солдаты знали, какой опасности подвергался в те самые минуты Бийо, получивший ранение, защищая правое дело; потому-то они и восприняли это приглашение как приказ: все как один солдаты Национальной гвардии Арамона обещали своему командиру, что непременно будут на следующий день ровно в одиннадцать часов у дома покойной.
Вечером Питу возвратился на ферму; в дверях он столкнулся со столяром, тащившим на плече гроб.
Питу был по натуре очень деликатен, что так редко встречается не только среди крестьян, но даже и среди людей светских; он велел столяру спрятаться вместе с гробом в конюшне, чтобы избавить Катрин от самого вида гроба, а также от ужасного стука молотка, и вошел один.
Катрин молилась, стоя на коленях у кровати матери: тело покойной заботами двух набожных женщин было обмыто и зашито в саван.
Питу дал Катрин отчет о том, что он сделал за день, и пригласил ее пройтись.
Однако Катрин хотела исполнить свои долг до конца и отказалась.
— Маленькому Изидору будет плохо, ежели вы с ним не погуляете, — заметил Питу.
— Возьмите его и погуляйте с ним, господин Питу. Должно быть, Катрин очень доверяла Питу, ежели поручала ему заботу о своем сыне, пусть даже на несколько минут.
Питу послушно вышел, во спустя минут пять вновь появился в комнате.
— Малыш со мной гулять не хочет, он плачет! — доложил Питу.
В самом деле, через отворенную дверь Катрин услыхала крик сына.
Она поцеловала покойницу в лоб, вырисовывавшийся сквозь полотно савана, и чувствуя, как сердце ее словно рвется на части, оставила мать и пошла к сыну.
Маленький Изидор плакал; Катрин взяла его на руки и следом за Питу вышла с фермы.
Тем временем столяр с гробом вошел в дом.
Питу хотел на полчаса увести Катрин подальше от фермы.
Будто ненароком он повел ее по дороге в Бурсон. Эта дорога о многом напомнила бедной девочке, и Катрин не заметила, как они прошли полмили; за это время она не сказала Питу ни слова, прислушиваясь к тому, что творилось в ее душе, и мысленно разговаривая сама с собой.
Когда Питу решил, что столяру пора бы кончить свое дело, он предложил:
— Мадмуазель Катрин! Не вернуться ли нам на ферму?
Катрин очнулась от нахлынувших воспоминаний.
— Да! — спохватилась она. — Вы очень добры, дорогой Питу.
И они пошли обратно в Писле.
Когда они вернулись, г-жа Клеман кивнула Питу в знак того, что дело сделано.
Катрин пошла к себе, чтобы уложить Изидора.
Исполнив материнский долг, она хотела было занять прежнее место у постели покойницы.
Однако за дверью ее поджидал Питу.
— Не ходите, мадмуазель Катрин, все уже кончено, — предупредил он.
— Как кончено?
— Да… Пока нас не было, мадмуазель… Питу помолчал, потом продолжал:
— Пока нас не было, столяр…
— Так вот почему вы настаивали, чтобы я вышла из дому… Понимаю, славный мой Питу! Катрин благодарно на него взглянула.
— Прочитаю последнюю молитву и вернусь, — пообещала она.
Катрин решительно зашагала к комнате матери и вошла туда.
Питу на цыпочках шел за ней, но на пороге комнаты остановился.
Гроб стоял на двух стульях посреди комнаты.
Катрин вздрогнула и замерла, слезы снова хлынули у нее из глаз.
Она опустилась перед гробом на зелени, прижавшись бледным от изнеможения и страданий челом к дубовой крышке.
На том скорбном пути, что ведет покойника от его предсмертной постели к могиле, его вечному приюту, провожающие его живые люди ежеминутно наталкиваются на нечто такое, что будто нарочно предназначено для того, чтобы истерзанные сердца выплакали все слезы до последней капли.
Катрин молилась долго; она никак не могла оставить гроб; бедняжка понимала, что после смерти Изидора у нее оставалось на земле лишь два близких человека: мать и Питу.
Мать благословила ее и простилась с ней; сегодня мать лежит в гробу, а завтра будет уже в могиле.
Оставался один Питу!
Нелегко оставить своего близкого друга, когда этот друг — мать!
Питу почувствовал, что пора прийти на помощь Катрин; он переступил через порог и, видя, что слова бесполезны, попытался поднять ее за плечи.
— Еще одну молитву, господин Питу, одну-единственную!
— Вы заболеете, мадмуазель Катрин! — возразил Питу.
— Ну и что?
— Мне придется искать господину Изидору кормилицу.
— Ты прав, прав, Питу, — согласилась Катрин. — Боже мой! Как ты добр, Питу! Боже мой! Я тебя так люблю!
Питу покачнулся и едва не свалился.
