Какая именно вас интересует?
— Есть у вас «Линкольн»?
— Есть.
— Так вот кое-кто из соседей вашей матушки видел черный «Линкольн» у ее подъезда в день, предшествующий убийству.
— Номер соседи запомнили?
— Был бы номер, и разговор бы был другой.
— Что еще?
— Кинжал, которым была убита Элеонора Георгиевна из той же… хм… оперы, что и ваш перстень.
— Откуда вы знаете, из какой… хм… оперы мой перстень?
— Потрясли одного антиквара, и он нам сообщил кое-что интересное… — Стас подался вперед и, сощурившись, прошептал. — Наш ножичек, тот, которым почикали вашу матушку, не простой. Старинный. Редкий. Приметный. Я даже не побоюсь сказать, раритетный. Со своей богатой историей. Если желаете, я даже вам ее поведаю… — Он вынул из кармана небольшой блокнот, раскрытый на середине, и начал нараспев читать. — Дамасский кинжал, владельцем которого с тысяча пятьсот семнадцатого года был сам Владыка Османской империи… имя я, к сожалению не записал, но это и неважно… Так вот кинжал сей был изготовлен специально для героического Сирийского воина Эль-Саладина — победителя крестоносцев в конце XIII века. И только в начале XVI им завладели турки, как я понимаю, разворовав гробницу воина, они как раз тогда Сирию захватили… — Стас дурашливо подмигнул Эдуарду. — Как излагаю, а? Как профессор!
— И причем тут мой перстень? — лениво спросил Эдуард Петрович.
— А притом, что турки в дар своему владыке принесли не только ножичек, но еще кольцо с изумрудом и браслет, которые изготовили дамасские ювелиры, повторив на украшениях узор с рукоятки старинного кинжала, то есть дерево, обвитое змеей, чтобы все три предмета составляли ансамбль… — Стас пронзительно глянул на собеседника. — Знающие люди утверждают, что все три предмета благополучно дожили до наших дней и… попали в руки одного человека. И этот человек вы, Эдуард Петрович. — Следователь победоносно вскинул голову. — Скажите, врут?
— Врут, — спокойно проговорил Эдуард. — Перстень приобретал, тут не поспоришь, браслет хотел, но не стал, потому что к браслеткам у меня давнее отвращение… Находился в свое время, больше не тянет… А что касается ножа, то, не скрою, очень я им интересовался, но так и не нашел. Тот дятел, который вам на меня настукал, уверял меня, что он вывезен за границу.
— На все-то у вас есть ответ… — покачал головой Стас. — Хорошо подготовились…
Глаза Эдуарда недобро сверкнули, но он сдержался: очень спокойно и очень вежливо он произнес:
— Если бы я готовился к твоему, майор, визиту, ты бы сюда даже не вошел, и разговаривал бы не со мной, а моими юристами — это первое. И второе, — Эдуард подался вперед, — если б я хоть чего-то опасался, ты бы это дело не вел. А, знаешь, почему? Потому что тебя бы от него отстранили, и занялся бы его расследованием другой человек — мой человек — который закрыл бы его в два счета… Я понятно излагаю?
— Чего уж тут непонятного… Только и мне есть что вам сказать. Первое, я знаю, кто вы, это вы перед девчонкой бестолковой можете из себя благородного рыцаря корчить, она вам поверит, я же наслышан и о Вульфе, и о его бойцах невидимого фронта. Второе, вытекающее из первого, Элеонору Григорьевну, по моему мнению, убил профессионал — только профессионал может нанести настолько точный удар в сердце, только он может скрыться с места преступления, не оставив следов…
— А ты, майор, не допускаешь, что убийца просто везучий сукин сын?
— Я не закончил, — повысил голос Стас.
— Прошу прощения… — Эдуард прикрыл веки и хмыкнул. — Так что там дальше? Третий пункт?
— И в третьих, вы ненавидели свою мать. Это не секрет. Она же отреклась от вас, отобрала у вас детей. По этому, я считаю, что старушку убрали по вашей указке.
Эдуард Петрович тяжко вздохнул, потом лег грудью на стол, придвинув свое круглое лицо к худому скуластому лицу майора, и отрывисто, почти по слогам, произнес:
— Когда хотят кого-то убрать — нанимают киллера, но если решают отомстить — убивают собственными руками… — Закончив фразу, Эдуард Петрович шлепнул ладонями по столу, что, безусловно, означало, что разговор закончен, после чего выпрямился в кресле и очень зычно прокричал. — Андрюха!
На зов Эдуарда тут же откликнись — в помещение вбежал здоровый детина в строгом костюме (не иначе, Андрюха) и, застыв на пороге кабинета, преданно уставился на босса.
Босс пальцем подозвал детину поближе и, когда тот сделал три размашистых шага в его направлении, отчеканил:
— Проводи товарища майора к выходу. Он уже уходит.
