Гляди, войска!
И расступились шпалерами вдоль тротуаров.
— А ведь началось! — с восторгом вырвалось у Рылеева. Он потащил за собой Пущина. — Скорей туда, к ним!
По мостовой скорым шагом, переходящим в бег, с развевающимся знаменем, под барабанный бой и крики «ура» двигались по направлению к Сенату солдаты Московского полка.
Прорвалась плотина, зорко оберегаемая самодержавной властью, и бурные людские потоки устремились к Сенатской площади.
У памятника Петру Михаил Бестужев остановил своих московцев и роты поспешно построились в каре. Щепин-Ростовский, опершись на татарскую саблю, шумно переводил дыхание.
Из толпы показался Рылеев. Подбежал к Бестужеву. Обнял, трижды поцеловал. И сквозь слезы шепнул:
— Со светлым праздником, милый друг.
Пущин, проходя мимо солдат, перекидывался с ними шутливыми замечаниями.
Рылеев подбежал к нему.
— Мало, ах, как мало! Но я побегу, я приведу… измайловцев. Я уговорю лейб-гренадер…
И исчез в людской гуще.
— А Якубовича видел? — тихо спросил у брата Александр Бестужев.
— Как же, — с насмешливой улыбкой ответил Михаил, — когда мы подходили к Синему мосту, откуда ни возьмись он. Обнаженной шашкой над головой машет. Ну, точно на черкесов идет…
— Тс… вот он.
— Что ж, — подходя, начал Якубович, — ведь я говорил, что затеяли вы неудобоисполнимое дело… Войска-то маловато…
— Я не помню, чтобы ты это говорил, — ответил Бестужев. — А вот, что ты вчера сулил артиллерию привести, — помню твердо.
Якубович сердито поправил черную повязку и хотел что-то сказать, но в это время с Галерной улицы послышались звуки музыки, крики «ура» и барабанная дробь.
Подходил батальон Гвардейского экипажа во главе с Николаем Бестужевым.
— Ура! — встретили матросов московцы.
— Ура! Ура! — подхватила толпа.
Батальон выстроился в колонну позади Московского полка. Моряки и солдаты переговаривались:
— Что-то ваши не все будто?
— Подойдут, дайте время! Только глядите, ребята, чтоб дружней!
— А то будто сами не знаем…
Из-за Исаакиевского собора донеслось звонкое цоканье подков, и тотчас же из солдатских рядов раздались радостные крики:
— Кавалерия к нам скачет! Ур-ра!
— Ур-ра, Константин! — подхватили и матросы.
Но конная гвардия пронеслась мимо и стала строиться у Адмиралтейства.
На Дворцовой площади один за другим появлялись полки Кавалергардский, Преображенский, Семеновский и позже часть Московского полка, которая не пошла за Бестужевым. Эту часть удалось уговорить остаться в казармах прискакавшему туда великому князю Михаилу Павловичу, который был шефом Московского полка.
Чтобы убедить солдат в законности требуемой от них новой присяги, Михаил Павлович прибегнул к тому же приему, который имел успех в казармах конной гвардии: сам подошел к аналою и первым присягнул Николаю, заставляя солдат повторять за собою торжественную клятву.
— Наши-то хороши! — презрительно кивали стоящие у памятника московцы на своих однополчан, выстроившихся на Дворцовой площади, — супротив своих пошли, сукины сыны…
— Ты был в конной артиллерии? — спросил Оболенский Пущина.
— Да, но Сухозанет не пустил в казармы.
— Однако нас, видимо, считают серьезным противником, — сказал, подходя, Бестужев. — Смотрите, какие силы стягивают.
— А вон и наших прибывает, — радостно указал Оболенский на роты приближающихся лейб-гренадер.
Снова загремело ликующее, многократное «ур-ра!»
Гренадеры стали строиться налево от московцев, не обращая внимания на уговоры полкового командира Стюрлера, прискакавшего им вслед. /
Каховский подошел к нему:
— Прошу вас немедленно удалиться!
— Прочь пошел! — топнул на него ногой Стюрлер.
Каховский выстрелил. Два гренадера отнесли в сторону смертельно раненного Стюрлера.
— Мы с батальонным командиром Пановым уж и надежду стали терять, — рассказывал Сутгоф, блестя синими, от шведа-отца унаследованными глазами. — И вдруг… Саша Одоевский вызывает меня и говорит, что люди готовы. Мы к ним: «Ребята, за нами, впе-е-ред!» И все семь рот хлынули
…Снова появился Каховский. Подошел и слушал молча. Боком, цепляясь одной ногой за другую, приблизился Кюхельбекер:
— Оболенский, где же наш диктатор?
— Не знаю, почему Трубецкого нет, — развел тот руками.
— Но послушайте, ведь нельзя же без начальника!
— Конечно, конечно, — поспешно согласился Оболенский. — Никоим образом невозможно…
Подошли другие.
— Так как же быть?
