Речи производили на слушателей ошеломляющее впечатление.
Вскоре Фотий окончательно поселился в доме «дщери-девицы» графини Орловой и получил доступ не только в ее девическую спальню, но и ко всему ее колоссальному состоянию.
Слава Фотия достигла, наконец, своей вершины: монах был приглашен к самому царю.
После первой аудиенции Александр призывал его не раз для душеспасительных и покаянных бесед.
В этот последний визит Фотий был полон аракчеевскими наставлениями, а царь был охвачен мрачной меланхолией и чувствовал себя одиноким, несправедливо обиженным и обозленным на всех и на все.
Когда Фотий вошел в освещенный одним канделябром кабинет, царь молча подошел под его благословение. Потом взял его за руку и усадил на диван. Сам сел напротив, поставил локти на колени и, подперев ладонями щеки, пристально уставился в красное, слегка опухшее лицо монаха.
— Страждешь, государь? — спросил Фотий пропитым басом.
— Стражду, отче, — тихо ответил Александр.
— Смиреннейший царь, — начал Фотий, — царь, яко кроткий Давид; царь мудрый, царь по сердцу божию, достойный сосуд благодати святого духа, облегчи душу свою, пролей слезу, яко росу, на руно окрест сходящую. Господь узрит скорбь своего помазанника. Он поразит врази твои внутренние, кои, яко гады, клубятся в гнездилищах революции.
Александр закрыл глаза, а Фотий продолжал все с большим и большим жаром:
— Пресеки мановением десницы своея нечестие. Да падут богохулы и да онемеет язык расколов. И общества богопротивные, яко же ад, сокруши. Ты, победой над Наполеоном возвеличенный, убоишься ли зверя рыси, горлинкой прикинувшегося? Не отринешь ли министра духовного? Один у нас министр — господь Иисус Христос…
Все тише, но все явственней долетали до царя слова Фотия.
Они ударяли в сердце, и оно содрогалось тоскливым ожиданием грядущих бед.
Фотий сам испугался, когда увидел, что сделал с царем своими зловещими заклинаниями.
Положив руки крестом на склоненную к его коленям царскую голову, Фотий заменил исступленный шепот умильной речью:
— Вижу над тобой благодать святого духа, яко фимиам кадильный. Твори молитву, царь! Господь с тобою…
Александр упал на колени и, подняв глаза ввысь, заговорил в тон Фотию:
— Господи, буди милость твоя ко мне! Я же готов исправить все дела и твою святую волю творить.
Не вставая с колен, он обернулся к Фотию и так же растроганно попросил:
— Сотвори о мне здесь молитву ко господу, да осенит меня сила всевышнего на всякое благое дело!
— Царю небесный, утешителю… — начал нараспев Фотий.
А через полчаса, уверив Александра, что не только в его душе, но и на небесах «великая радость ныне», Фотий уезжал с приказанием царя, чтобы относительно увольнения Голицына Фотий сам придумал план «для свершения намерения в дело».
25. Дела мирские
Князь Голицын, поссорившись у Орловой с Фотием и понимая, что этим самым он отстраняет себя от участия в управлении государством, сам попросил Александра освободить его от всех занимаемых должностей.
Вертя в руках золотой лорнет, Александр со свойственной ему одному ледяной задушевностью ответил:
— И я, любезный князь, уже не раз собирался объясниться с вами чистосердечно. В самом деле, вверенное вам министерство как-то вам не удалось.
— Я это понимаю, государь. Пришла пора… — Голицын стиснул зубы так, что скулы явно обозначились на его гладко выбритых щеках.
Александр помолчал, как бы дожидаясь, не скажет ли Голицын еще чего-нибудь. Потом продолжал:
— Я думаю упразднить ваше сложное министерство, но… принять вашу отставку никогда не соглашусь. Нет, нет. Я вас прошу взять на себя главное управление почтовым департаментом.
Голицын еще крепче стиснул зубы.
— Да, почтовым департаментом, — заторопился вдруг Александр. — Таким образом, дела пойдут по-старому, и я не лишусь вашей близости, вашего совета.
При последних словах он позвонил в колокольчик.
Вошёл камердинер Анисимов с пакетом.
— От графа Алексея Андреевича Аракчеева лично к вашему величеству прибыл по неотложному делу унтер-офицер, — доложил Анисимов.
Царь вскрыл пакет.
«Всеподданнейше доношу вашему императорскому величеству, — писал Аракчеев, — что посланный фельдъегерский офицер Лан привез сего числа от графа Витта 3-го Украинского уланского полка унтер-офицера Шервуда, который объявил мне, что имеет донести вашему величеству касающееся до армии, состоящее будто в каком-то заговоре, которое он не намерен никому более открыть, как лично вашему величеству…»
Александр не стал читать далее. Уронил руки на колени, и тоска, как тошнота, заполнила все его существо.
— Опять, опять это, — вслух проговорил он и вдруг коротко бросил Голицыну: — Вы свободны, Александр Николаевич.
Так и расстались, не взглянув друг другу в глаза.
По уходе Голицына Александр, будто забыв о присутствии камердинера, долго стоял неподвижно у стола.
Потом, опустившись в кресло, устало проговорил:
— Пусть войдет этот Шервуд.
И полузакрыл глаза.
Он не поднял их и когда Шервуд, вытянувшись во фронт, остановился посреди кабинета.
— Запри дверь.
Шервуд исполнил приказание.
— Что ты мне хочешь сказать? Да подойди ближе.
Шервуд сделал еще несколько шагов.
— Ваше величество… — зная, что царь глуховат, зычно и отчетливо начал Шервуд, но царь приподнял лежащую на коленях руку:
— Не кричи так.
— Государь! Против спокойствия России и вашего величества существует заговор.
Полуопущенные веки царя чуть дрогнули:
— Почему ты это думаешь?
Шервуд стал торопливо излагать все, что узнал от Вадковского, все, что раньше видел и слышал в Каменке и в поездках по поручению Давыдовых к их зятю, Орлову, в Кишинев. Называл одну фамилию за другой и то, о чем догадывался острым чутьем сыщика, выдавал за достоверные факты.
При некоторых произносимых Шервудом именах царь недоуменно поднимал брови, но продолжал слушать.
— А скажи… скажи, много ли этих… этих недовольных?
— По духу и разговорам офицеров вообще, а в особенности южных армий, полагаю, что заговор распространен довольно широко и, если принять во внимание, что заразительные утопии имеют те же свойства быстрого распространения, как и злейшие болезни — чума и холера.
— А среди высшего командования, — перебил царь, — и государственных деятелей тоже обнаружены очаги заразы?
Шервуд замялся. Александр приподнял глаза до его подбородка.
— Полагаю, что да, — проговорил доносчик. — Деяния некоторых государственных сановников временами столь вредны благополучию России, что не чем иным, как явным злонамеренней, объяснить их невозможно.
— Ты о чем? — коротко спросил царь.
После минутного колебания Шервуд с азартом игрока, идущего ва-банк, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221