Он попятился, привалился спиной к стене, и тихие, почти счастливые слезы покатились у него из глаз.
Разве Катрин не сказала сейчас, что любит его?
Питу не обольщался относительно того, как любит его Катрин, но как бы она его ни любила, для него и этого было довольно.
Кончив молитву, Катрин, как и обещала Питу, поднялась, медленно приблизилась к молодому человеку и уткнулась головой ему в плечо.
Питу обнял Катрин за талию и повел из комнаты.
Она не сопротивлялась, но, прежде чем переступить порог, оглянулась, бросив последний взгляд на освещенный двумя свечами гроб.
— Прощай, матушка! Прощай навсегда! — прошептала она и вышла.
На пороге комнаты Катрин Питу ее остановил. Катрин, хорошо зная Питу, поняла, что он хочет сказать ей нечто важное.
— В чем дело? — спросила она.
— Не кажется ли вам, мадмуазель Катрин, — смущенно пролепетал Питу, — что настало время покинуть ферму?
— Я уйду отсюда вместе с матерью, — отвечала она. Катрин проговорила эти слова с такой твердостью, что Питу понял: спорить бесполезно.
— Когда вы покинете ферму, — продолжал Питу, — знайте, что в миле отсюда есть два места, где вы всегда будете приняты: в хижине папаши Клуи и в доме Питу.
Питу называл «домом» свою комнату и свой кабинет.
— Спасибо, Питу! — кивнула она, давая понять, что примет одно из этих предложений.
Катрин возвратилась к себе, не заботясь о Питу, потому что знала, что он всегда найдет, где переночевать.
На следующее утро на ферму с десяти часов стали сходиться приглашенные на похороны друзья.
Собрались все фермеры окрестных деревень: Бурсона, Ну, Ивора, Куайоля, Ларни, Арамона и Вивьера.
Одним из первых пришел мэр Виллер-Котре, славный г-н де Лонпре.
В половине одиннадцатого с барабанным боем и развернутым знаменем прибыла Национальная гвардия Арамона в полном составе.
Катрин, вся в черном, держа на руках одетого в черное малыша, принимала каждого приходящего, и, надобно заметить, никто не испытал ничего, кроме уважения, к этой матери и к ее ребенку, одетым в траур.
К одиннадцати часам на ферме собралось более трехсот человек.
Не было лишь священника, причта, носильщиков.
Их подождали еще четверть часа.
Они не шли.
Питу взобрался на самый высокий чердак фермы.
Из окна была видна на две мили вокруг равнина, раскинувшаяся между Виллер-Котре и деревушкой Писле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206
Вечером Питу возвратился на ферму; в дверях он столкнулся со столяром, тащившим на плече гроб.
Питу был по натуре очень деликатен, что так редко встречается не только среди крестьян, но даже и среди людей светских; он велел столяру спрятаться вместе с гробом в конюшне, чтобы избавить Катрин от самого вида гроба, а также от ужасного стука молотка, и вошел один.
Катрин молилась, стоя на коленях у кровати матери: тело покойной заботами двух набожных женщин было обмыто и зашито в саван.
Питу дал Катрин отчет о том, что он сделал за день, и пригласил ее пройтись.
Однако Катрин хотела исполнить свои долг до конца и отказалась.
— Маленькому Изидору будет плохо, ежели вы с ним не погуляете, — заметил Питу.
— Возьмите его и погуляйте с ним, господин Питу. Должно быть, Катрин очень доверяла Питу, ежели поручала ему заботу о своем сыне, пусть даже на несколько минут.
Питу послушно вышел, во спустя минут пять вновь появился в комнате.
— Малыш со мной гулять не хочет, он плачет! — доложил Питу.
В самом деле, через отворенную дверь Катрин услыхала крик сына.
Она поцеловала покойницу в лоб, вырисовывавшийся сквозь полотно савана, и чувствуя, как сердце ее словно рвется на части, оставила мать и пошла к сыну.
Маленький Изидор плакал; Катрин взяла его на руки и следом за Питу вышла с фермы.
Тем временем столяр с гробом вошел в дом.
Питу хотел на полчаса увести Катрин подальше от фермы.
Будто ненароком он повел ее по дороге в Бурсон. Эта дорога о многом напомнила бедной девочке, и Катрин не заметила, как они прошли полмили; за это время она не сказала Питу ни слова, прислушиваясь к тому, что творилось в ее душе, и мысленно разговаривая сама с собой.
Когда Питу решил, что столяру пора бы кончить свое дело, он предложил:
— Мадмуазель Катрин! Не вернуться ли нам на ферму?
Катрин очнулась от нахлынувших воспоминаний.
— Да! — спохватилась она. — Вы очень добры, дорогой Питу.
И они пошли обратно в Писле.
Когда они вернулись, г-жа Клеман кивнула Питу в знак того, что дело сделано.
