Света не было. Значит, ушла. И ключа в двери нет. Точно ушла… Бедная бабка пошлепала на ночь глядя в магазин, не дождавшись жестокосердной соседки, решившей уморить ее голодом…
С такими мыслями Аня начала подниматься по лестнице, стараясь ступать аккуратно, потому что свет в подъезде горел только на третьем. И это, не смотря на то, что позавчера она лично вкручивала лампочку на своем этаже. Утром глянула — ее уже нет. Видимо соседи посуетились — с ней на площадке жили личности крайне неблагонадежные: запойная пьяница Ольга-Дубль Три (ладно не Шанель номер пять) и перманентный пьяница Костя-Шняга. Первая две недели куролесила, потом месяц в себя приходила, второй «бухал» с утра до ночи с небольшим перерывом на сон, при этом, ни Оля, ни Костя себя алкоголиками не считали.
Когда Аня ступила на лестничную площадку своего этажа, первое, что увидела, так это валяющуюся на бетонном полу картонную коробку в форме ларца. Не смотря на полумрак, Аня разглядела, что она перевернута и вскрыта, а из-под откинутой крышки вывалилась горсть трюфелей…
Заворожено глядя на поблескивающие своей пестрой фольгой конфеты, Аня сделал шаг к своей двери…
… и наткнулась (сначала ногами, а потом и глазами) на нечто большое, темное, лежащее поперек площадки и загораживающее проход.
Аня сделала еще шаг. Под ногами что-то хрустнуло, кажется, стекло. Темное нечто приобрело очертания…
На бетонном полу лежал человек!
И как подсказывало Ане предчувствие, мертвый.
Пакет с орхидеей выскользнул из ослабевших Аниных рук, с грохотом разбился об пол. Рядом с горстью конфет появилась горсть земли, рядом с разбитыми очками черепки от горшка, рядом с мертвой женщиной мертвый цветок… А аромат орхидеи перемешался с запахом смерти!
Аня наклонилась, приблизила глаза к белеющему овалу мертвого лица…
Это была тетя Сима. Без своих парных очков она была не похожа на себя, но Аня узнала ее по волосатой родинке на щеке и крупным железным зубам, торчащим из оскаленного рта…
Опять! Опять мертвая старуха! И опять на Анином пути!
А где нож, торчащий из груди? Где кровь? Где эти два спутника смерти?
Нет ни того, ни другого. Только скрюченные пальцы перемазаны чем-то темным… Аня склонилась совсем низко, буквально касаясь носом руки покойницы, и уловила запах миндального шоколада… Это растаявшие конфеты оставили на пальцах еще живой тети Симы свой след. Не дождалась бабулька, попробовала трюфели…
И тут Аню пронзила страшная догадка… Конфеты были отравлены!
Ей прислали отравленные конфеты… Ей, Анне Железновой! Значит, бабка погибла вместо нее…
Сумка с курткой полетела на пол, упав в шоколадно-земляное месиво. За ней следом шлепнулось молоко — несостоявшийся обед состоявшегося трупа…
Аня шарахнулась назад, угодив каблуком в твердую коленку мертвой старухи. Качнулась, потеряв равновесие, чуть не упала, но, задержавшись за перила, устояла. Сделала еще один шаг задним ходом, на этот раз наступив на душку поломанных очков. Нащупала носком ботинка первую ступеньку и, молниеносно развернувшись, бросилась вниз по лестнице.
Ничего не видя, кроме серого тумана, ничего не слыша, кроме страшного шума в ушах, она неслась по подъезду, мечтая только том, чтобы оказаться на улице. Под ветром, снегом и дождем (слава богу, он по-прежнему шел!).
Сквозь шум она расслышала, как хлопнула входная дверь, через туман разглядела неясный мужской силуэт, приближающийся к ней…
— Аня, что с вами? Господи, на вас лица нет… — вскричал силуэт, трансформировавшись в красивого русоволосого мужчину. — Вам плохо? Давайте я вам помогу…
— Не трогайте меня! — взвизгнула Аня, шарахаясь от Петра с такой брезгливостью, будто он болен проказой. — Убийца!
— Аня, Анечка, что вы такое говорите?
— Уйдите прочь! — яростно прошептала она. — Это вы… Вы все подстроили… Только я осталось жива! А ее смерть на вашей совести!
Петр протянул к ней руки, пытаясь задержать, но Аня со всей силы шарахнула по ним единственной, оставшейся при ней сумкой. Оттолкнула его самого и выбежала на улицу.
Долгожданный ветер с дождем ударил в лицо, размывая на нем искусный макияж. Цветные капли, стекая по Аниным щекам, падали на воротник новой дубленки, глаза щипало от туши, челка, некогда густая и ассиметричная, свесилась косой тонкой сосулькой на лоб, но ничего этого она не замечала. Не разбирая дороги, Аня неслась вперед: по лужам, по сугробам, глине, по асфальту…
Так бы добралась, пожалуй, до края света, если бы на границе между глиной и асфальтом ее не схватили чьи-то сильные руки и не втащили в темный, пахнущий ладаном салон незнакомого автомобиля.
