Но доложили о приходе графа Милорадовича.
«Что ему нужно? Ведь знает же, что я присягнул», — обеспокоился Николай, но позвать велел.
— Государственный совет убедительнейше просит ваше императорское высочество, — заговорил Милорадович, — удостоить его своим посещением, единственно в том предмете, чтоб из собственных уст вашего высочества услышать вашу непреложную волю.
Николай ехидно осклабился:
— Ишь вы, скорые какие. Законники, а меня к беззаконию побуждаете. Я не член Государственного совета и посему присутствовать на его заседаниях права не имею. — И не мог удержаться, чтобы не прибавить ядовито: — Уж коли вы по канонам поступаете, так позвольте же и мне им следовать.
И отвернулся.
Когда Милорадович выходил, Николай прошептал сквозь стиснутые зубы:
— Законники без…
Через четверть часа Милорадович возвратился.
— Государственный совет послал меня испросить дозволения in corpore явиться перед лицом вашего высочества, дабы, приняв изустное приказание, немедленно исполнить оное…
Николай не слушал далее.
«Ага! — ликующе пронеслось в его мозгу. — То мне свои законы навязывали, а то за приказаниями явились».
— Я сейчас выйду в приемную залу, — постарался он ответить совсем равнодушно.
К сановникам вышел той гордой поступью, какой позже приводил в восторг дам на придворных балах. Все черты бескровного лица были каменно-неподвижны.
И слова падали однообразно холодно, как взмахи сабли на солдатском ученье.
— Я вас… — на миг запнулся: «Прошу — нельзя, приказываю — рано». И нашелся: — Я вас убеждаю для блага государства немедленно, по примеру моему и войска, принять присягу на верное подданство государю императору Константину Павловичу. Я никакого другого предложения не приму и слушать не стану.
— Какой рыцарский подвиг! — прошептал князь Голицын с таким расчетом, чтоб Николай услышал.
— Ничего не вижу достойного похвалы, — продолжал Николай. — Простое исполнение долга и закона.
Голицын умоляюще сложил руки:
— Ваше величество… виноват, ваше высочество…
— Умело ошибся князь, — прошептал один сановник другому.
Голицын просил разрешения Государственному совету посетить Марью Федоровну. Согласие было дано. Выслушивая соболезнования, она старалась по лицам узнать о том, что произошло в зале. И осторожно заговорила:
— Мне совершенно известно положение, сделанное моим Александром в рассуждении Николая. И я вас уверяю, что все это сделано по доброй воле и по непринужденному согласию моего Константина…
— Это все ни к чему, maman, — шепнул Николай, подавая ей оброненный платочек. И еще тише: — Я приказал присягать Константину.
Глаза Марьи Федоровны блеснули злобой. Она поднесла к ним платочек и поспешила докончить:
— Со всем тем я одобряю поступок этого… этого… рыцаря.
Она взяла Николая за руку, точно так, как брала в детстве, чтобы в наказание за упрямство отвести к дядьке Адлербергу. Потом выпустила эти холодные пальцы и, не отнимая платка от лица, ушла во внутренние комнаты дворца.
По уходе членов Государственного совета Николай быстро подошел к столу и написал без единой помарки:
«Любезный Константин. Предстаю перед моим государем присягою, которую уже принес ему со всеми меня окружающими Ваш брат и ваш верный подданный
на жизнь и на смерть Николай».
И сейчас же, не вставая, другое письмо — к Дибичу в Таганрог:
«Гвардия, город — все присягнули, я сам привел Государственный совет к присяге. Все спокойно и тихо. Поцелуйте за меня, несчастного брата, гроб моего благодетеля».
30. Совершенное недоразумение
В тот день, когда Петербург узнал о кончине Александра, «русский завтрак» Рылеева, несмотря на то, что хозяин чувствовал недомогание, затянулся до поздней ночи.
Первым привез весть о смерти царя Пущин.
Не успел он досказать всех связанных с нею слухов, как примчались братья Бестужевы.
— Вы уже знаете?!
— Нынче в семь утра вбежал к нам Якубович. Думали — убьет. Зубами скрежещет: «Вы, говорит, вырвали его у меня. Не дали мне местью насладиться. Умер царь в Таганроге». Выбежал, через короткое время вновь ворвался, как оглашенный, с известием, что во дворце присягают Константину и будто есть слух, что это зря, ибо царем надлежит быть Николаю. Такова, дескать, воля покойного.
— Какая воля! — раздались голоса. — Кто ее слышал? Отчего Александр при жизни не оповестил страну? Вздор! Николай — узурпатор, самозванец.
Приехал Трубецкой:
— Ну, что? Как? Что во дворце?
Окружили. Оглушили вопросами. Затормошили.
— Да, все идет, как следует. Все присягнули Константину и Николай Павлович первым…
— Смутное время грядет! — вдруг раздался голос из прихожей.
Вбежал запыхавшийся князь Щепин-Ростовский
— Николай хочет быть царем! Требуем Константина! Во дворце никто ничего не знает. Все шушукаются. Трубецкой, Рылеев, говорите, что нам делать.
— Да, да, — поддержали его. — Приказывайте!
Трубецкой прислонился спиной к теплым изразцам печи:
— Погодите, друзья. Дайте нам поразмыслить над совершившимися событиями. Конечно, действие, которое представлялось нам в неизвестной дали, придвинулось. Буде слухи о намерениях Николая справедливы — согласимся, что никакой другой случай не будет столь благоприятен для приведения в исполнение наших целей…
— Правильно! Справедливо! Быть наготове! — покрыли его слова бурные крики.
— Поедем к тебе или к Оболенскому: здесь не дадут поговорить, — вполголоса проговорил Рылеев.
Но уехать им не пришлось.
Без конца входили и выходили все новые и новые люди. Одни, не снимая шуб, сообщали последние новости, подхватывали те, которые слышали здесь, и вновь исчезали. Другие присаживались к столу, обжигаясь, глотали горячий чай, спрашивали, отвечали, спорили.
Подросток, казачок Петрушка, и старая девушка Дуняша к вечеру с ног сбились. И колокольчик в прихожей звякал поминутно, и шубы подавать надобно было, и самовар подогревать, и калачей подкупать.
Наталья Михайловна помогала.
Перекинув через плечо полотенце, мыла чашки, колола щипцами сахар и улыбалась ворчанью Дуняши:
— Чистое светопреставление! День-деньской бестолочь. Где они и слова все разные находят… Кажись, ни разу еще эдакого содома не бывало. Ныне такие гости нашли, что впервой вижу.
— И все хорошие люди, — сказала Наталья Михайловна.
— Да уже наш-то дурного человека к себе не допустит, — с сердитой лаской проговорила Дуняша, не чаявшая души в Рылееве. — Оттого и идут все к нему, что уж больно душевный наш Кондратий Федорович. Такого-то человека поискать да поискать.
Наталья Михайловна повесила полотенце и направилась в детскую.
Проходя мимо столовой, заглянула в узенькую щель не совсем притворенной двери. Синий туман табачного дыма мешал рассмотреть лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221