— Люди тут ни при чем. Просто мир не стоит на месте.
Она отпивала чай маленькими глотками и молчала. Марк закурил сигарету и положил ноги на подоконник. Сложив пальцы правой руки пистолетом, он развлекался тем, что целился поверх своих башмаков в сторону пирса.
— А ты как, Марк?
— Я? Старик Марк Паркер несколько злоупотребил гостеприимством британской короны. Подамся в Штаты, а там, может, махну в Азию. Мне уже давно хочется туда… Там опять заваривается каша.
— В Палестину англичане теперь тебя не пустят?
— Ни под каким видом. Они теперь относятся ко мне хуже некуда. Не будь они благовоспитанными джентльменами, я бы сказал, что они ненавидят меня, как чуму. Впрочем, я не в претензии.
— Дай сигарету.
Марк прикурил еще одну сигарету и протянул ее Китти. Затем он опять принялся стрелять из воображаемого пистолета в цель.
— Ну тебя к черту, Марк! Терпеть не могу эту твою манеру читать мои мысли.
— А ты, конечно, уже успела сходить куда надо, чтобы получить разрешение на въезд в Палестину. Как истые рыцари, они наверняка распахнули перед тобой дверь и отвесили поклоны. Ты ведь для них всего лишь аккуратная американка, выполнившая свой долг. О твоих махинациях с Моссадом Си-Ай-Ди понятия не имеет. Ладно… Ты поедешь или нет?
— Господи, не знаю.
— Ты хочешь сказать, что еще не успела уговорить себя.
— Я просто хочу сказать, что еще не знаю.
— Если так, то чью же сторону ты прикажешь принять мне?
— Да перестань ты изображать этакого противного Будду и смотреть свысока на обыкновенных смертных. И перестань в меня целиться.
Марк спустил ноги с подоконника.
— Поезжай! Поезжай в Палестину. Ведь этого ты от меня ждешь, не так ли?
— Я все еще чувствую себя не совсем ловко с евреями. Ничего не могу с собой поделать.
— Зато ты себя очень хорошо чувствуешь с этой девчушкой, ведь так? Она тебе все еще напоминает дочь?
— Не совсем. Вернее, совсем уже не напоминает. Она слишком личность, чтобы напоминать кого бы то ни было. Но я ее люблю и хочу быть с ней, если ты это имеешь в виду.
— У меня к вам еще один вопрос, миссис Фремонт, весьма щекотливый.
— Слушаю.
— Ты влюблена в Ари Бен Канаана?
Влюбилась ли она в Бен Канаана? Она знает только, что испытывает волнение, когда разговаривает с ним, смотрит на него, даже когда думает о нем. Она знает еще, что никогда не встречала мужчину, который был бы хоть чуточку похож на него. Она знает, что испытывает трепет от его мрачной невозмутимости и неукротимой энергии, восхищается его мужеством и отвагой. Она знает, что временами ненавидит его так, как еще никого никогда не ненавидела. Но любить?
— Не знаю, — ответила она тихо. — Я не могу ни ринуться к нему без оглядки, ни отойти прочь… Не знаю, в чем тут дело… не понимаю.
Немного погодя Китти спустилась вниз и просидела около часа с Карен в больничной палате, устроенной на втором этаже гостиницы. Девушка быстро поправлялась. Врачи поражались тому, какое волшебное действие оказывают слова Эрец Исраэль на этих детей. Два слова действовали сильнее любых медикаментов. Сидя у кровати Карен, Китти смотрела на ребят, лежавших в палате. Кто они? Откуда они? Куда направляются? Какой странный, непонятный народ… какой непостижимый, всесильный фанатизм!
Почти весь час Китти и Карен молчали. Ни та, ни другая не смели заговорить об отъезде в Палестину. Под конец Карен заснула. Китти долго смотрела на девушку. До чего же она мила! Китти поцеловала девушку в лоб, погладила по волосам, и Карен улыбнулась ей сквозь сон.
Китти вышла в коридор, где ходил взад и вперед Дов Ландау. Завидев ее, юноша остановился, и они молча взглянули друг другу в глаза.
Уже смеркалось, когда Китти вышла на набережную. У пирса Зеев Гильбоа и Иоав Яркони наблюдали за погрузкой ящиков. Китти украдкой огляделась вокруг, надеясь увидеть Ари, но его нигде не было.
— Шалом, Китти! — крикнули ей парни.
— Привет! — откликнулась она.
Китти пошла вниз по набережной, в сторону маяка. Становилось прохладно, пришлось надеть жакет. «Я должна понять… я должна понять… должна…» — повторяла она про себя. У самого маяка сидел Давид Бен Ами. Он задумчиво смотрел на море и время от времени бросал в воду камешки.
Китти подошла, он поднял голову и улыбнулся.
— Шалом, Китти. Вы чудесно выглядите.
Она присела рядом. Некоторое время оба молча смотрели на море.
— О доме задумались? — спросила Китти.
— О доме.
— Иордана… так, кажется, ее зовут — сестру Ари?
Давид кивнул.
— Теперь повидаетесь с ней?
— Если повезет.
— Давид…
— Да?
— Что будет с детьми?
— О них позаботятся. Они — наше будущее.
— Там опасно?
— Очень опасно.
Китти помолчала.
— Вы поедете с нами? — спросил Давид.
У нее екнуло сердде.
— Почему вы спрашиваете?
— Мы к вам привыкли. Кроме того, Ари, кажется, говорил что-то в этом роде.
— Если… если Ари хочет, чтобы я поехала, то почему бы ему не попросить меня об этом?
— Ари никогда ни о чем не просит, — ответил Давид, смеясь.
— Давид, — сказала она внезапно. — Вы должны мне помочь. Я в ужасном сомнении. Вы, пожалуй, единственный человек, который хоть что-нибудь понимает…
— Помогу, если это в моих силах.
— Я никогда в жизни не имела дела с евреями. Вы для меня какие-то загадочные.
— Не только для вас — для самих себя тоже, — ответил Давид.
— Можно, я поговорю с вами откровенно? Я чувствую себя чужой…
— В этом нет ничего необычного. Почти все чувствуют то же самое. Даже те немногие, которых мы считаем своими друзьями, даже те, кто предан нам до фанатизма. Некоторые, мне кажется, чувствуют за собой некоторую вину за все то, что нам пришлось вынести. Другие хотят быть евреями — один Бог знает почему… Вы правы — мы загадочный народ.
— Но Ари Бен Канаан? Кто он? Какой он на самом деле?
Они повернули назад в сторону гостиницы. Время шло к ужину.
— Не знаю, с чего лучше начать, — сказал Давид. — Все же, я думаю, настоящую историю Ари Бен Канаана лучше всего начинать с Симона Рабинского, жившего за еврейской чертой оседлости на юго-западе Российской империи — на Украине, и начинать надо с конца прошлого столетия, точнее — с 1884 года.
ГЛАВА 2
Житомир, Россия, 1884
Симон Рабинский был сапожником. Его жену, добрую, преданную женщину, звали Рахилью. У Рабинских было двое сыновей, и Симон души в них не чаял.
Младшему, Якову, исполнилось четырнадцать. Горячий мальчуган, острый на язык и скорый на руку, готовый чуть что спорить до хрипоты.
Шестнадцатилетний Иося был силачом ростом под два метра, с копной рыжих, как у матери, волос. Насколько Яков был горяч, настолько же Иося добродушен. Он никогда не злился, всегда хранил спокойствие и доброжелательность.
Рабинские были крайне бедны. Они жили в той части российского юга, куда входили Бессарабия, Украина, Крым и часть Белоруссии, — в черте оседлости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184