Здесь он отыскал дешевый ресторанчик, куда, как ему казалось, должны заглядывать проезжие шоферы. Официант, к содействию которого он решил прибегнуть, выразил уверенность, что попутная машина несомненно подвернется, и в самом деле, часов около девяти грузовик с прицепом остановился перед гостиницей и двое мужчин в комбинезонах вылезли из машины и вошли в ресторан. Через несколько минут официант поманил Стефена, последовал обмен приветствиями и рукопожатиями, несколько слов было брошено как бы вскользь и подхвачено на лету, и вопрос был улажен. Вещи Стефена сунули под сидение, и машина тронулась.
Ночь была теплая, безветренная. Они проезжали погруженные в сон деревни, опустевшие, словно вымершие, города, где лишь изредка мерцали в окнах огоньки, проехали Вир, Аржантан, Дре. Теплый воздух свистел в ушах, колеса громыхали по булыжным мостовым. Луна Меланхолично опускалась за призрачно-серые вершины тополей. Наконец в туманной дымке забрезжил робкий рассвет, и, перебравшись через Сену у Нейи, они въехали в Париж через заставу Майо и остановились у Центрального рынка. Здесь Стефен, поблагодарив своих новых приятелей, распростился с ними.
Город еще не проснулся, он казался серым и обветшалым, но Стефен, шагая по Новому мосту, с наслаждением вдыхал влажный воздух. Он снова был в Париже, он чувствовал себя окрепшим после жизни в Нетье, а главное – был исполнен твердой решимости явить миру свой талант.
Когда двери ломбарда на улице Мадригаль открылись, Стефен уже стоял у входа. Он заложил свои часы с цепочкой – подарок отца ко дню рождения, когда ему исполнился двадцать один год, – и получил за них сто восемьдесят франков. Затем, после довольно продолжительных поисков и отчаянного торга с хозяйкой, он нашел себе пристанище в переулке неподалеку от площади Сен-Северин, в районе, издавна служившем последним прибежищем всем представителям богемы. Это был очень бедный квартал и совсем нищенская мансарда, почти без всякой обстановки и ужасающе грязная, но она находилась под самой крышей, была хорошо освещена и стоила недорого – всего десять франков в неделю. Стефен сразу принялся за работу: попросил швабру и ведро и начал скрести пол. Он вымыл даже стены, так что они стали выглядеть почти сносно, хотя следы от давленых клопов кое-где все же остались.
Был уже третий час, но Стефен, не помышляя о еде, выбрал четыре холста и торопливо зашагал по набережной в лавку Наполеона Кампо. Торговец красками сидел, как всегда, на ящике за конторкой, свесив короткие ноги, скрестив руки на груди. На нем была синяя суконная куртка и желтая вязаная шапочка, из-под которой торчали большие, неправильной формы уши. Багровые щеки его заросли щетиной. Он дружески кивнул Стефену, словно они виделись только вчера.
– А, мсье аббат! Чем могу служить?
– Прежде всего скажите, сколько я вам должен?
– Отлично. Вы честный человек. – Взяв у Стефена пятьдесят франков, торговец кинул их в потертый кожаный кошелек.
– А теперь, мсье Кампо, я хочу попросить у вас очень большой холст – два метра на восемьдесят сантиметров.
– Ого! Вы задумали большое полотно? Расплатитесь наличными, конечно?
– Не деньгами, мсье Кампо. Вот этим.
– В своем ли вы уме, мсье аббат? Помилуй бог, да у меня весь подвал завален холстами. Я набрал их по своему мягкосердечию, а теперь этот хлам совестно даже выбрасывать на помойку.
– У вас не только хлам, Кампо. К вам приносили свои работы и Писсарро, и Буден, и Дега.
– Ну, вы-то ведь не Дега, мой милый аббат!
– Как знать, может, в один прекрасный день и я стану кем-то.
– Mon Dieu! Все та же песня, все те же бредни! Значит, вы собираетесь выставить этот большой холст в Салоне, где вокруг «его будут собираться толпы народа? Слава и деньги придут к вам на будущей неделе? Бред!
– Тогда возьмите сейчас двадцать франков, а в залог за остальное – эти картины.
Острые голубые глазки Наполеона Кампо зорко впились в бледное серьезное лицо юноши. Так много, много лиц прошло перед торговцем красками за эти тридцать лет, что они уже стерлись в его памяти. Кампо, человека от природы флегматичного, расшевелить было не так-то легко, а с возрастом он еще больше зачерствел. Но случалось, хотя и редко, что какие-то нотки в голосе, какие-то черточки в лице попавшего в нужду художника, какой-то внутренний скрытый огонь, которому трудно противостоять, – вроде как у этого маленького чудака-англичанина – оказывали вдруг свое действие на Кампо. Он призадумался, затем соскочил с ящика и, ворча, принялся шарить по полкам. Когда на прилавке перед Стефеном появилось то, что он просил, – кусок хорошего плотного холста – на секунду наступило молчание.