— А будьте вы, Бестужев, начальником.-
Николай Бестужев решительно отказался:
— На море — с удовольствием, а на сухом пути я, лейтенант, понятия в командовании не имею.
— Тогда вам, Оболенский, — Кюхельбекер взял его за руку и подвел к солдатам. — Вот вам, братцы, новый начальник.
Оболенский застенчиво улыбнулся, постоял минуту перед каре и вернулся к Бестужеву.
— Так как же быть? — снова повис тревожный вопрос.
— Подождем, — попробовал успокоить Оболенский.
— Чего ждать?
— Где Рылеев?
— Где Трубецкой?
— Трубецкой пропал куда-то, Рылеев мечется по полкам, уговаривает, людей, — сказал Пущин.
— Нашел время. Теперь уже только один язык возможен — язык оружия.
— Но ведь Трубецкой сказал — без него огня не начинать.
— Трубецкой, Трубецкой! — сердито передразнил кто-то. — А сам он где?
Каховский полными муки глазами смотрел на своих товарищей, переходящих с одного места на другое. Их растерянный вид и суматошные движения заставляли его страдать.
Он видел, что и солдаты с удивлением смотрят на своих новых начальников, которые то и дело сходятся группами, шепчутся, переглядываются и вытягивают шеи, всматриваясь в даль проспектов.
Одоевский и Пущин время от времени подходили к солдатам.
«Точно в светском салоне занимают гостей разговорами», — с горечью подумал о них Каховский.
— Смотрите, Анненков наш, с кавалергардами стоит. Вот и ладно, не пойдет же он против нас. Однако кавалерия в атаку идет.
— Пущин, командуйте вы.
— Да я в штатском, а впрочем… — он быстро подошел к солдатам:
— Ребята, я бывший военный, будете слушаться моей команды?
— Рады стараться, — оживились солдаты. — Только командуйте. А то что зря стоять.
Кто-то подал Пущину саблю.
— Го-товьсь! — раздалась его звучная команда.
Лошадиные морды конной гвардии вплотную придвинулись к каре. Клубы морозного пара от дыхания коней смешались с людским дыханием.
Зазвучали ружейные выстрелы.
— Ур-ра! — громыхнуло по всей площади, перекатилось за Неву и по окрестным улицам.
Лошади, скользя и спотыкаясь, шарахнулись назад ко дворцу.
— Спасибо московцам… Поверх голов стреляли, а то бы многих положили, — говорили кавалеристы.
И снова атака, такая же нестройная, спотыкающаяся. И переговоры между нападавшими и мятежниками:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221
И расступились шпалерами вдоль тротуаров.
— А ведь началось! — с восторгом вырвалось у Рылеева. Он потащил за собой Пущина. — Скорей туда, к ним!
По мостовой скорым шагом, переходящим в бег, с развевающимся знаменем, под барабанный бой и крики «ура» двигались по направлению к Сенату солдаты Московского полка.
Прорвалась плотина, зорко оберегаемая самодержавной властью, и бурные людские потоки устремились к Сенатской площади.
У памятника Петру Михаил Бестужев остановил своих московцев и роты поспешно построились в каре. Щепин-Ростовский, опершись на татарскую саблю, шумно переводил дыхание.
Из толпы показался Рылеев. Подбежал к Бестужеву. Обнял, трижды поцеловал. И сквозь слезы шепнул:
— Со светлым праздником, милый друг.
Пущин, проходя мимо солдат, перекидывался с ними шутливыми замечаниями.
Рылеев подбежал к нему.
— Мало, ах, как мало! Но я побегу, я приведу… измайловцев. Я уговорю лейб-гренадер…
И исчез в людской гуще.
— А Якубовича видел? — тихо спросил у брата Александр Бестужев.
— Как же, — с насмешливой улыбкой ответил Михаил, — когда мы подходили к Синему мосту, откуда ни возьмись он. Обнаженной шашкой над головой машет. Ну, точно на черкесов идет…
— Тс… вот он.
— Что ж, — подходя, начал Якубович, — ведь я говорил, что затеяли вы неудобоисполнимое дело… Войска-то маловато…
— Я не помню, чтобы ты это говорил, — ответил Бестужев. — А вот, что ты вчера сулил артиллерию привести, — помню твердо.
Якубович сердито поправил черную повязку и хотел что-то сказать, но в это время с Галерной улицы послышались звуки музыки, крики «ура» и барабанная дробь.
Подходил батальон Гвардейского экипажа во главе с Николаем Бестужевым.
— Ура! — встретили матросов московцы.
— Ура! Ура! — подхватила толпа.
Батальон выстроился в колонну позади Московского полка. Моряки и солдаты переговаривались:
— Что-то ваши не все будто?
— Подойдут, дайте время! Только глядите, ребята, чтоб дружней!
— А то будто сами не знаем…
Из-за Исаакиевского собора донеслось звонкое цоканье подков, и тотчас же из солдатских рядов раздались радостные крики:
— Кавалерия к нам скачет! Ур-ра!
