В три часа утра Хэвн-Херста разбудил громовой голос, читавший стих из Библии, от которого у генерала в жилах застыла кровь: «Славьте Господа, мстящего за Израиль!»
Хэвн-Херст соскочил с кровати. Его подружка дико завизжала, а по комнате уже неслись пули маккавеев.
Несколько часов спустя в британский штаб поступила телефонограмма с сообщением, где можно найти тело главнокомандующего. Кроме того, в ней говорилось, что обстоятельства кончины сэра Арнольда Хэвн-Херста запечатлены на фотопленку и что эти фотографии будут преданы гласности, если только англичане вздумают прибегнуть к контрмерам.
В генштабе сообразили, какой возникнет скандал, если станет известно, что британского генерала убили в постели арабской любовницы, и решили спрятать концы в воду. Официально объявили, что Хэвн-Херст погиб в автомобильной катастрофе.
Маккавеи не стали опровергать эту версию.
Едва генерала убрали со сцены, террор прекратился. Вот-вот должна была прибыть комиссия ООН, и в стране воцарилось напряженное ожидание.
В конце июня 1947 года специальная комиссия, состоявшая из представителей Швеции, Нидерландов, Канады, Австралии, Гватемалы, Уругвая, Перу, Чехословакии, Югославии, Ирана и Индии, прибыла в Хайфу. Состав ее был весьма невыгоден для Израиля. Иран — мусульманская страна. Индия тоже частично мусульманская, к тому же входящая в Британское содружество; да и индийский представитель был мусульманином. В содружество входили также Канада и Австралия. Страны советского блока — Чехословакия и Югославия — вели традиционную антисионистскую политику. Представители южноамериканских стран — Уругвая, Перу и Гватемалы — были католиками, подверженными влиянию Ватикана, а тот относился к сионизму весьма неприязненно. По-настоящему беспристрастными были только Швеция и Нидерланды.
И все же ишув приветствовал комиссию.
Палестинские арабы возражали против вмешательства ООН. Они объявили всеобщую забастовку и собирали митинги протеста, на которых произносились проклятия и угрозы. В арабских странах снова начались кровавые еврейские погромы.
И опять ишув призвал на службу старого бойца и дипломата Барака Бен Канаана. Вместе с Бен Гурионом и доктором Вейцманом он вошел в совещательный комитет при комиссии ООН.
ГЛАВА 13
Вернувшись в Ган-Дафну, Китти ждала удобного момента, чтобы переговорить с Карен. Когда пришло письмо от Дова Ландау, она решила, что откладывать больше нельзя.
…Китти прополоскала длинные, густые каштановые волосы Карен лимонной водой, отжала их и вытерла насухо большим полотенцем.
— Фу! — фыркнула Карен, протирая кончиком полотенца глаза, куда попало мыло.
Вода в чайнике закипела. Карен встала, завязала полотенце тюрбаном и налила чаю. Китти за кухонным столом делала маникюр. Пахло лаком.
— Ты о чем задумалась? — ласково спросила Карен.
— Нельзя уж и задуматься на минутку!
— Нет, что-то тебя беспокоит с тех самых пор, как ты вернулась с экскурсии к озеру. Между тобой и Ари что-нибудь произошло?
— Между мной и Ари произошло много чего, но не это меня тревожит. Карен, нам с тобой нужно поговорить о нас с тобой и нашем будущем.
— Не понимаю.
Китти помахала рукой в воздухе, чтобы лак скорее высох, затем встала и неторопливо закурила сигарету.
— Ты, конечно, знаешь, как много ты для меня значишь и как я тебя люблю?
— Думаю, знаю, — ответила девушка шепотом.
— С того дня, когда я тебя впервые увидела в Караолосе, мне хочется, чтобы ты стала моей дочкой.
— Мне тоже этого хочется, Китти.
— Значит, ты поверишь, что я тщательно все обдумала. Я ведь желаю тебе только добра. Ты должна доверять мне во всем.
— А разве я не доверяю?
— Тебе будет непросто понять то, что я скажу сейчас. Мне и самой нелегко сказать это, потому что мне очень дороги эти дети и я как-то срослась с Ган-Дафной… Карен, я хочу забрать тебя домой, в Америку.
Девушка посмотрела на Китти, словно ее ударили. Она даже. не сразу поняла, о чем речь.
— Домой? Но ведь… я дома. У меня нет другого дома.
— Я хочу, чтобы твой дом был у меня — всегда.
— Я тоже хочу, Китти. Больше всего на свете… Это так странно.
— Что странно?
— То, что ты говоришь: домой, в Америку.
— Но ведь я американка, Карен, и мне хочется домой.
Карен прикусила губу, чтобы не заплакать.
— А ты говоришь — не странно! Я думала, все у нас останется как было. Ты останешься в Ган-Дафне и…
— А ты отправишься в Пальмах, а потом… в какой-нибудь пограничный кибуц?
— Ты угадала.
— Я многое полюбила здесь, но это не моя страна и не мой народ.
— Какая же я эгоистка, — сказала Карен. — Ни разу даже не подумала, что тебе тоже хочется домой, что ты вообще можешь хотеть чего-нибудь для себя.
— В жизни не слыхала такого комплимента.
Карен задумалась. Китти была для нее всем, но — уехать?
— Не знаю, как сказать, Китти, но, как только я научилась читать, это было в Дании, я все время думала, что значит быть евреем? Я до сих пор не умею ответить на этот вопрос Знаю только, что здесь, в этой стране, у меня есть что-то, чего у меня никто никогда не отнимет Не знаю, как это называется, но для меня нет ничего важнее. Может быть, когда-нибудь я сумею объяснить тебе лучше, но уехать из Палестины не могу.
— Никто ничего не собирается отнимать у тебя. Евреи, которые живут в Америке, да и, думаю, повсюду, испытывают то же, что и ты. От того, что ты уедешь, ничего не изменится.
— Но ведь они живут на чужбине.
— Нет, дитя мое! Американские евреи любят Америку!
— Немецкие евреи тоже любили Германию!
— Перестань! — крикнула Китти. — Мы не такие, я и слушать не стану эту ложь, которой тебя тут пичкают! — И, тут же спохватившись, добавила: — В Америке есть люди, которые так любят свою страну, что скорее умрут, чем допустят, чтобы там произошло то же, что в Германии.
Она подошла к девушке и дотронулась до ее плеча:
— Думаешь, я не знаю, как это трудно? Думаешь, я смогу когда-нибудь причинить тебе боль?
— Нет, — тихо ответила Карен.
Китти опустилась перед девушкой на колени и посмотрела ей в глаза.
— Ах, Карен. Ты ведь даже не знаешь, что такое мир. Ты еще не жила без страха. Ты думаешь, здесь когда-нибудь станет лучше? Я всей душой хочу, чтобы ты осталась еврейкой, чтобы любила эту землю, но есть и другие вещи, которые я хочу сделать для тебя.
Карен отвела взгляд.
— Если ты останешься здесь, то проведешь всю жизнь с винтовкой в руке. Ты огрубеешь и очерствеешь, как Ари с Иорданой.
— С моей стороны было нечестно рассчитывать на то, что ты останешься.
— Поехали со мной, Карен, мы обе достаточно настрадались. Давай поживем по-человечески. Мы не можем друг без друга.
— Не знаю, смогу ли я уехать… Не знаю, и все тут, — сказала девушка срывающимся голосом.
— Ах, Карен… Мне так хочется видеть тебя и в сапожках для верховой езды, и в бальном платье, и в «форде», и на футбольном матче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184