Если бы не "кадры"! С подходом к опасному рубежу, клубившемуся неоседавшей пылью и дымами, восьмерка перестроилась, образовав в небе круг, огневое, накрененное к земле, на бок легшее колесо; как бы гигантский точильный диск пришел в движение, сравнивая с землей опорный пункт вражеской обороны. Капитана Комлева Силаев не видел, но ритм, заданный огненной "вертушке", был комлевским. Впереди, не позволяя Силаеву отстать, покачиваясь, вспухая и оседая среди зенитных разрывов, - ни секунды по прямой! - шел Братуха, за хвостом Силаева - командир полка. "Круче, Силаев, круче, - слышал Борис его раздраженный голос. - Ставь "горбатого" на крыло, не переломится!" Сила и неуязвимость круга была в умении каждого удержать свой ИЛ на заданном, определенном месте. Либо летчик врастал в него, впаивался, укрепляя строй, и строй принимал на себя его защиту, либо круг разрывался, отшвыривая виновного на съедение "мессерам", под убой зенитки. "Выложись!" - взывали к Силаеву "кадры", и он - откуда сила взялась - себя не щадил. То ли солнце поднялось выше, обесцветив дульные обрезы работавших внизу орудий, то ли немцы выдохлись, но после двух прикладистых заходов рябой бугор, указанный ИЛам, уже не так блистал острыми огнями, он, похоже, испускал дух, а точильное колесо в третий раз неотвратимо опускалось своей режущей гранью на высоту, и тут Борис увидел "мессера". Скользя над сизыми внизу дымами, "мессер" безнаказанно, с жуткой наглядностью метил в подслеповатого ИЛа, с кротовьим упорством давившего своими пушками уцелевшие на склонах высоты ячейки. Казалось, на мгновение отвлекся Силаев, чтобы пресечь поползновение "мессера" крыльевыми стволами "семнадцатой" - и в этот короткий миг все переменилось: напористым летом снарядов над его крылом возникла трасса... Воистину с врагом не разминешься. Теперь уже не он, Силаев, сбивал нацеленный удар, теперь его, Силаева, оттирали очередью от восьмерки, и он вынужденно отворачивал от своих, отворачивал вправо, что всегда не так сподручно, отмечая все ту же неподатливость "семнадцатой", чувствуя невозможность восстановить утраченную поддержку строя, своего Тертышного или Братухи. Мысленно приготовляясь к неудобному выбрасыванию с парашютом на развороте, он оттягивал его, сколько возможно. "Все", почувствовал Борис, сейчас брызнет щепа... мановением ноги и ручки, которое в необъяснимо угаданный - или случайно пойманный - момент трезво, расчетливо исполнилось само, - выскользнул, вывернулся из-под удара.
Резкая смена света и тени в глазах - и он один.
Высвободился. Все развязал.
В сероватом небе - ни наших, ни чужих; одиночество как выход, как избавление, как свобода. "ЕВТИР, - решил Силаев. - ЕВТИР", - только сейчас он вспомнил об этом.
Через час с четвертью после старта восьмерка появилась над терриконами, - не в строгом строю полковой колонны, разметанной вражеской зениткой.
Стоянка на радостях не придавала этому значения.
- Как сходили? - спрашивали ребята из братского полка.
- Все вернулись! - счастливо ответствовал механик с бледным, одутловатым от усталости лицом.
Аэродром возбужден, дань шумного восхищения первым принимает Алексей Казнов, Братуха. Собственно, сам Братуха в стороне. Валом катясь к его новенькому, с заводского двора ИЛу, наземная служба потеснила летчика. Прибористам, техникам, оружейным не терпится увидеть, во что превращена в бою казновская кабина, - приборная доска разбита, все пилотажные приборы вынесены вон. Трудно сказать, что достойно большего удивления: мастерство командира звена, сумевшего довести самолет, или то, что сам Братуха не получил при этом ни одной царапины? Лицо летчика истомлено, кирпичный румянец поблек. Спохватываясь, ои разводит локти в стороны, оглядывает свои бока, стряхивает с комбинезона сверкающую стеклянную крошку. В ахах, охах, царящих вокруг, есть какое-то преувеличение, кажется Братухе. Какая-то чрезмерность. Этот гам приятен людям, но не соответствует тому, что с ним стряслось. Когда вдруг беззвучно брызнули, исчезли черные зеркальца перед ним, Братуха ничего не понял. Он знал, что должен видеть горизонт, - и он его видел, он знал, что должен слышать мотор, - и он его слышал. Горизонт и мотор. Они держали его, вели... а в приборной доске, в том месте, где компануются пилотажные приборы, зияла рваная, глубокая, темная дыра. Приглядываясь к ней и чувствуя в руках послушную машину, он понимал, что, пожалуй, дойдет, дотянет, сядет...
Дошел.
Семьдесят три боевых вылета у него на счету. Семьдесят три. После такой передряги пронесет и на восемьдесят, - в одну воронку дважды снаряд не попадает. Дальше загадывать не будем, но восемьдесят вылетов он сделает, отмолотит. И к званию его тогда представят. Обязаны, есть приказ: за восемьдесят боевых вылетов на самолете ИЛ-2 летчик представляется к званию Героя. После чего, дорогая Олечка, мы с тобой встретимся. Мы с тобой побеседуем. Объяснимся.
Счастливый Урпалов, с выражением растроганности, даже умиленности на озабоченном лице, охаживал Братуху, боевого комсорга эскадрильи. И Братуха, только теперь сообразив, как непредвиденно, как прихотливо и жутко сработал осколок, вынесший из кабины зеркальца приборов, собранных руками Оли, во всеуслышанье, так истолковал происшедшее:
- Не иначе как, братцы, к письму...
Бориса Силаева тоже поздравляли.
Кто помашет мимоходом, кто подморгнет, кто шлепнет по спине: с возвращением, Боря, да и с продвижением, как же, поставлен в ряд лучших летчиков полка, не шутка!
Принужденно улыбаясь и не понимая, что с ним, собственно, произошло, как удалось ему ускользнуть от "мессера", он ждал какой-то подсказки со стороны...
В его капонир входил Тертышный.
Носки сапог по-утиному развернуты, в руках плоский, не складной планшет, размером со стиральную доску. "Планшет ему мешал, не куртка", вспомнил Борис, как долго приноравливался лейтенант к кабине.
Тертышный был мрачен.
Борис подобрался.
Потеря ведущего над целью безнаказанно не проходит.
- Проявляем ненужную инициативу? - начал Тертышный. - Ты эти хода брось! - Рубцы, надавленные шлемофоном на щеках, алели, от широкой груди лейтенанта веяло жаром... - "Эрликоны" замолчали, ты и рад, думаешь, у него снаряды кончились.., или немец устал. Черта! Прекратил стрельбу, жди "мессеров"...
- Я не думал... ждал...
- Чего ты ждал? Чего?
- "Мессеров"...
- "Мессеров"... Почему ногу-то не подобрал, голова?
- Какую?
- Ты что? Ослеп? Правую!.. Вывалил правую ногу, весь маршрут шкандыбает с культей, над целью поддержать ведущего по-настоящему не может, в результате ведущий... Конечно, когда колесо торчит, скорости-то не хватает. Не видел, что ли?
- Не видел, - выдавил из себя Силаев, поняв, наконец, почему так непослушна, трудна была "семнадцатая" в полете, почему бесновался лейтенант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68