В этих местах издавалось две газеты: «Каунти газет» и «Чарминстер кроникл». В «Кроникл», выходившей по средам, появилась передовая статья, озаглавленная: «Оскорбление нашего славного города». Три дня спустя «Каунти газет» превзошла своего соперника и напечатала передовицу под заглавием: «Искусство или бесстыдство?»
Наблюдая эту бурю общественного негодования, – он, правда, ее предвидел, но никак не ожидал, что она примет такие размеры, – Тринг испытывал двоякое чувство. С ним печать обошлась милостиво: члены комиссии благодаря вмешательству влиятельных лиц – кого именно Тринг легко мог догадаться, – были изображены как люди честные, но, к сожалению, введенные в заблуждение. И хотя на него лично на падало никакой тени, Тринг почувствовал – по мере того как разрасталась буря, – что должен помочь Клэр, которая ведь тоже оказалась жертвой. В понедельник, на следующий день после появления статьи в «Каунти газет», на дневном заседании Окружного совета пространно обсуждался злободневный вопрос, и одно слово, брошенное Шарпом, привело в смятение контр-адмирала. Весьма озабоченный, он поехал домой, а там, обдумав как следует положение, пока обгладывал косточку отбивной котлеты, решил действовать. В два часа он снял телефонную трубку и попросил соединить его с Броутоновским поместьем.
– Алло, алло! Могу я попросить к телефону миссис Десмонд?
– А кто это говорит?
– Контр-адмирал Реджинальд Тринг.
– Боюсь, что моя жена сейчас занята.
– Ах, это вы, Джофри! Рад слышать ваш голос, милейший. Что же это я не узнал вас? Как поживаете?
– Отлично. Чем могу быть вам полезен?
– Видите ли… я, собственно, хотел сказать два слова Клэр… по поводу этой… м-м… выставки. Но если она занята, может быть, вы поговорите со мной?
Последовала еле уловимая пауза.
– Безусловно.
– В таком случае после того, что мне довелось слышать сегодня, я бы посоветовал вашему кузену поскорее закрыть выставку и, не теряя ни минуты, убраться отсюда вместе со своей проклятой мазней… Я не хочу ничего больше говорить по телефону, но… вы меня поняли…
– По-моему, да.
– Прекрасно. Передайте, пожалуйста, мои наилучшие пожелания вашей супруге. Я вполне понимаю, что, когда она просила меня рекомендовать вашего кузена, она и понятия не имела, чем все это может кончиться… бедняжка.
Молчание.
– Ну… Вот, кажется, и все, Джофри. До свидания, желаю здравствовать.
Джофри отошел от телефона, побелев от ярости. Эту неделю и так все шло кувырком, а теперь еще такой сюрприз! Хотя он все время подозревал что-то недоброе, ему и в голову не приходило, что его чувству собственного достоинства может быть нанесен подобный удар. Однако надо соблюдать хладнокровие. Джофри постоял немного в холле, собираясь с мыслями и чувствами, затем, придав лицу непроницаемое выражение, медленно поднялся наверх. Обычно он стучал, прежде чем войти в гостиную жены, но сейчас открыл дверь без стука.
Клэр сидела у окна в своем любимом кресле, держа на коленях раскрытую книгу; под глазами у нее залегли тени, словно она не спала всю ночь.
– Ты занята? – небрежным тоном спросил он.
– Да… впрочем, не очень.
– Что это ты читаешь? – И он быстро взял у нее с колен книгу: она называлась «Пост-импрессионисты». – Хм! Последнее время ты стала проявлять что-то уж очень большой интерес к живописи!
– В самом деле?
– Такое, во всяком случае, создается впечатление. – Он присел на край дивана. – Кстати, когда мы увидим твои новые картины?
– Какие картины?
– Те две, что ты купила в Лондоне.
Она еще больше побледнела, отвела взгляд в сторону, но ничего не ответила.
– Ты уже забыла? Одна называется «Благодеяние», кажется, так? Прелестное название! А другая – «В оливковой роще»?
Понимая, что он издевается над нею, Клэр заставила себя взглянуть на мужа.
– Я их пока еще не взяла.
– Зачем же лишать нас удовольствия любоваться ими? Ведь они, наверно, немало тебе стоили. – Внезапно он перестал глумиться, и в тоне его появились жесткие нотки: – Чего ради ты решила подкармливать этого малого?
– Мне понравились его картины.
– Не верю. Этот пройдоха ничего путного не может нарисовать. А ты преподносишь ему четыреста фунтов, в то время как я… нам нужен каждый пенни… один этот дом содержать сколько стоит! Но тебе и этого показалось мало. – Не совладав с собой, он вскочил и, захлебываясь от злости, обрушился на нее: – Ты интриговала за моей спиной и клянчила, чтоб ему поручили писать эти панно для Мемориального зала, которые он, конечно, загубил и тем самым подвел тех, кто его поддерживал, а тебя сделал всеобщим посмешищем. Какого черта тебе надо было ввязываться в это дело?