– Двадцать франков, вы сказали?
– Да, мсье Кампо. – Стефен отсчитал монеты.
Наполеон Кампо взял понюшку табаку, задумчиво вытер мясистый нос обшлагом синей куртки.
– А теперь вы, конечно, начнете помаленьку подыхать с голоду?
– Ну нет, не совсем так. Во всяком случае, холст у меня есть, а на остальное мне наплевать.
Снова наступило молчание. Неожиданно Кампо отпихнул монеты к краю прилавка, у которого стоял Стефен.
– Положите их в вашу церковную кружку, мсье аббат, и давайте сюда вашу жалкую мазню.
Изумленный Стефен протянул ему холсты. Даже не взглянув на них, торговец сунул картины под прилавок.
– Но неужели… Неужели вы не хотите поглядеть на них? Это же… Это же лучшее из всего, что я когда-либо написал.
– Я не разбираюсь в картинах, только в людях, – ворчливо буркнул Кампо. – Мое почтение, мсье. Желаю удачи.
В три часа Стефен вернулся с холстом к себе в мансарду и тут же отправился в велосипедную мастерскую на улицу Бьевр. Пока все складывалось удачно, но по мере приближения к частному предприятию мсье Бертело уверенность стала покидать Стефена. Он волновался, неясные предчувствия заставляли учащенно биться его сердце. В последние месяцы он часто думал об Эмми. Воспоминание о нескольких коротких мгновениях, проведенных с нею в узком темном коридоре, упорно, настойчиво возвращалось и тревожило его.
Он нашел ее во дворе за мастерской. Она стояла, наклонившись над красным гоночным велосипедом, сверкавшим никелем и позолотой. У Стефена захолонуло сердце, когда он ее увидел. Услыхав его шаги, она подняла голову, без всякого удивления ответила на его приветствие и снова принялась смазывать втулки. У Стефена опять нелепо заколотилось сердце, но по прежним встречам с нею он уже слишком хорошо знал ее характер и воздержался от всяких проявлений обуревавших его чувств.
– Славная машина, – сказал он, помолчав.
– Это мой велосипед. Скоро я его испробую. – Она выпрямилась, откинула прядь волос со лба. – Так ты вернулся в Париж?
– Сегодня утром.
– Хочешь взять напрокат велосипед?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Ночь была теплая, безветренная. Они проезжали погруженные в сон деревни, опустевшие, словно вымершие, города, где лишь изредка мерцали в окнах огоньки, проехали Вир, Аржантан, Дре. Теплый воздух свистел в ушах, колеса громыхали по булыжным мостовым. Луна Меланхолично опускалась за призрачно-серые вершины тополей. Наконец в туманной дымке забрезжил робкий рассвет, и, перебравшись через Сену у Нейи, они въехали в Париж через заставу Майо и остановились у Центрального рынка. Здесь Стефен, поблагодарив своих новых приятелей, распростился с ними.
Город еще не проснулся, он казался серым и обветшалым, но Стефен, шагая по Новому мосту, с наслаждением вдыхал влажный воздух. Он снова был в Париже, он чувствовал себя окрепшим после жизни в Нетье, а главное – был исполнен твердой решимости явить миру свой талант.
Когда двери ломбарда на улице Мадригаль открылись, Стефен уже стоял у входа. Он заложил свои часы с цепочкой – подарок отца ко дню рождения, когда ему исполнился двадцать один год, – и получил за них сто восемьдесят франков. Затем, после довольно продолжительных поисков и отчаянного торга с хозяйкой, он нашел себе пристанище в переулке неподалеку от площади Сен-Северин, в районе, издавна служившем последним прибежищем всем представителям богемы. Это был очень бедный квартал и совсем нищенская мансарда, почти без всякой обстановки и ужасающе грязная, но она находилась под самой крышей, была хорошо освещена и стоила недорого – всего десять франков в неделю. Стефен сразу принялся за работу: попросил швабру и ведро и начал скрести пол. Он вымыл даже стены, так что они стали выглядеть почти сносно, хотя следы от давленых клопов кое-где все же остались.
