Сначала робкие, отрывистые, потом гневные, похожие на угрозу. И шершавые слова «муштра», «шеренга», «шпицрутен», «цыцгаус» повторялись множество раз с одинаковой злобой и ненавистью.
Слушая солдат, Сергей испытывал смутное чувство растерянности.
«Ведь вот он — горючий материал, коего пламя должно испепелить тиранию, — размышлял он, — но отчего же искры, бросаемые в него, вызывают лишь чад угрюмого брожения, лишь вспышки одиночных расправ, а не яркое зарево восстания? Отчего? Отчего?»
— А вы понимаете, что служит причиной вашего бедственного положения?
Его вопрос повис без ответа.
— От бога, что ли, так положено? — Сергей приподнялся с травы. — Как полагаешь ты, Панфилов?
Прежде чем ответить, Панфилов снова взглядом спросил товарищей. И те поддержали:
— Бог тут, ваше благородие, ни при чем вовсе. Начальство вредит.
Сергей встал, отряхнулся и, шагая по пыльной траве, стал говорить.
Все, что передумал, что перестрадал за них, все старался выразить в словах. И сидевшие на выгоревшей траве люди поняли его, потому что почувствовали любовь и муку в его задушевном голосе, в опечаленных глазах.
— Бог запрещал клясться, — бросал Муравьев короткие фразы, — а цари заставляют присягать им на верность. Бог создал человека свободным. Для чего же русское воинство и русский народ несчастны? Цари похитили их свободу, сделали рабами. Цари — нарушители воли бога, и да будут они прокляты, как притеснители народа. Так я говорю, друзья мои?
— Правильно! Верно!
— Цари окружают себя телохранителями, велят молиться за них по церквам, приказывают помещикам и всякого роданачальству народ держать в крепости и страхе… Тиранствовать над ним…
— Супостаты!
— Известное дело — изверги! — откликались солдаты.
— Что же делать вам — силе, на которой зловластие зиждется? — спросил Сергей.
— Известно чего, — густо краснея, проговорил Панфилов и с корнем выдернул несколько пучков травы. — Вот чего с ними делать, — отшвыривая пучки один за другим в сторону, сказал он.
— Правильно! Верно! До смерти, что ли, терпеть их? — раздались голоса.
— Пойдете за мной? — весь загораясь и чувствуя, что зажигает других, воскликнул Сергей.
— Куда угодно веди нас, ваше благородие
— Верите мне?
— Верим. Куда скажешь, пойдем, — отвечали солдаты.
— Ополчимся против тиранства, — опускаясь на колени, как для молитвы, продолжал Сергей, — отвратим раболепство, выберем новых апостолов из простого народа, а не из знатных господ. Подвигом этим очистимся. И горе тем, кто нам воспротивится! Как вялую траву, долой их, продавших души свои и торгующих душами ближнего своего. Страшное наказание постигнет их!
— Правильно рассудил, ваше благородие! — Крепко сжатые кулаки поднялись над головами. — Выдавай оружие! Веди, — наши черниговцы все за тобой пойдут!
— А за вашими и наши встанут! — твердо сказал Никита.
— Гуртом выходит, ребята! Важно! — счастливо улыбнулся Панфилов.
— Скорей бы только!
— Невмоготу стало!
— Давно пора! — раздавались гневные восклицания.
Сергей, радостно улыбаясь, вытирал платком разгоревшееся лицо.
— Теперь уж скоро, братцы! Ждите — скоро!
Расходились, когда вокруг все потемнело от приближающейся грозы.
Солнце, еще с утра тускло светившее сквозь разорванные облака, будто черным абажуром, прикрылось огромной тучей. Дождь зашептался с верхушками деревьев, зашуршал по сухой, выжженной траве. Крупные капли падали на дорожную пыль и расплывались большими, похожими на стертые пятаки, пятнами.
Держа фуражку в руках, Сергей неторопливо возвращался в Бакумовку. Ушедшие далеко вперед солдаты сняли рубахи, подставив под дождь голые спины и плечи.
18. Ссылочный невольник
В знойном от ослепительного солнца воздухе душно и сладко пахло отцветающей акацией. Ее бело-зеленые сережки устилали улицы Одессы.
По одной из них, ведущей к казенному зданию, в котором помещалась канцелярия новороссийского генерал-губернатора, энергично размахивая тростью с тяжелым набалдашником и переброшенным на руку плащом, шел Пушкин. Сдвинутая на затылок широкополая шляпа с высокой тульей кидала резкую тень на его лицо, концы белого фулярового шарфа и палевый жилет.
Прохожие — одни молча оборачивались на этого молодого человека необычайной наружности, другие приветствовали его почтительным поклоном, третьи открыто выражали ему свой восторг.
Но Пушкин шел, никого и ничего не замечая.