– Я просто хотела помочь ему, – тихо промолвила она. Разве мог такой человек, как Джофри, понять томление ее сердца?
– Ты с ним виделась?
– Только однажды на прогулке… и всего несколько минут…
– Я тебе не верю. Ты с ним встречаешься.
– Нет, Джофри.
Он не знал, говорит она правду или нет. Вообще он был почти уверен, что физически она ему не изменяла, но ему хотелось сохранить власть и над ее душой. Он быстро прошелся взад и вперед по комнате, затем остановился перед женою.
– Ты, конечно, и надоумила его устроить эту чертову выставку?
– Нет, я тут ни при чем. Но я догадываюсь, почему он так поступил.
– Вот как! – Джофри метнул на жену гневный взгляд.
– Неужели ты не способен понять, Джофри, что художник не может не отстаивать свою работу, если он верит в нее? Потому-то и возник «Салон отверженных»… и такие художники, как Мане, и Дега, и Лотрек, над чьими работами сначала глумились, а потом признали их великими… все они выставлялись там.
– Ты, оказывается, здорово в этом разбираешься, – не без сарказма заметил он. – Но те художники, по крайней мере, не устраивали скандала на весь свет.
– Неправда, устраивали, – горячо возразила она. – Когда Мане, Гоген и Ван-Гог выставили свои первые работы, поднялся страшный вой. Люди толпились вокруг картин, кричали, что это оскорбление, плевок в лицо обществу… дело чуть не дошло до драки: А сейчас – эти же картины считаются признанными шедеврами.
Ее спокойный тон, незнакомые иностранные фамилии, которые она перечисляла, привели Джофри в полную ярость. Он шагнул к Клэр и схватил ее за руку.
– Я тебе покажу признанные шедевры! Дай мне только до него добраться – я ему шею сверну!
– И ты думаешь, это поможет?
Она смотрела на него в упор таким странным взглядом, что он невольно выпустил ее руку.
– Вот, значит, что: влюбилась.
Ни слова не говоря, она встала и медленно направилась к двери. Но прежде, чем она успела закрыть за собой дверь, Джофри, кипя от бешенства, крикнул:
– Тебя надо как следует высечь, вот что!
Однако Клэр и виду не подала, что слышала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Наблюдая эту бурю общественного негодования, – он, правда, ее предвидел, но никак не ожидал, что она примет такие размеры, – Тринг испытывал двоякое чувство. С ним печать обошлась милостиво: члены комиссии благодаря вмешательству влиятельных лиц – кого именно Тринг легко мог догадаться, – были изображены как люди честные, но, к сожалению, введенные в заблуждение. И хотя на него лично на падало никакой тени, Тринг почувствовал – по мере того как разрасталась буря, – что должен помочь Клэр, которая ведь тоже оказалась жертвой. В понедельник, на следующий день после появления статьи в «Каунти газет», на дневном заседании Окружного совета пространно обсуждался злободневный вопрос, и одно слово, брошенное Шарпом, привело в смятение контр-адмирала. Весьма озабоченный, он поехал домой, а там, обдумав как следует положение, пока обгладывал косточку отбивной котлеты, решил действовать. В два часа он снял телефонную трубку и попросил соединить его с Броутоновским поместьем.
– Алло, алло! Могу я попросить к телефону миссис Десмонд?
– А кто это говорит?
– Контр-адмирал Реджинальд Тринг.
– Боюсь, что моя жена сейчас занята.
– Ах, это вы, Джофри! Рад слышать ваш голос, милейший. Что же это я не узнал вас? Как поживаете?
– Отлично. Чем могу быть вам полезен?
– Видите ли… я, собственно, хотел сказать два слова Клэр… по поводу этой… м-м… выставки. Но если она занята, может быть, вы поговорите со мной?
Последовала еле уловимая пауза.
– Безусловно.
– В таком случае после того, что мне довелось слышать сегодня, я бы посоветовал вашему кузену поскорее закрыть выставку и, не теряя ни минуты, убраться отсюда вместе со своей проклятой мазней… Я не хочу ничего больше говорить по телефону, но… вы меня поняли…
– По-моему, да.
– Прекрасно. Передайте, пожалуйста, мои наилучшие пожелания вашей супруге. Я вполне понимаю, что, когда она просила меня рекомендовать вашего кузена, она и понятия не имела, чем все это может кончиться… бедняжка.
Молчание.