Эдуард
На дверном стекле ломбарда висела табличка «закрыто», но Эдуард Петрович все же постучал, потому что знал, что хозяин находится внутри: Шац всегда самолично снимает кассу и прячет особо ценные вещи в сейф.
Из-за двери кто-то (наверное, охранник) пролаял:
— Мы закрылись! Читайте внимательней вывеску: часы работы с десяти до девятнадцати.
Эдуард Петрович лай проигнорировал: постучал вновь.
— Ты тупой? Сказано, закрыты! — рявкнул цербер из-за двери.
На это заявление Вульф ответил очередным стуком, причем, более громким.
Терпение охранника лопнуло — он распахнул дверь и, поигрывая дубинкой, вышел на улицу. Со словами: «Ну ты че, мужик, не врубаешься?» он шагнул к Эдуарду…
В следующий миг мальчики Вульфа схватили его за плечи и втолкнули в помещение. Эдуард Петрович неспешно вошел следом. Как он и предполагал, Шац был на месте: восседал за угловым столиком и, мусоля пальцы, пересчитывал денежки. Услышав треньканье колокольчика, висящего над дверью, он поднял свои близорукие глаза (под правым голубел плохо замазанный синяк).
Увидев Эдуарда Петровича, антиквар ахнул и затрясся, от чего банкноты в его руках заходили ходуном.
— Обосрался, Абрамчик? — хмыкнул Вульф. — Значит, совесть не чиста…
Шац метнул панический взгляд в охранника, но того держали крепко: мальчики Вульфа в отличие от вневедомственников были ребятами тренированными, крепкими, быстрыми. А местный страж имел толстый отсиженный зад, пивное брюшко, вялые мышцы и притупленную от вечного безделья реакцию.
— Ну, что, Абраша, побазарим по-хорошему? Или мне тебя за яйца к люстре привесить?
— Я не понимаю, Эдуард Петрович… — залепетал антиквар, трясясь еще больше, купюры же из его руки вылетели и рассыпались по столу.
— Все ты понимаешь — вон, как глазки бегают… Ну так что, по-хорошему или по-плохому?
— П-п-о-хорошему, — заикаясь, выдавил он. — И Илью не трогайте, пожалуйста, у него двое детей…
— Ну его уже потрогали, — хохотнул Эдик. — Что ж ты, Абрамчик, таких тюфяков нанимаешь? Все денег жалеешь? Зря! Эдак тебя еще раз ограбят, а у тебя, как поговаривают, и так делишки идут ни шатко, ни валко…
Эдуард Петрович смерил трясущегося антиквара брезгливым взглядом, потом обратился к одному из своих парней:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
С такими мыслями Аня начала подниматься по лестнице, стараясь ступать аккуратно, потому что свет в подъезде горел только на третьем. И это, не смотря на то, что позавчера она лично вкручивала лампочку на своем этаже. Утром глянула — ее уже нет. Видимо соседи посуетились — с ней на площадке жили личности крайне неблагонадежные: запойная пьяница Ольга-Дубль Три (ладно не Шанель номер пять) и перманентный пьяница Костя-Шняга. Первая две недели куролесила, потом месяц в себя приходила, второй «бухал» с утра до ночи с небольшим перерывом на сон, при этом, ни Оля, ни Костя себя алкоголиками не считали.
Когда Аня ступила на лестничную площадку своего этажа, первое, что увидела, так это валяющуюся на бетонном полу картонную коробку в форме ларца. Не смотря на полумрак, Аня разглядела, что она перевернута и вскрыта, а из-под откинутой крышки вывалилась горсть трюфелей…
Заворожено глядя на поблескивающие своей пестрой фольгой конфеты, Аня сделал шаг к своей двери…
… и наткнулась (сначала ногами, а потом и глазами) на нечто большое, темное, лежащее поперек площадки и загораживающее проход.
Аня сделала еще шаг. Под ногами что-то хрустнуло, кажется, стекло. Темное нечто приобрело очертания…
На бетонном полу лежал человек!
И как подсказывало Ане предчувствие, мертвый.
Пакет с орхидеей выскользнул из ослабевших Аниных рук, с грохотом разбился об пол. Рядом с горстью конфет появилась горсть земли, рядом с разбитыми очками черепки от горшка, рядом с мертвой женщиной мертвый цветок… А аромат орхидеи перемешался с запахом смерти!
Аня наклонилась, приблизила глаза к белеющему овалу мертвого лица…
Это была тетя Сима. Без своих парных очков она была не похожа на себя, но Аня узнала ее по волосатой родинке на щеке и крупным железным зубам, торчащим из оскаленного рта…
Опять! Опять мертвая старуха! И опять на Анином пути!
А где нож, торчащий из груди? Где кровь? Где эти два спутника смерти?
Нет ни того, ни другого. Только скрюченные пальцы перемазаны чем-то темным… Аня склонилась совсем низко, буквально касаясь носом руки покойницы, и уловила запах миндального шоколада… Это растаявшие конфеты оставили на пальцах еще живой тети Симы свой след. Не дождалась бабулька, попробовала трюфели…
И тут Аню пронзила страшная догадка… Конфеты были отравлены!