Взбежав по лестнице в канцелярию, он, запыхавшись, спросил попавшегося ему навстречу чиновника-инвалида.
— Александр Иваныч у себя?
Чиновник испуганно взглянул в разгоряченное лицо поэта и, посторонившись, сделал пригласительный жест в сторону кабинета правителя канцелярии.
Привстав из-за стола, Казначеев указал на кресло:
— Покорно прошу садиться, Александр Сергеевич.
Устало опустившись в кресло, Пушкин снял шляпу и обмахивался ею, как веером. Казначеев выжидательно глядел на него, теребя свои седеющие бачки.
Пушкин молчал, покусывая губы.
— Жара нынче невыносимая, — первым заговорил Казначеев, — не желаете ли кваску? Жена прислала, с ледком. Пожалуй, и не растаял еще…
— Премного благодарен, — неопределенно сказал Пушкин.
— Вот и отлично, — обрадовался правитель канцелярии и с готовностью повернулся к стоящему рядом в простенке шкафу. На нижней его полке, в зеленоватом от оконных штор сумраке, блеснула граненая пробка большого графина.
Казначеев взболтнул темно-янтарный квас, и белая пена засияла радужными пузырями.
— И ледок в сохранности, — протягивая Пушкину наполненный до краев стакан, довольным тоном проговорил Казначеев.
Пушкин сделал несколько жадных глотков.
— Нектар, — сказал он, держа перед собою недопитый квас, в котором весело ныряли и вновь всплывали золотистые точки. — Сущий нектар…
Казначеев самодовольно разгладил усы:
— Уж моя дражайшая половина на сей предмет такая искусница, что…
— Так вот что, — перебил Пушкин и тяжело поставил на стол свой стакан. — Вот по какому поводу я вас беспокою, добрейший Александр Иванович…
— Весь внимание, — настороженно нагнулся через стол Казначеев.
— Вам, конечно, известно, — строго заговорил Пушкин, — что граф Воронцов посылает меня в Херсонский, Елисаветградский и Александрийский уезды на предмет собирания сведений о появившейся в тех местах саранче и о средствах, употребляемых к ее уничтожению?
— Как же, как же, оное распоряжение его сиятельства даже в реестр уже занесено.
Пушкин вскочил с места:
— Поторопились… Однако прошу вас в таком случае, принять от меня официальные на сей счет объяснения.
— Извольте говорить, — вздохнул Казначеев.
— Ни в какие отношения с начальством поименованных уездов я входить не стану, — чеканя слова, Пушкин ударял указательным пальцем по краю стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221
Слушая солдат, Сергей испытывал смутное чувство растерянности.
«Ведь вот он — горючий материал, коего пламя должно испепелить тиранию, — размышлял он, — но отчего же искры, бросаемые в него, вызывают лишь чад угрюмого брожения, лишь вспышки одиночных расправ, а не яркое зарево восстания? Отчего? Отчего?»
— А вы понимаете, что служит причиной вашего бедственного положения?
Его вопрос повис без ответа.
— От бога, что ли, так положено? — Сергей приподнялся с травы. — Как полагаешь ты, Панфилов?
Прежде чем ответить, Панфилов снова взглядом спросил товарищей. И те поддержали:
— Бог тут, ваше благородие, ни при чем вовсе. Начальство вредит.
Сергей встал, отряхнулся и, шагая по пыльной траве, стал говорить.
Все, что передумал, что перестрадал за них, все старался выразить в словах. И сидевшие на выгоревшей траве люди поняли его, потому что почувствовали любовь и муку в его задушевном голосе, в опечаленных глазах.
— Бог запрещал клясться, — бросал Муравьев короткие фразы, — а цари заставляют присягать им на верность. Бог создал человека свободным. Для чего же русское воинство и русский народ несчастны? Цари похитили их свободу, сделали рабами. Цари — нарушители воли бога, и да будут они прокляты, как притеснители народа. Так я говорю, друзья мои?
— Правильно! Верно!
— Цари окружают себя телохранителями, велят молиться за них по церквам, приказывают помещикам и всякого роданачальству народ держать в крепости и страхе… Тиранствовать над ним…
— Супостаты!
— Известное дело — изверги! — откликались солдаты.
— Что же делать вам — силе, на которой зловластие зиждется? — спросил Сергей.
— Известно чего, — густо краснея, проговорил Панфилов и с корнем выдернул несколько пучков травы. — Вот чего с ними делать, — отшвыривая пучки один за другим в сторону, сказал он.
— Правильно! Верно! До смерти, что ли, терпеть их? — раздались голоса.
— Пойдете за мной? — весь загораясь и чувствуя, что зажигает других, воскликнул Сергей.
— Куда угодно веди нас, ваше благородие
— Верите мне?
— Верим. Куда скажешь, пойдем, — отвечали солдаты.