– Ну… Вот, кажется, и все, Джофри. До свидания, желаю здравствовать.
Джофри отошел от телефона, побелев от ярости. Эту неделю и так все шло кувырком, а теперь еще такой сюрприз! Хотя он все время подозревал что-то недоброе, ему и в голову не приходило, что его чувству собственного достоинства может быть нанесен подобный удар. Однако надо соблюдать хладнокровие. Джофри постоял немного в холле, собираясь с мыслями и чувствами, затем, придав лицу непроницаемое выражение, медленно поднялся наверх. Обычно он стучал, прежде чем войти в гостиную жены, но сейчас открыл дверь без стука.
Клэр сидела у окна в своем любимом кресле, держа на коленях раскрытую книгу; под глазами у нее залегли тени, словно она не спала всю ночь.
– Ты занята? – небрежным тоном спросил он.
– Да… впрочем, не очень.
– Что это ты читаешь? – И он быстро взял у нее с колен книгу: она называлась «Пост-импрессионисты». – Хм! Последнее время ты стала проявлять что-то уж очень большой интерес к живописи!
– В самом деле?
– Такое, во всяком случае, создается впечатление. – Он присел на край дивана. – Кстати, когда мы увидим твои новые картины?
– Какие картины?
– Те две, что ты купила в Лондоне.
Она еще больше побледнела, отвела взгляд в сторону, но ничего не ответила.
– Ты уже забыла? Одна называется «Благодеяние», кажется, так? Прелестное название! А другая – «В оливковой роще»?
Понимая, что он издевается над нею, Клэр заставила себя взглянуть на мужа.
– Я их пока еще не взяла.
– Зачем же лишать нас удовольствия любоваться ими? Ведь они, наверно, немало тебе стоили. – Внезапно он перестал глумиться, и в тоне его появились жесткие нотки: – Чего ради ты решила подкармливать этого малого?
– Мне понравились его картины.
– Не верю. Этот пройдоха ничего путного не может нарисовать. А ты преподносишь ему четыреста фунтов, в то время как я… нам нужен каждый пенни… один этот дом содержать сколько стоит! Но тебе и этого показалось мало. – Не совладав с собой, он вскочил и, захлебываясь от злости, обрушился на нее: – Ты интриговала за моей спиной и клянчила, чтоб ему поручили писать эти панно для Мемориального зала, которые он, конечно, загубил и тем самым подвел тех, кто его поддерживал, а тебя сделал всеобщим посмешищем. Какого черта тебе надо было ввязываться в это дело?
– Я просто хотела помочь ему, – тихо промолвила она. Разве мог такой человек, как Джофри, понять томление ее сердца?
– Ты с ним виделась?
– Только однажды на прогулке… и всего несколько минут…
– Я тебе не верю. Ты с ним встречаешься.
– Нет, Джофри.
Он не знал, говорит она правду или нет. Вообще он был почти уверен, что физически она ему не изменяла, но ему хотелось сохранить власть и над ее душой. Он быстро прошелся взад и вперед по комнате, затем остановился перед женою.
– Ты, конечно, и надоумила его устроить эту чертову выставку?
– Нет, я тут ни при чем. Но я догадываюсь, почему он так поступил.
– Вот как! – Джофри метнул на жену гневный взгляд.
– Неужели ты не способен понять, Джофри, что художник не может не отстаивать свою работу, если он верит в нее? Потому-то и возник «Салон отверженных»… и такие художники, как Мане, и Дега, и Лотрек, над чьими работами сначала глумились, а потом признали их великими… все они выставлялись там.
– Ты, оказывается, здорово в этом разбираешься, – не без сарказма заметил он. – Но те художники, по крайней мере, не устраивали скандала на весь свет.
– Неправда, устраивали, – горячо возразила она. – Когда Мане, Гоген и Ван-Гог выставили свои первые работы, поднялся страшный вой. Люди толпились вокруг картин, кричали, что это оскорбление, плевок в лицо обществу… дело чуть не дошло до драки: А сейчас – эти же картины считаются признанными шедеврами.
Ее спокойный тон, незнакомые иностранные фамилии, которые она перечисляла, привели Джофри в полную ярость. Он шагнул к Клэр и схватил ее за руку.
– Я тебе покажу признанные шедевры! Дай мне только до него добраться – я ему шею сверну!
– И ты думаешь, это поможет?
Она смотрела на него в упор таким странным взглядом, что он невольно выпустил ее руку.
– Вот, значит, что: влюбилась.
Ни слова не говоря, она встала и медленно направилась к двери. Но прежде, чем она успела закрыть за собой дверь, Джофри, кипя от бешенства, крикнул:
– Тебя надо как следует высечь, вот что!
Однако Клэр и виду не подала, что слышала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131