А ведь все большие художники писали с натуры. Великое творение Гойи «Маха» изображает герцогиню Альба, лежащую на кушетке без единого клочка одежды. Я не сомневаюсь, что эта картина привела бы вас в ужас. А в «Олимпии» вы увидели бы лишь возмутительно голую бабу. Вы забываете, что похотливо и двусмысленно выглядят именно слегка прикрытые фигуры. Природа – чистая и неприкрашенная – никогда не может быть непристойной. Символика образов и драматическое содержание моих панно требовали наготы. Но это целомудренная нагота, а не похотливая, полузадрапированная, какую вы, видно, предпочитаете, тогда как я нахожу ее пригодной лишь для украшения стен в публичных домах.
Председатель, подумав о своих трех дочерях, присутствующих в зале, неодобрительно нахмурился:
– Я попросил бы вас употреблять более умеренные выражения.
– Можете не сомневаться, господа судьи, ответчик по опыту знает, как выглядят подобные дома. – И, повернувшись к Стефену, Шарп уже без всякой усмешки назидательно сказал: – Я не могу согласиться с тем, что выставлять напоказ сокровенные части человеческого тела – целомудренно и скромно. Я считаю это непристойным.
– В таком случае почему же они выставлены напоказ во всех крупнейших галереях мира? В одном только музее Прадо вы найдете несколько десятков статуи работы таких мастеров, как Микеланджело и Донателло, у которых, выражаясь вашими словами, «все сокровенные части человеческого тела выставлены напоказ».
Шарп не стал препираться и перешел к следующему вопросу:
– Мне кажется, некоторое время тому назад, говоря о своих работах, вы употребили слово «целомудренные». В таком случае потрудитесь объяснить: вы что же, считаете насилие над женщиной целомудренным актом?
– Применительно к насильнику – нет.
– Однако вы не можете не признать, что вы изобразили на своей картине самый акт… изнасилования – да простят меня за то, что я употребил это слово.
– По мне так можете употреблять его.
– Благодарю за любезное разрешение. Это, однако, не очень приятное слово.
– Но оно есть в словарях.
– И у него весьма неприятный смысл. Не будете ли вы так любезны сообщить суду, почему вы избрали именно ату непотребную тему для своей работы?
– Возможно, я руководствовался неким прецедентом.
– Каким же это прецедентом, сэр?
– Примером старых итальянских мастеров, как вы, следуя классическим канонам, изволили назвать их, – ведь вы питаете к ним такое уважение и так восхищаетесь ими. Они постоянно прибегали к этой теме.
– И вы ждете, что мы вам поверим?
– Я не жду от вас ничего, кроме невежества и предубежденности. Тем не менее это правда. Например, Тициан, самый старый из старых итальянцев – он дожил до девяноста девяти лет и был погребен с великой пышностью, хоть и был художником, – неоднократно использовал эту тему, причем наиболее яркое свое выражение она получила в «Похищении Европы». Его же кисти принадлежит «Похищение сабинянок» – одна из знаменитейших в мире картин; потом есть еще картина Прудона «Похищение Психеи». Все эти полотна висят в Лувре, вы там, конечно, бывали и не можете не согласиться со мной, что эта галерея пользуется весьма почтенной репутацией. Да взять хотя бы одну только тему соблазнения Данаи – она была использована Тицианом, Корреджо и Рембрандтом. Правда, этот последний не принадлежал к старой итальянской школе, однако был небезызвестным художником, а у него Даная изображена в виде женщины, которая лежит на постели, совершенно нагая и ничем не прикрытая.
Воцарилось молчание. У Шарпа был несколько смущенный вид, на щеках его проступили багрово-красные пятна, и он взглянул на судей, как бы взывая о помощи. Председатель, посовещавшись со своими коллегами, посмотрел сквозь очки на Стефена.
– А кто такая эта Даная, на которую вы тут ссылаетесь?
– Дочь царя Акрисия.
– И она была жертвой… м-м… такого насилия?
– Да.
– Со стороны кого же?
Тут Стефен на свою беду увидел возможность свести счеты. С ледяной усмешкой он ответил:
– Со стороны Зевса… который накрыл ее золотым дождем.
На галерее захихикали, но Глин, стоявший теперь в толпе у дверей и напряженно следивший за происходящим, даже не улыбнулся. Он увидел, как судья вспыхнул от досады, и понял, что Стефен испортил все дело. Шарп, который не дремал, быстро воспользовался благоприятным моментом:
– Господа судьи, я считаю, что эти исторические анекдоты не имеют никакого отношения к делу. Вернемся к разбираемому вопросу. – И он повернулся к Стефену: – Вы признаете, что намеренно нарисовали эту сцену?
