— Да, ваше величество; потому что вновь приходящие депутаты вооружены мандатом: объявить войну знати и духовенству! Что касается короля, на его счет еще не высказывают ничего определенного: потом будет видно…
Если он захочет ограничиться исполнительной властью, ему, возможно, простят старое…
— Как?! — вскричала королева. — То есть как это ему простят старое? Я полагаю, что королю решать, кого казнить, а кого миловать!
— Вот именно это я и хотел сказать; вы сами видите, что на этот счет никогда не удастся прийти к согласию: новые люди, — и вы, ваше величество, к несчастью, будете иметь случай в этом убедиться, — не дадут себе труда даже из вежливости притворяться, как делали те, кто уходит… Для них, — я слышал об этом от одного из депутатов Жиронды, моего собрата по имени Верньо, — для них король — враг!
— Враг? — в изумлении переспросила королева.
— Да, ваше величество, — подтвердил Барнав, — враг, то есть вольный или невольный центр всех врагов, внешних и внутренних; увы, да, приходится это признать, и они не так уж неправы; эти новые люди верят, что открыли истину, а на самом деле не имеют другой заслуги, как говорить во всеуслышание то, что ваши самые ярые противники не смели вымолвить шепотом…
— Враг? — переспросила королева. — Король — враг своему народу? Ну, господин Барнав, в это вы не только никогда не заставите меня поверить — это и понять-то никак невозможно!
— Однако это правда, ваше величество; враг по натуре, враг по темпераменту! Третьего дня он принял Конституцию, не правда ли?
— Да; так что же?
— Вернувшись сюда, король едва не заболел от ярости, а вечером написал к императору.
— А как, по-вашему, мы можем перенести подобное оскорбление?
— Ах, ваше величество, вы же сами видите! враг, бесспорно — враг… Враг сознательный, потому что, будучи воспитан герцогом де ла Вогийоном, главой партии иезуитов, король отдает свое сердце священникам, а они — враги нации! Враг против своей воли, потому что является вынужденным главой контрреволюции; предположите даже, что он не пытался уехать из Парижа: он в Кобленце вместе с эмиграцией, в Вандее, — со священниками, в Вене и Пруссии
— с союзниками Леопольда и Фридриха. Король ничего не делает… Я? охотно допускаю, ваше величество, что он ничего и не сделает, — печально промолвил Барнав, — ну так за неимением его персоны используют его имя: в хижине, на кафедре, во дворце это по-прежнему несчастный король, славный король, король
— святой! А когда наступает Революция, жалость беспощадно карается!
— Должна признаться, господин Барнав, что не могу поверить: вы ли это говорите? Не вы ли стали первым, кто нас пожалел?
— Да, ваше величество, мне было вас жаль! Я и сейчас искренне вас жалею! Но между мною и теми, О ком я говорю, разница заключается в том, что они вас жалеют, чтобы потом погубить, а я жалею затем, чтоб спасти!
— Скажите, сударь: есть ли у новых людей, идущих, если верить вашим словам, затем, чтобы объявить нам войну не на жизнь, а на смерть, какой-нибудь определенный план; договорились ли они между собою заранее?
— Нет, ваше величество, я слышал лишь рассуждения общего порядка, об уничтожении титула Величество перед церемонией открытия Собрания; о замене трона обычным креслом слева от председателя…
— Не видите ли вы в этом нечто большее, чем то, что господин Type сел, видя, что сидит король?
— Во всяком случае, это новый шаг вперед, а не назад… Пугает еще и то, ваше величество, что господина Байи и генерала Лафайета заменят на их постах.
— Ну, о них-то я ничуть не жалею! — с живостью воскликнула королева — И напрасно, ваше величество: господин Байи и генерал де Лафайет — ваши друзья… Королева горько усмехнулась.
— Да, да, ваши друзья! Ваши последние друзья, может быть! Так поберегите их; если они еще пользуются хоть какой-нибудь популярностью, используйте ее, но по-, спешите! их популярности, как и моей, скоро придет конец.
— Сударь! Вы указываете мне на пропасть, вы подводите меня к самому краю, вы заставляете меня ужаснуться ее глубине, но не даете совета, как избежать падения.
Барнав на минуту замолчал.
Потом он со вздохом прошептал:
— Ах, ваше величество! И зачем только вас арестовали на дороге в Монмеди?!
— Ну, вот! Господин Барнав одобряет бегство в Варенн! — воскликнула королева.
— Я не одобряю, ваше величество, потому что ваше нынешнее положение — прямое следствие вашего бегства; но раз этому бегству непременно суждено было иметь такие последствия, я сожалею, что оно не удалось.
— Значит ли это, что сегодня господин Барнав, член Национального собрания, направленный этим самым собранием вместе с господином Петионом и господином Латур-Мобуром для возвращения короля и королевы в Париж, сожалеет о том, что королю и королеве не удалось пересечь границу?
— Давайте договоримся, ваше величество: сожалеет об атом не член Собрания, не коллега господина Латур-Мобура и господина Петиона; сожалеет несчастный Барнав, ваш покорнейший слуга, готовый отдать sa вас жизнь, то есть последнее, что у него есть.
— Благодарю вас, сударь, — кивнула королева, — то, как вы предлагаете мне свою жизнь, доказывает, что вы из тех, что не бросают слов на ветер; однако я надеюсь, что мне не придется от вас этого требовать.
— Тем хуже для меня, ваше величество! — отвечал Барнав просто.
— Что значит «тем хуже» ?
— Мне в любом случае суждено пасть, так я хотел бы по крайней мере не сдаваться без боя, а то произойдет вот что: в глубине Дофине, откуда я ничем не смогу вам помочь, я буду скорее давать обеты молодой и прекрасной женщине, матери нежной и любящей, нежели королеве; те же ошибки, которые были допущены в прошлом, определят и будущее: вы станете рассчитывать на чужеземную помощь, которая так и не придет или придет слишком поздно; якобинцы захватят власть в Собрании и не только в Собрании; ваши друзья покинут Францию, дабы избежать преследований; те, кто останется, будут арестованы и отправлены в тюрьму: я буду в их числе, потому что не желаю бежать! Меня будут судить, приговорят к смерти; возможно, моя смерть не принесет вам пользы и даже пройдет для вас незамеченной; да если слух о ней и дойдет до вас, она до такой степени окажется для вас бесполезной, что вы и не вспомните о тех нескольких часах, в течение которых я мог надеяться быть вам полезным…
— Господин Барнав! — с достоинством проговорила королева. — Я понятия не имею о том, какую судьбу готовит нам с королем будущее; однако я твердо знаю, что имена оказавших нам услуги людей навсегда запечатлены в нашей памяти, и что бы ни случилось с этими людьми, их судьба не может быть нам безразлична… А теперь скажите, господин Барнав, можем ли мы что-нибудь для вас сделать?
— Очень многое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206