Катрин пошла к себе, чтобы уложить Изидора.
Исполнив материнский долг, она хотела было занять прежнее место у постели покойницы.
Однако за дверью ее поджидал Питу.
— Не ходите, мадмуазель Катрин, все уже кончено, — предупредил он.
— Как кончено?
— Да… Пока нас не было, мадмуазель… Питу помолчал, потом продолжал:
— Пока нас не было, столяр…
— Так вот почему вы настаивали, чтобы я вышла из дому… Понимаю, славный мой Питу! Катрин благодарно на него взглянула.
— Прочитаю последнюю молитву и вернусь, — пообещала она.
Катрин решительно зашагала к комнате матери и вошла туда.
Питу на цыпочках шел за ней, но на пороге комнаты остановился.
Гроб стоял на двух стульях посреди комнаты.
Катрин вздрогнула и замерла, слезы снова хлынули у нее из глаз.
Она опустилась перед гробом на зелени, прижавшись бледным от изнеможения и страданий челом к дубовой крышке.
На том скорбном пути, что ведет покойника от его предсмертной постели к могиле, его вечному приюту, провожающие его живые люди ежеминутно наталкиваются на нечто такое, что будто нарочно предназначено для того, чтобы истерзанные сердца выплакали все слезы до последней капли.
Катрин молилась долго; она никак не могла оставить гроб; бедняжка понимала, что после смерти Изидора у нее оставалось на земле лишь два близких человека: мать и Питу.
Мать благословила ее и простилась с ней; сегодня мать лежит в гробу, а завтра будет уже в могиле.
Оставался один Питу!
Нелегко оставить своего близкого друга, когда этот друг — мать!
Питу почувствовал, что пора прийти на помощь Катрин; он переступил через порог и, видя, что слова бесполезны, попытался поднять ее за плечи.
— Еще одну молитву, господин Питу, одну-единственную!
— Вы заболеете, мадмуазель Катрин! — возразил Питу.
— Ну и что?
— Мне придется искать господину Изидору кормилицу.
— Ты прав, прав, Питу, — согласилась Катрин. — Боже мой! Как ты добр, Питу! Боже мой! Я тебя так люблю!
Питу покачнулся и едва не свалился.
Он попятился, привалился спиной к стене, и тихие, почти счастливые слезы покатились у него из глаз.
Разве Катрин не сказала сейчас, что любит его?
Питу не обольщался относительно того, как любит его Катрин, но как бы она его ни любила, для него и этого было довольно.
Кончив молитву, Катрин, как и обещала Питу, поднялась, медленно приблизилась к молодому человеку и уткнулась головой ему в плечо.
Питу обнял Катрин за талию и повел из комнаты.
Она не сопротивлялась, но, прежде чем переступить порог, оглянулась, бросив последний взгляд на освещенный двумя свечами гроб.
— Прощай, матушка! Прощай навсегда! — прошептала она и вышла.
На пороге комнаты Катрин Питу ее остановил. Катрин, хорошо зная Питу, поняла, что он хочет сказать ей нечто важное.
— В чем дело? — спросила она.
— Не кажется ли вам, мадмуазель Катрин, — смущенно пролепетал Питу, — что настало время покинуть ферму?
— Я уйду отсюда вместе с матерью, — отвечала она. Катрин проговорила эти слова с такой твердостью, что Питу понял: спорить бесполезно.
— Когда вы покинете ферму, — продолжал Питу, — знайте, что в миле отсюда есть два места, где вы всегда будете приняты: в хижине папаши Клуи и в доме Питу.
Питу называл «домом» свою комнату и свой кабинет.
— Спасибо, Питу! — кивнула она, давая понять, что примет одно из этих предложений.
Катрин возвратилась к себе, не заботясь о Питу, потому что знала, что он всегда найдет, где переночевать.
На следующее утро на ферму с десяти часов стали сходиться приглашенные на похороны друзья.
Собрались все фермеры окрестных деревень: Бурсона, Ну, Ивора, Куайоля, Ларни, Арамона и Вивьера.
Одним из первых пришел мэр Виллер-Котре, славный г-н де Лонпре.
В половине одиннадцатого с барабанным боем и развернутым знаменем прибыла Национальная гвардия Арамона в полном составе.
Катрин, вся в черном, держа на руках одетого в черное малыша, принимала каждого приходящего, и, надобно заметить, никто не испытал ничего, кроме уважения, к этой матери и к ее ребенку, одетым в траур.
К одиннадцати часам на ферме собралось более трехсот человек.
Не было лишь священника, причта, носильщиков.
Их подождали еще четверть часа.
Они не шли.
Питу взобрался на самый высокий чердак фермы.
Из окна была видна на две мили вокруг равнина, раскинувшаяся между Виллер-Котре и деревушкой Писле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206