Волконский уже терял всякую надежду обменяться с Пестелем хотя бы несколькими фразами наедине. Но неожиданно вошел денщик с докладом о прибытии экстренного фельдъегеря с депешами. Как только Байков вышел, Волконский быстро зашептал:
— Павел Иванович, ваш Майборода оказался подлым предателем. Мне доподлинно известно.
Пестель стиснул зубы так, что скулы обозначились под смуглой кожей, но ничего не ответил.
— Мы все заявлены, — продолжал Волконский, — вы взяты нынче, я — завтра.
— Смотри, — тихо и размеренно заговорил Пестель, — смотри, не сознавайся ни в чем! Я же, хоть жилы мне будут в пытке тянуть, ни в чем не сознаюсь. Одно только необходимо сделать — это уничтожить мою «Русскую правду». Она одна нас может погубить. Скажешь Юшневскому…
Генерал Байков вернулся в комнату, держа кипу бумаг.
— Просто голова кругом идет, — сказал он, опускаясь на табурет. — Ни-че-го не понимаю! В правительстве такое беспокойство, будто война с турками.
Расставаясь, Волконский и Пестель крепко пожали друг другу руки.
— Ты к своим? — тихо спросил Пестель.
— Да, отвезу жену к родителям.
— Прошу кланяться княгине и мадемуазель… Элен, — с некоторой заминкой добавил Пестель и застенчиво улыбнулся, обнажив ровные, крепкие зубы.
Княгиня Марья Николаевна неловкой походкой, переваливаясь, подошла к широкой кровати красного дерева с бронзовыми украшениями и, откинув одеяло, долго стояла неподвижно.
Потом снова вернулась к столу и взялась за шитье. Крошечный чепчик был почти готов. Оставалось только обшить его кружевом и прикрепить ленточки-завязки.
Спать не хотелось. И даже не то чтобы не хотелось, а в последнее время она боялась ночей.
— А вдруг роды начнутся, а я и не замечу? Как ты думаешь, нянюшка, может такое случиться? — наивно спрашивала она у приставленной к ней на это время старой няньки Волконского.
— Полно, княгинюшка, — с улыбкой успокаивала старуха. — В девичестве, известно, всякие небылицы в голову втемяшиться могут. А уж ныне должно тебе знать, что как придет твой час, так не токмо сама глаз не сомкнешь, а иной раз и всему дому вздремнуть не допустишь.
Мария Николаевна сжала кулак и надела на него чепчик, чтобы тогда наметить средину, где собиралась пришить голубой бантик.
«Неужели у него будет такая крохотная головка?» — подумала она об ожидаемом ребенке.
И вдруг ее собственный бледный кулачок порозовел, и на нем ясно стали обозначаться круглые глазки, беззубый младенческий улыбающийся рот… Сердце застучало в радостном испуге, а голова ближе и ближе клонилась, к столу, пока не коснулась лежащей на нем стопки нарядного детского приданого.
За окном яростно залаял цепной пес, и отрывисто звякнули бубенцы.
Марья Николаевна выпрямилась и затуманившимися глазами оглядывала ставшую вдруг как будто незнакомой комнату.
По всему дому слышались суетливые шаги, громкие голоса, мелькали зажженные свечи.
Марья Николаевна накинула длинную шаль, прикрывающую ее обезображенную беременностью фигуру, и поправила развившиеся локоны.
Вбежала Клаша.
— Их сиятельство пожаловали! — и сейчас же опрометью кинулась назад.
— Маша, здравствуй, — быстро входя, заговорил Волконский. — Здорова ли? — И, не ожидая ответа, торопливо прибавил: — Вели затопить камин. Озяб я в пути.
Марья Николаевна с беспокойством глядела на него.
— Озяб? Но ведь у тебя весь лоб влажен. — Она взяла свой кружевной, надушенный вербеной платок и провела им по лбу мужа. — Что с тобой, Сергей? Ты сам не свой.
— Никаких вопросов при людях, — быстро ответил Волконский по-французски. — Прошу тебя.
Пока разжигали камин, он нетерпеливыми шагами ходил по спальне и рассеянно слушал, что говорила жена:
— Я получила нынче записочку от брата Александра. Он пишет, что маскарад у тетушки Браницкой прошел неудачно. Многие из ряженых были сразу узнаны, и забавных интриг совсем не наблюдалось. И закончился костюмированный бал как-то неожиданно…
— Да, да неожиданно, — задумчиво повторил Волконский, — совсем неожиданно…
Когда они остались наедине, он на полуслове перебил жену:
— Да, Маша, маскарад окончен, и надо… Помоги-ка мне. — Он подошел к столу, открыл один ящик, другой и стал быстро просматривать лежащие в них бумаги. Одни оставлял, другие мял и, протягивая жене, коротко приказывал: — В огонь, в огонь…
С трудом наклоняясь, Марья Николаевна бросала их ка пылающие дрова и снова оборачивалась к мужу.
На одном из нераспечатанных конвертов, которые тоже надо было сжечь, она прочла: «Полковнику Пестелю от Михаила Бестужева-Рюмина», — и робко спросила:
— Может быть, этот все же надо передать по назначению?
Не оборачиваясь, Волконский велел:
— Сжечь! Немедленно сжечь!
Пакет задымился, и струйка растопленного сургуча, как кровь, потекла по белым листкам.
Приняв из рук мужа новую пачку бумаг, Марья Николаевна вдруг попросила:
— Сергей, позволь мне оставить это письмо Пушкина.
— Нет…
— Оно мне дорого, как знак нежной дружбы поэта ко всему нашему семейству…
Волконский пожал плечами.
— Ты дитя, Маша, и не понимаешь серьезности положения. Пестель арестовав.
— За что?
— После, после, Маша… А сейчас делай, что я прошу.
И вновь склонился над бумагами.
Марья Николаевна ближе пригнулась к накаленной: решетке камина. Бросила всю пачку, кроме одного письма. Его тихонько просунула за низкий на груди вырез платья. Это было письмо от Пушкина.
Утром Волконский отвез жену в имение Раевских — Болтушку.
Дорогой в туманных, непонятных выражениях старался объяснить ей свой внезапный приезд, уничтожение бумаг и необходимость скорее возвратиться в Тульчин.
В семье Раевских тоже было неспокойно.
Генерал получил известия из Петербурга и из штаба Второй армии. Запершись у себя в кабинете, он никого не впускал. Потом велел позвать Волконского и долго беседовал с ним наедине.
Прощаясь с женой, Волконский с большим усилием сохранял спокойный вид. Ему казалось, что в ее глазах, ставших еще больше от густой синевы под ними, он видит горький упрек.
— Ты мне не все сказал, Сергей, — тихо произнесла Марья Николаевна, когда он, уже в шубе, последний раз целовал ее руку.
Эта ее фраза тем же упреком и жалобой звучала в его ушах всю обратную дорогу в Умань.
Через неделю старик Раевский коротко известил зятя, что «Машенька разрешилась от бремени сыном, коего решено наречь Николаем».
Волконский бросился в штаб за разрешением на поездку в Болтушку.
— Разрешить не могу, — сказал дежурный генерал, — но на вашу отлучку, если она будет наикратчайшей, буду смотреть вот так, — генерал растопырил пальцы и прикрыл ими глаза.
На другой день утром Волконский, загнав лошадей, был уже в Болтушке.
В полутёмной от прикрытых ставней спальне жены ему протянули туго спеленатый сверток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221