– Что значит намеренно? А как же, по-вашему, могла она попасть на полотно – случайно?
– Мистер Десмонд, – сурово вмешался председатели, – я должен предупредить вас, что считаю тон ваших ответов совершенно недопустимым.
– Эго только означает, ваша милость, что я и в самом деле такой, каким вы меня считаете: ведь именно в этом меня и обвиняют.
– Продолжайте, мистер Шарп.
– Ваша милость, я пытаюсь добиться от обвиняемого прямого ответа на вопрос о том, почему он изобразил сиену изнасилования.
– Вы будете отвечать, сэр?
– Я изобразил ее потому, что мне хотелось подчеркнуть зверства и ужасы, которые сопутствуют всякой войне, однако быстро забываются и изглаживаются из памяти или, что еще хуже, прославляются во имя патриотизма.
– Должен ли я понять вас так, что вы считаете и наших солдат повинными в подобных преступлениях?
– А чем они лучше других людей? Разве только противник способен быть палачом и варваром?
– Бы сейчас сказали «противник». Но вы ведь его и в глаза не видели.
– Нет.
– Отчего же – поджилки тряслись?
– Чтобы быть художником, требуется тоже немало мужества.
– Причем тут мужество?
– А притом, что приходится терпеть людское глумление.
– Разве это имеет отношение к делу, мистер Шарп? – вмешался один из судей. – Ведь мы не обвиняем мистера Десмонда в трусости.
– Ваша милость, – воскликнул Шарп, – заслуги ответчика в военное, или, точнее, в мирное, время хорошо известны и говорят сами за себя. Но я больше не буду этого касаться, раз вам так угодно. Однако, – и он снова повернулся к Стефену, – я хотел бы задать вам еже один вопрос. Какое вы имеете право навязывать пашен мирной богобоязненной общине свой извращенный взгляд на жизнь?
– Это не только мой взгляд. Многие художники в своих произведениях выражали протест против войны – и Калло, и Делакруа, и Верещагин. В литературе – Толстой и Золя. Это же стремился отобразить в своих офортах «Ужасы войны» Гойя.
– Гойя – это, должно быть, француз?
– С вашего разрешения, испанец.
– Это одно и то же. Вы, видно, только и считаетесь с иностранцами.
– Потому что, к сожалению, у нас в Англии было очень мало по-настоящему больших художников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Председатель, подумав о своих трех дочерях, присутствующих в зале, неодобрительно нахмурился:
– Я попросил бы вас употреблять более умеренные выражения.
– Можете не сомневаться, господа судьи, ответчик по опыту знает, как выглядят подобные дома. – И, повернувшись к Стефену, Шарп уже без всякой усмешки назидательно сказал: – Я не могу согласиться с тем, что выставлять напоказ сокровенные части человеческого тела – целомудренно и скромно. Я считаю это непристойным.
– В таком случае почему же они выставлены напоказ во всех крупнейших галереях мира? В одном только музее Прадо вы найдете несколько десятков статуи работы таких мастеров, как Микеланджело и Донателло, у которых, выражаясь вашими словами, «все сокровенные части человеческого тела выставлены напоказ».
Шарп не стал препираться и перешел к следующему вопросу:
– Мне кажется, некоторое время тому назад, говоря о своих работах, вы употребили слово «целомудренные». В таком случае потрудитесь объяснить: вы что же, считаете насилие над женщиной целомудренным актом?
– Применительно к насильнику – нет.
– Однако вы не можете не признать, что вы изобразили на своей картине самый акт… изнасилования – да простят меня за то, что я употребил это слово.
– По мне так можете употреблять его.
– Благодарю за любезное разрешение. Это, однако, не очень приятное слово.
– Но оно есть в словарях.
– И у него весьма неприятный смысл. Не будете ли вы так любезны сообщить суду, почему вы избрали именно ату непотребную тему для своей работы?
– Возможно, я руководствовался неким прецедентом.
– Каким же это прецедентом, сэр?
– Примером старых итальянских мастеров, как вы, следуя классическим канонам, изволили назвать их, – ведь вы питаете к ним такое уважение и так восхищаетесь ими. Они постоянно прибегали к этой теме.
– И вы ждете, что мы вам поверим?