— Ур-ра, Константин! — подхватили и матросы.
Но конная гвардия пронеслась мимо и стала строиться у Адмиралтейства.
На Дворцовой площади один за другим появлялись полки Кавалергардский, Преображенский, Семеновский и позже часть Московского полка, которая не пошла за Бестужевым. Эту часть удалось уговорить остаться в казармах прискакавшему туда великому князю Михаилу Павловичу, который был шефом Московского полка.
Чтобы убедить солдат в законности требуемой от них новой присяги, Михаил Павлович прибегнул к тому же приему, который имел успех в казармах конной гвардии: сам подошел к аналою и первым присягнул Николаю, заставляя солдат повторять за собою торжественную клятву.
— Наши-то хороши! — презрительно кивали стоящие у памятника московцы на своих однополчан, выстроившихся на Дворцовой площади, — супротив своих пошли, сукины сыны…
— Ты был в конной артиллерии? — спросил Оболенский Пущина.
— Да, но Сухозанет не пустил в казармы.
— Однако нас, видимо, считают серьезным противником, — сказал, подходя, Бестужев. — Смотрите, какие силы стягивают.
— А вон и наших прибывает, — радостно указал Оболенский на роты приближающихся лейб-гренадер.
Снова загремело ликующее, многократное «ур-ра!»
Гренадеры стали строиться налево от московцев, не обращая внимания на уговоры полкового командира Стюрлера, прискакавшего им вслед. /
Каховский подошел к нему:
— Прошу вас немедленно удалиться!
— Прочь пошел! — топнул на него ногой Стюрлер.
Каховский выстрелил. Два гренадера отнесли в сторону смертельно раненного Стюрлера.
— Мы с батальонным командиром Пановым уж и надежду стали терять, — рассказывал Сутгоф, блестя синими, от шведа-отца унаследованными глазами. — И вдруг… Саша Одоевский вызывает меня и говорит, что люди готовы. Мы к ним: «Ребята, за нами, впе-е-ред!» И все семь рот хлынули
…Снова появился Каховский. Подошел и слушал молча. Боком, цепляясь одной ногой за другую, приблизился Кюхельбекер:
— Оболенский, где же наш диктатор?
— Не знаю, почему Трубецкого нет, — развел тот руками.
— Но послушайте, ведь нельзя же без начальника!
— Конечно, конечно, — поспешно согласился Оболенский. — Никоим образом невозможно…
Подошли другие.
— Так как же быть?
— А будьте вы, Бестужев, начальником.-
Николай Бестужев решительно отказался:
— На море — с удовольствием, а на сухом пути я, лейтенант, понятия в командовании не имею.
— Тогда вам, Оболенский, — Кюхельбекер взял его за руку и подвел к солдатам. — Вот вам, братцы, новый начальник.
Оболенский застенчиво улыбнулся, постоял минуту перед каре и вернулся к Бестужеву.
— Так как же быть? — снова повис тревожный вопрос.
— Подождем, — попробовал успокоить Оболенский.
— Чего ждать?
— Где Рылеев?
— Где Трубецкой?
— Трубецкой пропал куда-то, Рылеев мечется по полкам, уговаривает, людей, — сказал Пущин.
— Нашел время. Теперь уже только один язык возможен — язык оружия.
— Но ведь Трубецкой сказал — без него огня не начинать.
— Трубецкой, Трубецкой! — сердито передразнил кто-то. — А сам он где?
Каховский полными муки глазами смотрел на своих товарищей, переходящих с одного места на другое. Их растерянный вид и суматошные движения заставляли его страдать.
Он видел, что и солдаты с удивлением смотрят на своих новых начальников, которые то и дело сходятся группами, шепчутся, переглядываются и вытягивают шеи, всматриваясь в даль проспектов.
Одоевский и Пущин время от времени подходили к солдатам.
«Точно в светском салоне занимают гостей разговорами», — с горечью подумал о них Каховский.
— Смотрите, Анненков наш, с кавалергардами стоит. Вот и ладно, не пойдет же он против нас. Однако кавалерия в атаку идет.
— Пущин, командуйте вы.
— Да я в штатском, а впрочем… — он быстро подошел к солдатам:
— Ребята, я бывший военный, будете слушаться моей команды?
— Рады стараться, — оживились солдаты. — Только командуйте. А то что зря стоять.
Кто-то подал Пущину саблю.
— Го-товьсь! — раздалась его звучная команда.
Лошадиные морды конной гвардии вплотную придвинулись к каре. Клубы морозного пара от дыхания коней смешались с людским дыханием.
Зазвучали ружейные выстрелы.
— Ур-ра! — громыхнуло по всей площади, перекатилось за Неву и по окрестным улицам.
Лошади, скользя и спотыкаясь, шарахнулись назад ко дворцу.
— Спасибо московцам… Поверх голов стреляли, а то бы многих положили, — говорили кавалеристы.
И снова атака, такая же нестройная, спотыкающаяся. И переговоры между нападавшими и мятежниками:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221