Стас нехотя поднялся с кресла, убрал в карман блокнот, сделал шаг к нетерпеливо переминающемуся Андрюхе, но тут Эдуард Петрович опять заговорил:
— Физию его запомни, а парням скажи, чтоб фамилию записали… Ему теперь в мой офис путь заказан.
Майор резко обернулся, хмуро глядя на Эдуарда, но тот на Стаса даже не посмотрел, продолжая разговаривать с парнем.
— Сколько бы своими корками красными не тряс, ко мне больше не пускать… Только если придет с ордером. Ясно?
Андрюха послушно кивнул и, увидев, что майор двинулся к выходу без его сопровождения, кинулся следом за ним.
Когда за ними закрылась дверь, Эдуард Петрович дал волю гневу — со всего маху двинул кулаком по новенькому телефону, стоящему на столе. Черт! Откуда менты могли все узнать? Ладно про кинжал и перстень (Эдуард он никогда не доверял пройдохе-антиквару), но откуда они узнали про то, что он ненавидел свою мать? Про то, что она отреклась от него и отобрала детей? Это было тайной, его и матери, и он не одной живой душе об этом не обмолвился… Стоп! Еще об этом могла знать старая пердушка Лизавета Петровна. Ну точно! Она была в курсе всех семейных проблем семьи Новицких, — не даром всю жизнь совала свой нос в их тайны…
Эдуард Петрович раздраженно рванул ремень на брюках, давая брюху вывалиться из штанов. Как же он был зол! На болтливого антиквара, на наглого мента, на подлую бабку Голицыну… Особенно на нее, потому что то, что она растрепала ментам, было не просто его тайной, это было его болью…
Эдуард уперся лбом в сжатые кулаки, стараясь сосредоточиться на том, чтобы отогнать неожиданно нахлынувшие воспоминания, но не мог — картинки из прошлого проносились перед мысленным взором против его воли… Вот он пухлый мальчуган в шортиках, сидит у двери квартиры и ждет, когда его любимая мамочка вернется из театра, чтобы поцеловать ее, такую нарядную, такую свежую, такую прекрасную… Вот он идет в первый класс, а одной руке у него огромный букет гладиолусов, а в другой мамина ладонь. Он самый счастливый и самый гордый первоклассник, потому что с ним рядом идет его ненаглядная мамуся. Самая лучшая! Самая удивительная женщина на свете…
Как же он боготворил ее, свою мать! Как хотел, чтобы она любила только его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Есть у вас «Линкольн»?
— Есть.
— Так вот кое-кто из соседей вашей матушки видел черный «Линкольн» у ее подъезда в день, предшествующий убийству.
— Номер соседи запомнили?
— Был бы номер, и разговор бы был другой.
— Что еще?
— Кинжал, которым была убита Элеонора Георгиевна из той же… хм… оперы, что и ваш перстень.
— Откуда вы знаете, из какой… хм… оперы мой перстень?
— Потрясли одного антиквара, и он нам сообщил кое-что интересное… — Стас подался вперед и, сощурившись, прошептал. — Наш ножичек, тот, которым почикали вашу матушку, не простой. Старинный. Редкий. Приметный. Я даже не побоюсь сказать, раритетный. Со своей богатой историей. Если желаете, я даже вам ее поведаю… — Он вынул из кармана небольшой блокнот, раскрытый на середине, и начал нараспев читать. — Дамасский кинжал, владельцем которого с тысяча пятьсот семнадцатого года был сам Владыка Османской империи… имя я, к сожалению не записал, но это и неважно… Так вот кинжал сей был изготовлен специально для героического Сирийского воина Эль-Саладина — победителя крестоносцев в конце XIII века. И только в начале XVI им завладели турки, как я понимаю, разворовав гробницу воина, они как раз тогда Сирию захватили… — Стас дурашливо подмигнул Эдуарду. — Как излагаю, а? Как профессор!
— И причем тут мой перстень? — лениво спросил Эдуард Петрович.
— А притом, что турки в дар своему владыке принесли не только ножичек, но еще кольцо с изумрудом и браслет, которые изготовили дамасские ювелиры, повторив на украшениях узор с рукоятки старинного кинжала, то есть дерево, обвитое змеей, чтобы все три предмета составляли ансамбль… — Стас пронзительно глянул на собеседника. — Знающие люди утверждают, что все три предмета благополучно дожили до наших дней и… попали в руки одного человека. И этот человек вы, Эдуард Петрович. — Следователь победоносно вскинул голову. — Скажите, врут?
— Врут, — спокойно проговорил Эдуард. — Перстень приобретал, тут не поспоришь, браслет хотел, но не стал, потому что к браслеткам у меня давнее отвращение… Находился в свое время, больше не тянет… А что касается ножа, то, не скрою, очень я им интересовался, но так и не нашел. Тот дятел, который вам на меня настукал, уверял меня, что он вывезен за границу.
