Нервы его были до того напряжены, что он вздрогнул. Это была Клэр – в темно-сером костюме и в темной шляпе; лицо ее под вуалью казалось смертельно бледным, а глаза сверкали, как угли. Она торопливо заговорила:
– Я так и знала, что встречу вас здесь. Я… мне необходимо было вас видеть.
– Да?
– Стефен… – Она пыталась говорить спокойно, но голос у нее чуть не срывался. – Вам, наверно, надо подкрепиться… выпить кофе с сэндвичем… Пойдемте в буфет.
– Нет, Клэр, я не могу есть.
– Тогда давайте присядем здесь на минутку. – Нервным, напряженным жестом она указала в угол пустого длинного зала ожидания. – Вы, должно быть, смертельно устали.
Он помедлил, затем подошел вместе с нею к скамье и сел.
– Да, устал, – сказал он.
– И не удивительно. Как они на вас набросились!
– Вы там были? – Слегка пораженный, он поднял на нее усталый взгляд.
– Да, да… с начала и до конца. Неужели вы думали, что я могла не пойти? Ох, Стефен, все это было до того глупо и жестоко… и страшно, чудовищно несправедливо. Мне так хотелось хоть чем-то помочь вам.
Он отвел глаза и посмотрел в сторону.
– Разве вы и так уже не помогли мне? – Тон у него был бесстрастный, но без тени горечи. – Еще прежде… когда купили мои картины.
– Значит… Джофри был у вас и рассказал?
– Во время нашей встречи мы говорили и об этом. А потом он нокаутировал меня: сказал, что вы сделали это из милости.
– Вовсе нет… мне понравились ваши картины! – страстно воскликнула она. – Мне хотелось иметь их у себя.
– Нет, Клэр. Не надо притворяться. Вы просто дали мне милостыню в триста фунтов. Как вам могли понравиться мои картины, когда вы сами признавались, что не понимаете их?
– Неправда, понимаю, – не без горячности возразила она. – Я много читала по искусству… Мне хотелось научиться разбираться в живописи. Я знаю, к чему вы стремитесь, и понимаю, с чем вам приходится сталкиваться, какую бездну невежества и предубежденности преодолевать. Вот почему мне было так больно за вас сегодня.
– Да, они поизмывались надо мной в полное свое удовольствие. – Он крепко сжал губы. – За себя мне не так больно. Я даже хотел бы, чтоб меня отправили в тюрьму. А вот то, что они отняли у меня мои работы, – это причиняет мне огромную боль. Вы только подумайте… ведь они сожгут мои панно!
– Ничего… Вы будете работать и напишете новые.
– Конечно, буду. Я продолжал бы работать, даже если бы они сожгли меня самого… Я еще не конченный человек, хоть и ухожу отсюда, как побитый пес. Но, клянусь небом, я никогда и никому не дам больше возможности глумиться надо мной.
Клэр судорожно глотнула, словно собираясь с силами. Затем, крепко сжав затянутые в перчатки руки, она нагнулась к нему – чувствовалось, что ей стоит больших усилий произнести эти трепетные и такие неожиданные слова:
– Стефен… возьмите меня с собой.
Он медленно повернул голову и посмотрел на нее. Вуаль у нее была приподнята, и он увидел, что глаза ее красны от слез, да и сейчас в них блестели слезы. Он был потрясен мертвенной бледностью ее измученного лица.
– Не надо, Клэр. Вы и так уже достаточно себя скомпрометировали.
– Ну и что же? – Она схватила его руку. – Ох, Стефен… дорогой Стефен… Я так несчастна. Не надо было мне выходить замуж за Джофри. Я ведь никогда не любила его. Никогда! А теперь… я больше так не могу.
Это пылкое отчаяние испугали его. Зная всегдашнюю сдержанность Клэр и ее спокойствие, объяснявшиеся природными свойствами характера и воспитанием и неизменно отличавшие все ее поступки, он понимал, какая буря бушует сейчас в ее груди. Душа его была полна такой горечи, что на минуту ему захотелось принять ее жертву, отомстить Джофри, оправдать дурное мнение о себе и окончательно стать изгоем. Ему причинили боль, нанесли смертельную рану, – почему он не может ответить тем же? Он не любит Клэр, но она человек мягкий, уступчивый, ему всегда было легко с ней. Они могли бы исколесить весь свет, и он мог бы писать, сколько душе угодно.
Но эта мысль умерла, едва успев родиться.
– Вам просто жаль меня, Клэр, – угрюмо промолвил он. – А жалость – это опасное чувство. Оно лишило вас душевного равновесия. Но это пройдет. У вас есть дети, дом и многое другое, от чего вы не можете отказаться.
– Да нет же, Стефен, могу… – Она содрогнулась от рыданий.
– Кроме того, – продолжал он, словно не слышал ее, – я слишком люблю вас, чтобы позволить вам искалечить свою жизнь. Вы ведь меня не знаете. Я не похож на тех люден, с которыми вы привыкли общаться. Я странный, у меня много причуд. Мы ни за что не уживемся. Через каких-нибудь полгода вы почувствуете себя глубоко несчастной.
– Я буду счастлива от того, что мы будем вместе.
– Нет, Клэр, это невозможно.
Но она уже была в том состоянии, когда всякая осторожность и даже чувство собственного достоинства отходят на задний план.
– Когда любишь, все возможно.
Он отвел глаза.
– Вы сами не знаете, что говорите. Никакая любовь не выдержит того образа жизни, какой вам придется вести со мной: прозябать в нищете, кочуя с квартиры на квартиру, целые дни проводить в одиночестве, пока я буду занят работой, терпеть моих малореспектабельных друзей, мириться с лишениями, о которых вы понятия не имеете.
– У меня есть средства, которые дадут нам возможность все это изменить, сделают вашу жизнь счастливой, наполнят ее уютом.
Он посмотрел ей прямо в глаза, и она прочла в его взгляде непреклонность.
– В таком случае вы убьете мое искусство. А если это произойдет, Клэр, я возненавижу вас.
Наступило напряженное молчание. Клэр сразу вся как-то съежилась, лебединая шея ее поникла, а в глазах, затененных длинными светлыми ресницами, появилось отчаяние. Она сидела, сжавшись в комочек, на голой скамье в этом пыльном зале ожидания, словно раненая птица, пришибленная и жалкая. Но вот она вынула из сумки маленький полотняный квадратик и вытерла глаза. Стефен погладил ее по рукаву и, нарушая долгое молчание, сказал:
– Когда-нибудь вы будете благодарны мне за это.
– Не знаю, – сказала она каким-то глухим, не своим голосом.
Соборные колокола зазвонили к вечерне, звон у них был нежный и чистый. С глубоким вздохом, словно приходя в себя после долгого забытья, Клэр положила в сумочку платочек, встала и, Двигаясь, будто во сне, с каким-то странным выражением лица – уже не страдальческим, а пристыженным и огорченным, – вышла из зала.
А Стефен еще долго сидел после ее ухода, охваченный глубокой грустью. Внезапно его печальные думы нарушил шум приближающегося поезда. Стефен встал, взглянул в окно и направился к выходу.
12
Выйдя на платформу, Стефен увидел, что поезд уже тронулся. Ему было безразлично, куда идет этот поезд; он вскочил на подножку, отыскал пустое купе и забился в угол. Встреча с Клэр обошлась ему дороже, чем он мог предполагать, и сейчас, оставшись один, он почувствовал, как волны отчаяния, одна за другой, накатывают на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131