– Я не жду от вас ничего, кроме невежества и предубежденности. Тем не менее это правда. Например, Тициан, самый старый из старых итальянцев – он дожил до девяноста девяти лет и был погребен с великой пышностью, хоть и был художником, – неоднократно использовал эту тему, причем наиболее яркое свое выражение она получила в «Похищении Европы». Его же кисти принадлежит «Похищение сабинянок» – одна из знаменитейших в мире картин; потом есть еще картина Прудона «Похищение Психеи». Все эти полотна висят в Лувре, вы там, конечно, бывали и не можете не согласиться со мной, что эта галерея пользуется весьма почтенной репутацией. Да взять хотя бы одну только тему соблазнения Данаи – она была использована Тицианом, Корреджо и Рембрандтом. Правда, этот последний не принадлежал к старой итальянской школе, однако был небезызвестным художником, а у него Даная изображена в виде женщины, которая лежит на постели, совершенно нагая и ничем не прикрытая.
Воцарилось молчание. У Шарпа был несколько смущенный вид, на щеках его проступили багрово-красные пятна, и он взглянул на судей, как бы взывая о помощи. Председатель, посовещавшись со своими коллегами, посмотрел сквозь очки на Стефена.
– А кто такая эта Даная, на которую вы тут ссылаетесь?
– Дочь царя Акрисия.
– И она была жертвой… м-м… такого насилия?
– Да.
– Со стороны кого же?
Тут Стефен на свою беду увидел возможность свести счеты. С ледяной усмешкой он ответил:
– Со стороны Зевса… который накрыл ее золотым дождем.
На галерее захихикали, но Глин, стоявший теперь в толпе у дверей и напряженно следивший за происходящим, даже не улыбнулся. Он увидел, как судья вспыхнул от досады, и понял, что Стефен испортил все дело. Шарп, который не дремал, быстро воспользовался благоприятным моментом:
– Господа судьи, я считаю, что эти исторические анекдоты не имеют никакого отношения к делу. Вернемся к разбираемому вопросу. – И он повернулся к Стефену: – Вы признаете, что намеренно нарисовали эту сцену?
– Что значит намеренно? А как же, по-вашему, могла она попасть на полотно – случайно?
– Мистер Десмонд, – сурово вмешался председатели, – я должен предупредить вас, что считаю тон ваших ответов совершенно недопустимым.
– Эго только означает, ваша милость, что я и в самом деле такой, каким вы меня считаете: ведь именно в этом меня и обвиняют.
– Продолжайте, мистер Шарп.
– Ваша милость, я пытаюсь добиться от обвиняемого прямого ответа на вопрос о том, почему он изобразил сиену изнасилования.
– Вы будете отвечать, сэр?
– Я изобразил ее потому, что мне хотелось подчеркнуть зверства и ужасы, которые сопутствуют всякой войне, однако быстро забываются и изглаживаются из памяти или, что еще хуже, прославляются во имя патриотизма.
– Должен ли я понять вас так, что вы считаете и наших солдат повинными в подобных преступлениях?
– А чем они лучше других людей? Разве только противник способен быть палачом и варваром?
– Бы сейчас сказали «противник». Но вы ведь его и в глаза не видели.
– Нет.
– Отчего же – поджилки тряслись?
– Чтобы быть художником, требуется тоже немало мужества.
– Причем тут мужество?
– А притом, что приходится терпеть людское глумление.
– Разве это имеет отношение к делу, мистер Шарп? – вмешался один из судей. – Ведь мы не обвиняем мистера Десмонда в трусости.
– Ваша милость, – воскликнул Шарп, – заслуги ответчика в военное, или, точнее, в мирное, время хорошо известны и говорят сами за себя. Но я больше не буду этого касаться, раз вам так угодно. Однако, – и он снова повернулся к Стефену, – я хотел бы задать вам еже один вопрос. Какое вы имеете право навязывать пашен мирной богобоязненной общине свой извращенный взгляд на жизнь?
– Это не только мой взгляд. Многие художники в своих произведениях выражали протест против войны – и Калло, и Делакруа, и Верещагин. В литературе – Толстой и Золя. Это же стремился отобразить в своих офортах «Ужасы войны» Гойя.
– Гойя – это, должно быть, француз?
– С вашего разрешения, испанец.
– Это одно и то же. Вы, видно, только и считаетесь с иностранцами.
– Потому что, к сожалению, у нас в Англии было очень мало по-настоящему больших художников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131