— Ополчимся против тиранства, — опускаясь на колени, как для молитвы, продолжал Сергей, — отвратим раболепство, выберем новых апостолов из простого народа, а не из знатных господ. Подвигом этим очистимся. И горе тем, кто нам воспротивится! Как вялую траву, долой их, продавших души свои и торгующих душами ближнего своего. Страшное наказание постигнет их!
— Правильно рассудил, ваше благородие! — Крепко сжатые кулаки поднялись над головами. — Выдавай оружие! Веди, — наши черниговцы все за тобой пойдут!
— А за вашими и наши встанут! — твердо сказал Никита.
— Гуртом выходит, ребята! Важно! — счастливо улыбнулся Панфилов.
— Скорей бы только!
— Невмоготу стало!
— Давно пора! — раздавались гневные восклицания.
Сергей, радостно улыбаясь, вытирал платком разгоревшееся лицо.
— Теперь уж скоро, братцы! Ждите — скоро!
Расходились, когда вокруг все потемнело от приближающейся грозы.
Солнце, еще с утра тускло светившее сквозь разорванные облака, будто черным абажуром, прикрылось огромной тучей. Дождь зашептался с верхушками деревьев, зашуршал по сухой, выжженной траве. Крупные капли падали на дорожную пыль и расплывались большими, похожими на стертые пятаки, пятнами.
Держа фуражку в руках, Сергей неторопливо возвращался в Бакумовку. Ушедшие далеко вперед солдаты сняли рубахи, подставив под дождь голые спины и плечи.
18. Ссылочный невольник
В знойном от ослепительного солнца воздухе душно и сладко пахло отцветающей акацией. Ее бело-зеленые сережки устилали улицы Одессы.
По одной из них, ведущей к казенному зданию, в котором помещалась канцелярия новороссийского генерал-губернатора, энергично размахивая тростью с тяжелым набалдашником и переброшенным на руку плащом, шел Пушкин. Сдвинутая на затылок широкополая шляпа с высокой тульей кидала резкую тень на его лицо, концы белого фулярового шарфа и палевый жилет.
Прохожие — одни молча оборачивались на этого молодого человека необычайной наружности, другие приветствовали его почтительным поклоном, третьи открыто выражали ему свой восторг.
Но Пушкин шел, никого и ничего не замечая.
Взбежав по лестнице в канцелярию, он, запыхавшись, спросил попавшегося ему навстречу чиновника-инвалида.
— Александр Иваныч у себя?
Чиновник испуганно взглянул в разгоряченное лицо поэта и, посторонившись, сделал пригласительный жест в сторону кабинета правителя канцелярии.
Привстав из-за стола, Казначеев указал на кресло:
— Покорно прошу садиться, Александр Сергеевич.
Устало опустившись в кресло, Пушкин снял шляпу и обмахивался ею, как веером. Казначеев выжидательно глядел на него, теребя свои седеющие бачки.
Пушкин молчал, покусывая губы.
— Жара нынче невыносимая, — первым заговорил Казначеев, — не желаете ли кваску? Жена прислала, с ледком. Пожалуй, и не растаял еще…
— Премного благодарен, — неопределенно сказал Пушкин.
— Вот и отлично, — обрадовался правитель канцелярии и с готовностью повернулся к стоящему рядом в простенке шкафу. На нижней его полке, в зеленоватом от оконных штор сумраке, блеснула граненая пробка большого графина.
Казначеев взболтнул темно-янтарный квас, и белая пена засияла радужными пузырями.
— И ледок в сохранности, — протягивая Пушкину наполненный до краев стакан, довольным тоном проговорил Казначеев.
Пушкин сделал несколько жадных глотков.
— Нектар, — сказал он, держа перед собою недопитый квас, в котором весело ныряли и вновь всплывали золотистые точки. — Сущий нектар…
Казначеев самодовольно разгладил усы:
— Уж моя дражайшая половина на сей предмет такая искусница, что…
— Так вот что, — перебил Пушкин и тяжело поставил на стол свой стакан. — Вот по какому поводу я вас беспокою, добрейший Александр Иванович…
— Весь внимание, — настороженно нагнулся через стол Казначеев.
— Вам, конечно, известно, — строго заговорил Пушкин, — что граф Воронцов посылает меня в Херсонский, Елисаветградский и Александрийский уезды на предмет собирания сведений о появившейся в тех местах саранче и о средствах, употребляемых к ее уничтожению?
— Как же, как же, оное распоряжение его сиятельства даже в реестр уже занесено.
Пушкин вскочил с места:
— Поторопились… Однако прошу вас в таком случае, принять от меня официальные на сей счет объяснения.
— Извольте говорить, — вздохнул Казначеев.
— Ни в какие отношения с начальством поименованных уездов я входить не стану, — чеканя слова, Пушкин ударял указательным пальцем по краю стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221