— И чего прете, дуралеи? Ведь не за себя одних стоим. За всех…
— Попрешь, коли посылают, — отвечали с коней. — А вы держитесь, ребята.
И снова затишье с обеих сторон. Подскакал, было, генерал Сухозанет.
— Ребята, государь надеется, что вы образумитесь. Он жалеет вас.
Сухозанет, — крикнул Оболенский, — давай конституцию!
Сухозанет тряхнул султаном. Чей-то кирпич попал в этот султан, и из него посыпались перья. Раздался дружный хохот и свист. И генерал галопом вернулся ко дворцу.
Еще несколько генеральских султанов — и снова свист, крики и комариное нытье пуль.
— Озябли, ребята? — подошел к каре Александр Бестужев.
— Есть маленько, ваше благородие.
Бестужев, сам не зная для чего, отдал приказание лейб-гренадерам стать на фасы, а московцам — внутрь каре.
— Эдак в господских залах кадриль танцуют, ей-богу, — сказал усатый гренадер.
— Ума не приложим, чего топчемся на одном месте! — раздавались голоса. — Ноги отекли. Руки ружей не держат, пальцы свело. Есть охота!
Из толпы кто-то передал солдатам краюху хлеба. Потом другую, третью. Солдаты ломали их и ели. К Каховскому подошел Якубович.
— Стоим? — спросил он со злорадством.
— Стоим, — отрезал Каховский.
Якубович засвистал было что-то бравурное, но, взглянув в лицо Каховского, оборвал и спросил:
— А признайтесь, Каховский, что, если бы вы все согласились с моим предложением — разбить кабаки, захватить в церквах хоругви да двинуть всенародным крестным ходом, не стояли бы мы здесь так бездейственно, не морозили бы людей. Так ведь испугались рылеевского moralite note 33: «Подвизаемся, дескать, делу великому, и средства должны быть чистейшие…» Не по этой ли причине и ты не исполняешь того, о чем просил тебя Рылеев и чего он не допустил поручить мне?!
Каховский мрачно смотрел в устремленный на него насмешливый глаз.
— Нет, не поэтому, — проговорил он резко. — А потому, что, ища случай нанести удар Николаю, я должен был бы покинуть площадь и шататься возле Зимнего дворца. А это считаю бесчестным.
— Так-с. Ну, вы постойте, — дерзко улыбнулся Якубович, — а мне что-то неохота, к тому же голова изрядно болит. — И он скрылся.
Александр Одоевский нервно потирал руки.
— И Булатова нет, и Трубецкой пропал, — повторял он шепотом. — Булатов сам рассказывал мне, что попрощался со своими детьми и готов на все. А вот… и вовсе не явился. Что же это?!
Братья Бестужевы тихо разговаривали между собой.
— Ты обижался на меня за мои шутки по поводу затеваемого дела. А ведь так и вышло: ну, разве с эдакой малостью хотя бы и преданнейших солдат можно надеяться на успех? — говорил Михаил.
— Погоди еще крест ставить, — сам до глубины души огорченный ходом дела, все-таки возразил Александр.
— Как только стемнеет, многие к нам перейдут, — утешал Пущин.
— А вот и еще помощь, — указал он на небольшую группу юношей в кадетской форме.
Четким шагом они приблизились к каре и, отдав честь, остановились.
Один из них выступил вперед и доложил по-военному:
— Мы, посланцы Морского и Первого кадетского корпусов явились испросить разрешения сражаться в ваших рядах за счастье нашего отечества, — в его еще ломающемся голосе звучала твердая решимость…
Лица у кадет были еще совсем по-детски округлы, но в глазах светилось подлинное мужество.
Пущин вдруг почувствовал, что вот-вот заплачет растроганными слезами. Он низко нахлобучил шляпу и отошел в сторону.
Бестужевы переглянулись. У обоих сердца наполнились гордостью.
Они крепко пожали юношам руки.
— Благодарите своих товарищей за благородные намерения, — с чувством проговорил Михаил Бестужев, — а себя поберегите для будущих подвигов.
Будто темная тень упала на молодые лица. Несколько минут кадеты стояли неподвижно, как бы в нерешительности.
— Молодцы кадеты! — бодро и дружелюбно произнес Николай Бестужев. — Запомните: если нас постигнет неудача — вам надлежит довершить в будущем начатое нами дело. А сейчас, налево кругом! Шагом марш! — как на ученье приказал он.
Посланцы дрогнули и, подчиняясь приказанию, замаршировали прочь.
— Присутствие этих милых птенцов рядом с усатыми гренадерами, поистине, оригинально окрасило бы наше восстание, — глядя им вслед, со вздохом сказал Михаил Бестужев.
— Участие детей в таком деле — небывалый факт в летописях истории, — задумчиво откликнулся старший брат.
— Но каковы русские ребята! — восторженно воскликнул Александр. — Напиши о таких — скажут выдумка…
— Смотрите-ка! — раздался чей-то удивленный возглас. — Попы зачем-то к нам!
Из придворной кареты, остановившейся у главного штаба, вышли два старика священника. Один, осанистый и русобородый, остался у кареты, держась за открытую дверцу. Другой, щуплый петербургский митрополит Серафим, придерживая полы длинной тяжелой рясы, шел прямо к каре.
Толпа расступалась. Солдаты ждали, что будет. Некоторые сняли шапки. Другие только подтянулись. Кругом погашало.
— Воины, — задребезжал в морозном воздухе старческий голос. — Воины! Вы против бога и отечества поступаете: Константин Павлович письменно и словесно трикраты отрекся от российской короны. Синод, Сенат и народ присягнули государю Николаю Павловичу. Вы только одни дерзнули восстать супротив вашей священной обязанности. Я, первосвятитель церкви, умаливаю вас — успокойтесь! Не пролейте крови одноземцев ваших. Отказался, точно отказался царевич. Коли не верите мне, — он высоко поднял над головой золотой крест, — сему кресту поверьте…
— Вы так же можете быть обмануты, как и мы, — прозвучал в настороженной тишине голос Каховского. — И зачем только нас уговариваете не приступать к кровопролитию? Силой слова и креста убедите противную сторону не проливать нашей крови. Поглядите туда, владыко. Видите, что затевают там. Пушки против нас выкатывают.
— Ступай к ним! Тут тебе нечего делать, — послышались негодующие возгласы.
Солдаты надели скинутые шапки. Из их рядов раздавалось:
— Ступай прочь, николаевский калуфер. Не верим тебе. Пора тебе помирать, а не морочить народ!
— Ты сам за две недели двум царям присягал!
Кто-то дернул его за длинную рясу:
— Поворачивай оглобли, старик!
— Да попроворней, чего оробел!
— Безбожники, исчадия ада… — шептал Серафим трясущимися губами и, пугливо пятясь, отступал.
На груде камней и досок, возле лесов строящегося Исаакиевского собора, мещанин в расстегнутом кафтане, с грязно-малиновым шерстяным шарфом на шее рассказывал:
— Видя такое варварское на все российское простонародье притеснение, Константин Павлович и вознамерился уничтожить оное. Съездил он к австрийскому королю. «Одолжи, говорит, тысяч сто войска, а то мои господа благородные первеющими мерзавцами и подлецами объявились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221