Ей прислали отравленные конфеты… Ей, Анне Железновой! Значит, бабка погибла вместо нее…
Сумка с курткой полетела на пол, упав в шоколадно-земляное месиво. За ней следом шлепнулось молоко — несостоявшийся обед состоявшегося трупа…
Аня шарахнулась назад, угодив каблуком в твердую коленку мертвой старухи. Качнулась, потеряв равновесие, чуть не упала, но, задержавшись за перила, устояла. Сделала еще один шаг задним ходом, на этот раз наступив на душку поломанных очков. Нащупала носком ботинка первую ступеньку и, молниеносно развернувшись, бросилась вниз по лестнице.
Ничего не видя, кроме серого тумана, ничего не слыша, кроме страшного шума в ушах, она неслась по подъезду, мечтая только том, чтобы оказаться на улице. Под ветром, снегом и дождем (слава богу, он по-прежнему шел!).
Сквозь шум она расслышала, как хлопнула входная дверь, через туман разглядела неясный мужской силуэт, приближающийся к ней…
— Аня, что с вами? Господи, на вас лица нет… — вскричал силуэт, трансформировавшись в красивого русоволосого мужчину. — Вам плохо? Давайте я вам помогу…
— Не трогайте меня! — взвизгнула Аня, шарахаясь от Петра с такой брезгливостью, будто он болен проказой. — Убийца!
— Аня, Анечка, что вы такое говорите?
— Уйдите прочь! — яростно прошептала она. — Это вы… Вы все подстроили… Только я осталось жива! А ее смерть на вашей совести!
Петр протянул к ней руки, пытаясь задержать, но Аня со всей силы шарахнула по ним единственной, оставшейся при ней сумкой. Оттолкнула его самого и выбежала на улицу.
Долгожданный ветер с дождем ударил в лицо, размывая на нем искусный макияж. Цветные капли, стекая по Аниным щекам, падали на воротник новой дубленки, глаза щипало от туши, челка, некогда густая и ассиметричная, свесилась косой тонкой сосулькой на лоб, но ничего этого она не замечала. Не разбирая дороги, Аня неслась вперед: по лужам, по сугробам, глине, по асфальту…
Так бы добралась, пожалуй, до края света, если бы на границе между глиной и асфальтом ее не схватили чьи-то сильные руки и не втащили в темный, пахнущий ладаном салон незнакомого автомобиля.
Эдуард
На дверном стекле ломбарда висела табличка «закрыто», но Эдуард Петрович все же постучал, потому что знал, что хозяин находится внутри: Шац всегда самолично снимает кассу и прячет особо ценные вещи в сейф.
Из-за двери кто-то (наверное, охранник) пролаял:
— Мы закрылись! Читайте внимательней вывеску: часы работы с десяти до девятнадцати.
Эдуард Петрович лай проигнорировал: постучал вновь.
— Ты тупой? Сказано, закрыты! — рявкнул цербер из-за двери.
На это заявление Вульф ответил очередным стуком, причем, более громким.
Терпение охранника лопнуло — он распахнул дверь и, поигрывая дубинкой, вышел на улицу. Со словами: «Ну ты че, мужик, не врубаешься?» он шагнул к Эдуарду…
В следующий миг мальчики Вульфа схватили его за плечи и втолкнули в помещение. Эдуард Петрович неспешно вошел следом. Как он и предполагал, Шац был на месте: восседал за угловым столиком и, мусоля пальцы, пересчитывал денежки. Услышав треньканье колокольчика, висящего над дверью, он поднял свои близорукие глаза (под правым голубел плохо замазанный синяк).
Увидев Эдуарда Петровича, антиквар ахнул и затрясся, от чего банкноты в его руках заходили ходуном.
— Обосрался, Абрамчик? — хмыкнул Вульф. — Значит, совесть не чиста…
Шац метнул панический взгляд в охранника, но того держали крепко: мальчики Вульфа в отличие от вневедомственников были ребятами тренированными, крепкими, быстрыми. А местный страж имел толстый отсиженный зад, пивное брюшко, вялые мышцы и притупленную от вечного безделья реакцию.
— Ну, что, Абраша, побазарим по-хорошему? Или мне тебя за яйца к люстре привесить?
— Я не понимаю, Эдуард Петрович… — залепетал антиквар, трясясь еще больше, купюры же из его руки вылетели и рассыпались по столу.
— Все ты понимаешь — вон, как глазки бегают… Ну так что, по-хорошему или по-плохому?
— П-п-о-хорошему, — заикаясь, выдавил он. — И Илью не трогайте, пожалуйста, у него двое детей…
— Ну его уже потрогали, — хохотнул Эдик. — Что ж ты, Абрамчик, таких тюфяков нанимаешь? Все денег жалеешь? Зря! Эдак тебя еще раз ограбят, а у тебя, как поговаривают, и так делишки идут ни шатко, ни валко…
Эдуард Петрович смерил трясущегося антиквара брезгливым взглядом, потом обратился к одному из своих парней:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71