С минуту он лежал недвижно, изумляясь тому, что все еще жив, как вдруг услышал, что кто-то бежит к нему.
– Nom tie Dieu!.. Ты что, хотел покончить с собой? – Джо-Джо, казалось, впервые был выведен из состояния апатии.
– Нет, – сказал Стефен и, пошатываясь, поднялся на ноги. – Но меня, кажется, сейчас стошнит.
– Сумасшедший идиот! Как это тебя угораздило?
– Мне захотелось поразмяться.
– Ты просто спятил! Когда я увидел тебя наверху, я думал, что все пропало.
– А что бы от этого изменилось?
Джо-Джо пристально на него поглядел.
– Брось ты это, черт побери. Пойдем выпьем.
– Ладно, – сказал Стефен и добавил: – И, пожалуйста, не рассказывай никому.
Они направились через площадь к кафе. После бокала крепкого кальвадоса у Стефена перестали дрожать руки. Он пил молча, лишь изредка перебрасываясь словом с Джо-Джо. Так они просидели в кафе до закрытия. От выпитой водки голова у Стефена отяжелела, чувства притупились. Но он уже понимал, что не достиг решительно ничего, что он не в силах отказаться от Эмми. И по-прежнему тупо ныло сердце.
10
Через две недели они прибыли в Ниццу. Этот город, в который они вступили со стороны затененных мимозами террас Ле Бометт, оказался куда обширней, чем представлялось Стефену. Английский променад, залитое солнцем взморье, банально нарядные цветочные клумбы и кричащая роскошь отелей – все имело неприятно претенциозный вид. Но цирк расположился в другом конце города, на площади Карабасель, среди лабиринта узких улочек, где тут и там, прямо под открытым небом, раскинулись небольшие рынки и повсюду стояли лотки с овощами, фруктами и несметным множеством цветов. Это был живописный, пестрый и шумный мир, полный интимного очарования парижских предместий, но согретый теплым солнцем юга.
– А здесь неплохо, верно? – Джо-Джо расправил узкие плечи, обтянутые рваной фуфайкой. – Приятно снова очутиться в этих краях.
– Тебе здесь нравится?
– Еще бы! И тебе понравится. Смотри. – Он сделал широкий жест. – Художник может увидеть много занятного на площади Карабасель.
В другое время Стефен с большим интересом обследовал бы эти кварталы. Но в нынешнем состоянии душевного напряжения и беспокойства ему было трудно работать. Все же он заставил себя выйти с альбомом на улицу и сделал несколько набросков местных жителей: старуха в белом чепце, торгующая артишоками, крестьянин с корзиной живых цыплят, рабочие, ремонтирующие дорогу… Но он делал все это без увлечения и в полдень, когда стало припекать, вернулся в свой фургон, чтобы отдохнуть перед представлением.
Вечером, склонившись над мольбертом и заканчивая последний за этот день портрет, он заметил, что какой-то человек, стоя в стороне и небрежно опершись о трость, наблюдает за его работой. Что-то в позе этого человека пробудило смутные воспоминания в душе Стефена. Он оглянулся.
– Честер!
– Как поживаешь, старина? – Гарри стянул с руки замшевую перчатку, пожал Стефену руку, рассмеялся – подкупающе и мило, как всегда. – Я слышал, что ты уехал с цирком Пэроса. Но где, скажи на милость, раздобыл ты это чудовищное одеяние?
– Я ношу его по условию контракта.
– Понятно! В качестве приманки для дикарей. Но о этом наряде, вероятно, нельзя не чувствовать себя немножко ослом?
– Я уже привык к нему. Подожди меня, я сейчас освобожусь.
Пока Стефен торопливо заканчивал портрет, Честер вынул портсигар, закурил сигарету. На нем был полотняный костюм, белые с коричневым туфли, на голове – соломенная панама. Рубашка была из натурального шелка, брюки отлично отутюжены, щегольской галстук бабочкой дополнял туалет, У Честера был вид беспечного, праздного гуляки. Лицо его покрывал густой загар.
– Я никак не могу поверить, что ты здесь, – сказал Стефен. – Хоть ты и говорил, что собираешься в Ниццу. Ты хорошо выглядишь.
– Благодарю. Да, я чувствую себя недурно.
Гарри добродушно улыбнулся, и Стефен невольно улыбнулся тоже, снова ощущая притягательную силу этого беспечного дружелюбия, которое Честер умел расточать так легко.
– Тебе, верно, повезло в рулетку.
– Да, представь себе, здорово повезло. – Честер усмехнулся. – Я дошел до ручки и поставил последние пятьдесят франков на двойное зеро. Почему? Да просто потому, что в случае проигрыша у меня был бы тот же самый ноль в квадрате. Выпало двойное зеро. Я ничего не снял со ставки. Почему? А бог его знает. Снова выходит двойное зеро. Да, черт побери, поглядел бы ты, какая это была куча больших красивых красных фишек! Я начал было их сгребать и почувствовал, что не в силах этого сделать. Что-то шептало мне в уши: попытай счастья в третий раз. Я снова поставил все. Когда колесо завертелось, я думал, что умру. И снова выпало двойное зеро. Ну, на этот раз я быстро сгреб все фишки и, не теряя времени, – к кассе. А на другой день убрался подальше от греха – в маленькую гостиницу в Вильфранш. С тех пор живу, как король. – Он взял Стефена под руку. – А теперь расскажи о себе. Как работа?
– Не очень-то клеится.
– Можно поглядеть?
Стефен повел Гарри к своему фургону, вынес несколько полотен и поставил их одно за другим, прислонив к колесу. Гарри осмотрел их все с видом знатока.
– Ну, знаешь, старина, – сказал он, когда осмотр был закончен, – наверно, в них что-то есть, но до меня это как-то не доходит. Что-то у тебя неладно с перспективой. И не кажется ли тебе, что мазок слишком груб?
– Я и хотел, чтобы он был груб… Чтобы вернее передать жизнь как она есть.
– Но эти лошади не очень-то передают жизнь как она есть.
Гарри тросточкой указал на композицию темперой, где были изображены испуганные грозой, бешено скачущие кони.
– Я не стремился изображать здесь то, что само собой очевидно.
– Очевидно, нет. Все же… я люблю видеть лошадь такой, какой я привык ее видеть.
– А если к тому же на спине у нее сидит всадник, тогда ты уж совсем можешь быть спокоен, – криво усмехнулся Стефен и собрал полотна, чувствуя, что Гарри не имеет ни малейшего представления о том, к чему он, Стефен, стремится. – А ты еще занимаешься живописью?
– Да, разумеется. В свободное время. Я сейчас пишу первоклассную штуку – вид на променад. Мы с Ламбертом частенько ездим на натуру. Ты знаешь, они с Элизой ведь здесь. Он познакомился в посольстве с богатой американской вдовушкой и сейчас пишет ее портрет во весь рост.
Раздались шаги, и из-за фургона вышла Эмми. Она направилась было к Стефену, но, заметив Честера, внезапно остановилась. Какое-то странное выражение промелькнуло на ее лице.
– Что ты тут делаешь?
– Я всегда появляюсь там, где меня меньше всего ждут.
– Как фальшивая монета?
– На этот раз – как вполне полноценный тысячефранковый билет, – как ни в чем не бывало отвечал Честер, очаровательно улыбаясь. – Неужто ты не скучала в разлуке со мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131