Был уже третий час, но Стефен, не помышляя о еде, выбрал четыре холста и торопливо зашагал по набережной в лавку Наполеона Кампо. Торговец красками сидел, как всегда, на ящике за конторкой, свесив короткие ноги, скрестив руки на груди. На нем была синяя суконная куртка и желтая вязаная шапочка, из-под которой торчали большие, неправильной формы уши. Багровые щеки его заросли щетиной. Он дружески кивнул Стефену, словно они виделись только вчера.
– А, мсье аббат! Чем могу служить?
– Прежде всего скажите, сколько я вам должен?
– Отлично. Вы честный человек. – Взяв у Стефена пятьдесят франков, торговец кинул их в потертый кожаный кошелек.
– А теперь, мсье Кампо, я хочу попросить у вас очень большой холст – два метра на восемьдесят сантиметров.
– Ого! Вы задумали большое полотно? Расплатитесь наличными, конечно?
– Не деньгами, мсье Кампо. Вот этим.
– В своем ли вы уме, мсье аббат? Помилуй бог, да у меня весь подвал завален холстами. Я набрал их по своему мягкосердечию, а теперь этот хлам совестно даже выбрасывать на помойку.
– У вас не только хлам, Кампо. К вам приносили свои работы и Писсарро, и Буден, и Дега.
– Ну, вы-то ведь не Дега, мой милый аббат!
– Как знать, может, в один прекрасный день и я стану кем-то.
– Mon Dieu! Все та же песня, все те же бредни! Значит, вы собираетесь выставить этот большой холст в Салоне, где вокруг «его будут собираться толпы народа? Слава и деньги придут к вам на будущей неделе? Бред!
– Тогда возьмите сейчас двадцать франков, а в залог за остальное – эти картины.
Острые голубые глазки Наполеона Кампо зорко впились в бледное серьезное лицо юноши. Так много, много лиц прошло перед торговцем красками за эти тридцать лет, что они уже стерлись в его памяти. Кампо, человека от природы флегматичного, расшевелить было не так-то легко, а с возрастом он еще больше зачерствел. Но случалось, хотя и редко, что какие-то нотки в голосе, какие-то черточки в лице попавшего в нужду художника, какой-то внутренний скрытый огонь, которому трудно противостоять, – вроде как у этого маленького чудака-англичанина – оказывали вдруг свое действие на Кампо. Он призадумался, затем соскочил с ящика и, ворча, принялся шарить по полкам. Когда на прилавке перед Стефеном появилось то, что он просил, – кусок хорошего плотного холста – на секунду наступило молчание.
– Двадцать франков, вы сказали?
– Да, мсье Кампо. – Стефен отсчитал монеты.
Наполеон Кампо взял понюшку табаку, задумчиво вытер мясистый нос обшлагом синей куртки.
– А теперь вы, конечно, начнете помаленьку подыхать с голоду?
– Ну нет, не совсем так. Во всяком случае, холст у меня есть, а на остальное мне наплевать.
Снова наступило молчание. Неожиданно Кампо отпихнул монеты к краю прилавка, у которого стоял Стефен.
– Положите их в вашу церковную кружку, мсье аббат, и давайте сюда вашу жалкую мазню.
Изумленный Стефен протянул ему холсты. Даже не взглянув на них, торговец сунул картины под прилавок.
– Но неужели… Неужели вы не хотите поглядеть на них? Это же… Это же лучшее из всего, что я когда-либо написал.
– Я не разбираюсь в картинах, только в людях, – ворчливо буркнул Кампо. – Мое почтение, мсье. Желаю удачи.
В три часа Стефен вернулся с холстом к себе в мансарду и тут же отправился в велосипедную мастерскую на улицу Бьевр. Пока все складывалось удачно, но по мере приближения к частному предприятию мсье Бертело уверенность стала покидать Стефена. Он волновался, неясные предчувствия заставляли учащенно биться его сердце. В последние месяцы он часто думал об Эмми. Воспоминание о нескольких коротких мгновениях, проведенных с нею в узком темном коридоре, упорно, настойчиво возвращалось и тревожило его.
Он нашел ее во дворе за мастерской. Она стояла, наклонившись над красным гоночным велосипедом, сверкавшим никелем и позолотой. У Стефена захолонуло сердце, когда он ее увидел. Услыхав его шаги, она подняла голову, без всякого удивления ответила на его приветствие и снова принялась смазывать втулки. У Стефена опять нелепо заколотилось сердце, но по прежним встречам с нею он уже слишком хорошо знал ее характер и воздержался от всяких проявлений обуревавших его чувств.
– Славная машина, – сказал он, помолчав.
– Это мой велосипед. Скоро я его испробую. – Она выпрямилась, откинула прядь волос со лба. – Так ты вернулся в Париж?
– Сегодня утром.
– Хочешь взять напрокат велосипед?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131