - в штурмовой авиации. В отношении самолетов Комлев вообще баловень. До войны ему, рядовому летчику, достался в полку распрекрасный экземпляр СБ, в Крыму получил "девятку", теперь и того больше: его самолет персонально поименован. "Иван Грозный" - так он назван. Морской обычай именовать корабли в авиации не прижился. "Максим Горький", "Родина", два-три случая еще... пресеклась попытка. И вот - "Иван Грозный". Единственный в дивизии, может быть, во всей воздушной армии штурмовик, получивший, кроме хвостового номера, имя.
Короче, он, Урпалов, назначенный после ускоренных курсов политруком, не знал, как ему наставлять Комлева. Как к нему подступиться? Он и сочувствовал летчику, и досадовал на него, злясь от собственной перед ним растерянности и от того, что это могут заметить другие.
- В штабе о летчике из братского полка ничего не говорили? - задал ему вопрос Комлев.
- О Тертышном? - переспросил Урпалов неодобрительно, дескать, как же так, водил группу, а не знаешь. - Лейтенант Тертышный в санбате.
- Ранен?
- Упал... С самолетом упал. Сам бледный, идти не может, - скупо делился Урпалов информацией, полученной на КП полка. - Думали, ранен, - нет. Врач говорит, порыв отчаянья...
"Но подозрение на немецкие танки есть, пыль-то внизу была, курилась, припоминал Комлев, остывая и успокаиваясь. - Пыль определенно была. И какое-то шевеление среди копен. И это остервенение "мессеров", когда его звено наткнулось на то место. Солнечный зайчик, сверкнувший на земле, в жухлых покосах..."
Комлев сказал об этом Урпалову.
- Когда наблюдали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68