— Вот перед образом скажите правду — куда вы уводите моего мужа? Ведь на погибель… Чует мое сердце, чует…
Бестужев молчал. Она бросилась к мужу:
— Не уходи, Кондратий, светик мой, не уходи!
Забыла, что рядом стоит чужой, прильнула всем телом — целовала губы, лоб, руки. И молила глазами и словами:
— Не уходи, не уходи!
Рылеев гладил ее по голове, старался успокоить ободряющей улыбкой. Но губы не слушались, а глаза не умели лгать.
Наталья Михайловна разрыдалась.
Из детской выбежала Настенька, босая, в длинной ночной рубашонке. Остановилась. Мгновение недоумевающе смотрела на родителей. Потом подбежала к матери, обняла и с упреком сказала:
— Папенька, вы что же маменьку огорчаете?
— Проси его, Настенька, проси, чтобы не уходил.
Девочка хотела рассердиться на отца, но не могла. Было что-то такое в его лице, отчего она тоже бросилась к нему со слезами:
— Папенька, миленький папенька…
Бестужев, стиснув зубы, поспешил из комнаты.
Рылеев с трудом разжал цепкие звенья нежных рук и выбежал вслед за ним.
До Фонтанки шли молча.
— Ну, я в казармы к солдатам, — вздохнув, как после слез, сказал, наконец, Рылеев. — Выпровожу их к Сенату, а сам в другие полки… А ты к матросам?
— Да.
И расстались.
Пройдя несколько шагов, Бестужев обернулся. Силуэт Рылеева быстро удалялся, чуть темнея в утреннем снегопаде.
Во второй роте Преображенского полка день начался так же, как вчерашний, позавчерашний и все иные… И вдруг, когда вся рота встала на молитву, распахнулась дверь, и в клубах морозного воздуха появился кто-то в штатском и в смушковой шапке. На бледном лице видны звездами сияющие глаза.
Мягкий, но настойчивый и уверенный голос зазвучал в тишине:
— Ребята, нынче начальство погонит вас на клятвопреступление. Не присягайте новому царю. Новый царь — новая кабала. Требуйте Константина. Ждите его, он идет из Варшавы…
Фельдфебель приблизился кошачьим шагом.
— Вы, сударь, кто такой будете?
— Я ваш доброжелатель, ребята. Поверьте, что искренняя любовь к вам заставляет меня говорить такие речи.
— Эва что, — протянул фельдфебель и кинулся к дежурному командиру.
А солдаты с жадностью слушали торопливые, горячие слова:
— От вас будет зависеть облегчение вашей жизни. Константин любит ваш полк. Николай ненавидит его. Константин уменьшит срок службы. Николай замучит муштрой. Константин обещает волю…
Дежурный офицер подкрался к говорящему, повернул его лицом к свету. И вдруг смутился:
— Простите, Кондратий Федорович, не узнал.
Еще несколько фраз, и Рылеев так же внезапно исчез, как и появился.
Дежурный офицер вышел вслед за ним и больше к солдатам не возвращался.
Во взбудораженной роте по адресу фельдфебеля раздавались:
— И послушать не дал как следовает, доносчик! Погоди ты у нас, лазутчик…
Пущин пил крепкий, как пиво, чай, когда к нему вошел Рылеев
— Я был в казармах. Потом на площади, там никого нет. Поедем к Трубецкому.
— Да ведь рано еще. Впрочем, поедем, коли тебе не терпится.
Пущин надел длинную шинель с бобровым воротником.
Взял мягкую шляпу.
— А ты что же налегке? — заботливо спросил он Рылеева, на котором сверх фрака было накинуто коротенькое пальтецо.
— Так удобнее.
У подъезда богатого особняка графа Лаваля — отца княгини Трубецкой — долго звонили, покуда старик швейцар в синем сюртуке с позументом открыл тяжелую дверь.
— Князь Трубецкой дома?
— Рано утром выходить изволили, но вскорости вернулись и послали кучера в Сенат к его превосходительству сенатору Краснокутскому. Должно с приглашением, ибо господин сенатор тотчас же на наших санях к нам пожаловали.
— Он и сейчас у князя? — нетерпеливо спросил Рылеев.
— Никак нет, отбыли. А князь Сергей Петрович в опочивальню пошли. Камердинер сказывал, что…
— Нам незамедлительно надобно видеть князя Трубецкого, — перебил Рылеев старика.
Тот пристально оглядел гостей и развел руками:
— Уж и не знаю, как быть…
Из буфетной вышел лакей с серебряным подносом, на котором стояли кофейный прибор, сливки и вазочка с печеньем.
— Их сиятельству завтрак? — спросил старик,
— Князь Сергей Петрович приказали подать, — ответил лакей.
— Голубчик, — обратился к нему Пущин, — доложи, что желаем его видеть.
Лакей неторопливо поднялся по лестнице.
Через несколько минут Рылеев и Пущин вошли к Трубецкому.
Увидев их у себя в этот час, он весь засветился радостью:
«Значит, там на площади никого нет. И ничего не будет. И все будет хорошо. И завтра можно будет так же, как сейчac, тихонько, на цыпочках, зайти к Каташе, поцеловать теплое плечо, прикрыть одеялом крохотную ножку, а потом выйти в кабинет пить кофе и беседовать с этими милыми умниками о чем-нибудь хорошем, возвышенном».
— Очень рад вас видеть, — приветливо заговорил Трубецкой, — а у меня только что был наш Краснокутский. Оказывается, Сенат полностью уже присягнул Николаю и все сенаторы разъехались по домам. Так что, если бы мы захотели осуществить намерение в отношении передачи нашего манифеста Сенату, то и передавать-то его, выходит, некому…
Трубецкой проговорил все это с добродушно-насмешливой улыбкой и засуетился с угощением:
— Садитесь сюда, поближе к столику. Я велю подать завтрак. У меня чудесный ром, вывезенный еще…
— Виноват, князь, — Рылеев шагнул к Трубецкому. — Вы, кажется, изволите шутить. А ведь мы за вами пришли…
Трубецкой смутился.
— Но ведь… но разве на площади есть кто-нибудь? — спросил он упавшим голосом.
— Пока нет, но мы должны быть первыми.
Трубецкой смотрел на Рылеева и не узнавал. Смугло-желтое лицо его было сурово, глаза блестели холодным сухим блеском.
Обернулся к Пущину. У того во взгляде была обычная ясность, но строгость необычайная…
От этих устремленных на него глаз Трубецкой густо покраснел, отставил поднос, запахнул халат. И заговорил, торопясь и путаясь:
— Ах, какие вы, право. Ну, предположим, придет рота, другая или даже несколько батальонов… Впрочем, я ничего не говорю… Вы не сердитесь, друзья, а только подумайте сами…
Рылеев, стиснув кулаки, кусал губы.
«Ведь он его ударит», — испугался Пущин и крепко взял Рылеева под руку.
— Пойдем, князь выйдет следом за нами. Не правда ли, Трубецкой?
— Ах вы, чудаки, чудаки! Через полчаса меня здесь не будет.
— Виляет, — со вздохом сказал Пущин, когда они вышли на улицу.
Рылеев хмуро молчал.
Прошли до угла Офицерской и вдруг явственно услышали многоголосый гул и отчетливую барабанную дробь.
Рылеев весь затрепетал и ринулся вперед.
Пущин едва поспевал за ним.
На углу Гороховой остановились. Густая толпа преградила путь.
— В чем дело?
— Гвардия бунтует.
— Почему?
— Не хочет присягать Николаю. За Константина идут…
— Ур-ра! Ур-ра, Константин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221