— На все-то у вас есть ответ… — покачал головой Стас. — Хорошо подготовились…
Глаза Эдуарда недобро сверкнули, но он сдержался: очень спокойно и очень вежливо он произнес:
— Если бы я готовился к твоему, майор, визиту, ты бы сюда даже не вошел, и разговаривал бы не со мной, а моими юристами — это первое. И второе, — Эдуард подался вперед, — если б я хоть чего-то опасался, ты бы это дело не вел. А, знаешь, почему? Потому что тебя бы от него отстранили, и занялся бы его расследованием другой человек — мой человек — который закрыл бы его в два счета… Я понятно излагаю?
— Чего уж тут непонятного… Только и мне есть что вам сказать. Первое, я знаю, кто вы, это вы перед девчонкой бестолковой можете из себя благородного рыцаря корчить, она вам поверит, я же наслышан и о Вульфе, и о его бойцах невидимого фронта. Второе, вытекающее из первого, Элеонору Григорьевну, по моему мнению, убил профессионал — только профессионал может нанести настолько точный удар в сердце, только он может скрыться с места преступления, не оставив следов…
— А ты, майор, не допускаешь, что убийца просто везучий сукин сын?
— Я не закончил, — повысил голос Стас.
— Прошу прощения… — Эдуард прикрыл веки и хмыкнул. — Так что там дальше? Третий пункт?
— И в третьих, вы ненавидели свою мать. Это не секрет. Она же отреклась от вас, отобрала у вас детей. По этому, я считаю, что старушку убрали по вашей указке.
Эдуард Петрович тяжко вздохнул, потом лег грудью на стол, придвинув свое круглое лицо к худому скуластому лицу майора, и отрывисто, почти по слогам, произнес:
— Когда хотят кого-то убрать — нанимают киллера, но если решают отомстить — убивают собственными руками… — Закончив фразу, Эдуард Петрович шлепнул ладонями по столу, что, безусловно, означало, что разговор закончен, после чего выпрямился в кресле и очень зычно прокричал. — Андрюха!
На зов Эдуарда тут же откликнись — в помещение вбежал здоровый детина в строгом костюме (не иначе, Андрюха) и, застыв на пороге кабинета, преданно уставился на босса.
Босс пальцем подозвал детину поближе и, когда тот сделал три размашистых шага в его направлении, отчеканил:
— Проводи товарища майора к выходу. Он уже уходит.
Стас нехотя поднялся с кресла, убрал в карман блокнот, сделал шаг к нетерпеливо переминающемуся Андрюхе, но тут Эдуард Петрович опять заговорил:
— Физию его запомни, а парням скажи, чтоб фамилию записали… Ему теперь в мой офис путь заказан.
Майор резко обернулся, хмуро глядя на Эдуарда, но тот на Стаса даже не посмотрел, продолжая разговаривать с парнем.
— Сколько бы своими корками красными не тряс, ко мне больше не пускать… Только если придет с ордером. Ясно?
Андрюха послушно кивнул и, увидев, что майор двинулся к выходу без его сопровождения, кинулся следом за ним.
Когда за ними закрылась дверь, Эдуард Петрович дал волю гневу — со всего маху двинул кулаком по новенькому телефону, стоящему на столе. Черт! Откуда менты могли все узнать? Ладно про кинжал и перстень (Эдуард он никогда не доверял пройдохе-антиквару), но откуда они узнали про то, что он ненавидел свою мать? Про то, что она отреклась от него и отобрала детей? Это было тайной, его и матери, и он не одной живой душе об этом не обмолвился… Стоп! Еще об этом могла знать старая пердушка Лизавета Петровна. Ну точно! Она была в курсе всех семейных проблем семьи Новицких, — не даром всю жизнь совала свой нос в их тайны…
Эдуард Петрович раздраженно рванул ремень на брюках, давая брюху вывалиться из штанов. Как же он был зол! На болтливого антиквара, на наглого мента, на подлую бабку Голицыну… Особенно на нее, потому что то, что она растрепала ментам, было не просто его тайной, это было его болью…
Эдуард уперся лбом в сжатые кулаки, стараясь сосредоточиться на том, чтобы отогнать неожиданно нахлынувшие воспоминания, но не мог — картинки из прошлого проносились перед мысленным взором против его воли… Вот он пухлый мальчуган в шортиках, сидит у двери квартиры и ждет, когда его любимая мамочка вернется из театра, чтобы поцеловать ее, такую нарядную, такую свежую, такую прекрасную… Вот он идет в первый класс, а одной руке у него огромный букет гладиолусов, а в другой мамина ладонь. Он самый счастливый и самый гордый первоклассник, потому что с ним рядом идет его ненаглядная мамуся. Самая лучшая! Самая удивительная женщина на свете…
Как же он боготворил ее, свою мать! Как хотел, чтобы она любила только его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71