Екатерина Николаевна, прищурив немного выпуклые, все еще красивые глаза, молча посмотрела на Клашу и так же молча подала ей вычурный ключ.
Клаша опрометью понеслась в болшой зал.
Там уже вытянулся во всю длину сверкающий парадный стол. Граненые подвески канделябров бросали на снежно-белые скатерти подвижные радуги. Хрустальные бокалы таили в себе множество пучков сине-зелено-малиновых искр. Сдержанным блеском отливало серебро. Синий с выпуклыми золотыми цветами фарфоровый сервиз чудесным узором тарелок и блюд раскинулся по всему столу.
В буфетной девушки перетирали вазы, украшенные пасторальными пастушками и пастушками, золотыми виньетками, фарфоровым кружевом.
В вазы наливали воду для живых цветов. За ними послали в оранжерею Улиньку и Клашу.
Старик садовник, выходец из Голландии, посмотрел на девушек поверх очков и ткнул пальцем в зеленый низкий ящик с резедой.
— Это для гирлянд, — строго сказал он, — а вот там для стола…
Улинька приподняла ветошь и ахнула:
— Ах вы, мои красавицы! Ну и розы! Ты, Клаша, только погляди хоть на эту! — и она отделила от целого снопа только что срезанных еще влажных роз одну черно-пунцовую. — Ведь что же это за прелесть! — любовалась она цветком.
— Это «французская королева», — с гордостью, как отец о красавице дочери, сказал садовник.
Острое личико Клаши ткнулось в корзинки с пармскими фиалками:
— Вот дух-то райский! Инда сердце заколотилось! Нюхни-ка, Улинька.
Взяв цветы, девушки заторопились.
— Ты, Улья, приди еще, — сказал садовник. — Я буду приготовить корзинка только белые розы.
— Ладно, Франц Карлович, я мигом, — ответила Улинька.
Василий Львович дочитал последнюю страницу французского романа. Встал. Потянулся. Потом подошел к зеркалу и внимательно поглядел на свое отражение.
«Полнеть начинаю. Для тридцати двух лет рановато».
Оправил гусарский полковничий мундир и закрутил тонкие, в стрелку, усы. Постоял неподвижно несколько мгновений.
«Пойти в биллиардную, что ли? Пушкин с нашими, наверно, там».
— Куда это? — окликнул он встретившуюся в полутемной гостиной Улиньку.
Она молча посторонилась, пропуская Василия Львовича. Но он взял ее за руку:
— Ты в мой нынешний приезд все избегаешь меня, Улинька. Отчего бы это?
— Сами знаете, барин…
— Как? Барин? Ты за что же меня из Василия Львовича в барина разжаловала? Почему глаза прячешь? — Василий Львович привлек ее к себе и крепко поцеловал.
Улинька коротко вздохнула.
— Как от тебя цветами пахнет! — прошептал Василий Львович.
Глаза Улиньки блеснули в полумраке.
— А это вот от чего, — она взяла его руку и приподняла. Пальцы Базиля коснулись сначала ее теплой, упругой щеки, потом чего-то прохладно-нежного. Улинька слегка наклонила к нему голову и тихо проговорила: — Понюхайте-ка…
Базиль почувствовал сильный запах розы. Он потянул вколотый в ее косу цветок. Улинька придержала розу. Завязалась легкая борьба.
— Приди сегодня ко мне, Улинька.
Девушка отрицательно покачала головой.
— Почему же? Неужели ты боишься, что я посягну тебя обидеть? Ведь прежде ты не раз заходила ко мне, и, помнишь, как славно мы с тобой беседовали…
— А нынче не приду, — строго повторила Улинька.
Базиль взял ее за обе руки:
— Да почему же? Почему?
— Сами понимать должны, — с порывистым вздохом ответила она.
— Ах ты, своенравная моя! Упрямица эдакая! — и Базиль снова несколько раз поцеловал ее в губы.
Чьи-то шаги послышались на лестнице. Улинька рванулась из его рук и побежала в оранжерею.
Стоя перед садовником, она все еще испытывала сладостную тревогу, охватившую ее от поцелуев Базиля и от его горячего дыхания.
«Сами знаете», — сказала она Базилю: она была уверена, что и он чувствует то, иное, чего не было между ними в прежние его наезды в Каменку.
Поздно вечером Улиньку послали к ключнице Арине Власьевне за липовым цветом: заболела Елена Николаевна. Прикрывая ладонью свечу, Улинька уже подошла к двери, ведущей в пристройку, где жила Арина Власьевна.
— Так не придешь? — неожиданно послышался голос Василия Львовича.
Улинька вздрогнула.
— Нет, Василий Львович, не приду, — твердо проговорила она и хотела идти.
Но Базиль взял у нее из рук свечу и поставил на подоконник.
— Видно, я больше тебе не мил, — сказал он. — Ну-ка, погляди мне в глаза, — и он приподнял ее лицо за подбородок. При слабом пламени свечи все же было видно, как это молодое красивое лицо залилось густым румянцем.
— Пуще прежнего милы. Чай, сами видите, — с глубокой нежностью произнесла Улинька. — А прийти никак невозможно…
Базиль вдруг крепко взял ее за плечи.
— А если я прикажу тебе нынче же в ночь прийти ко мне, — изменившимся, требовательным голосом спросил он, отделяя каждое слово, — ты, что же, и тогда не придешь?!
Улинька мгновенно побледнела так, что темная родинка над губой сделалась вдруг угольно-черной. Гибким движением освободив свои плечи от пальцев Базиля, она проговорила с горькой усмешкой:
— Помилуйте, батюшка барин, осмелюсь ли я, холопка, ослушаться воли господской… — и застыла в обычном для крепостных покорном поклоне. Пальцы ее опущенных рук коснулись пола, а длинная золотистая коса, свесившись через плечо, скользнула по лакированному ботфорту Базиля…
Он резко повернулся и, звеня шпорами, быстро взбежал по лестнице, ведущей в мезонин.
Всю ночь Улинька просидела у постели Элен. Та несколько раз отправляла ее спать, но Улинька делала вид, что не слышит этих приказаний, и не поднимала головы, склоненной на спинку кровати.
«Ну, и пусть спит», — поправляя подушки, подумала Елена. И уж не слышала, как, осторожно ступая, подошла сестра Маша и прикоснулась пальцами к ее лбу.
При свете свечи пальцы Маши влажно блеснули; она радостно вздохнула.
— Вспотели-с? — чуть слышно спросила Улинька.
— Да, да. Я так рада. Хорошо, что маменьке с папенькой не сказывали, а то бы они взволновались.
Маша заботливо поправила одеяло и попробовала приготовленное для сестры питье.
— А ты не заснешь? — заправляя под кружевной чепчик свои черные локоны, спросила она.
— Что вы, барышня, мне нынче и вовсе не до сна.
— Ну, сиди.
С утра двадцать четвертого ноября старуха Давыдова принимала поздравления. Вторая именинница — Катиш Орлова — сидела рядом.
По обычаю каменского дома, после молебна в гостиной у Екатерины Николаевны собирались на короткое время только свои. К гостям же выходили все вместе под звуки торжественного марша.
Екатерина Николаевна в пышном атласном платье и кружевах, с крупными жемчугами на шее — подарком «светлейшего» дядюшки Потемкина — шла впереди с сыном от первого брака, генералом Раевским. За ними по старшинству двигались остальные. Мужчины в парадных мундирах и фраках, дамы и барышни в шумящих шелковых платьях и драгоценностях, а за ними напомаженные, нарядные дети с гувернантками и гувернерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221