Георгия поражал резкий контраст между замком и бедными сахли: а кто скажет, что Нугзар не самый благородный из князей? Тогда как же живут у Шадимана, Магаладзе, Амилахвари? Неужели, ослепленные своей знатностью и богатством, надменные князья не чуствуют пропасть, в которую их толкает голодный народ? А если по-настоящему с народом обращаться, в два раза больше он сможет работать и в пять раз веселее жить.
Саакадзе остановился перед приплюснутым сахли. На изгороди сушилось тряпье. У каштана, лениво перебирая сухие листья, вздрагивал впалыми боками золотистый жеребенок. Георгий с нежностью погладил худенькую спину. Жеребенок поднял на него большие черные глаза, стал ластиться, обнюхивая руки Георгия. Вспомнилось далекое детство и такой же золотистый жеребенок — друг его ранних лет.
«Береги коня! Береги коня!» — слышит Георгий голос бабо Зара.
Георгий вздрогнул, перед ним стояла женщина с утомленным лицом. Быстро вынув из кисета монету, протянул женщине:
— Береги коня! Почему такой худой?
— Сами худыми ходим, не только конь, — робко ответила женщина, дрожащими пальцами заворачивая в узелок монету. — Спасибо, господин, откуда здоровыми быть, доля мала! До темноты на замок работаем. Лето кончится, зима прялку завертит, сколько народу у князя, всех одеваем, князь любит, когда все богато одеты, а чем богаче все одеты, тем глехи беднее ходят…
— Господин, храм еще не открыт, тоже жду…
Саакадзе замедлил шаги. На паперти сгорбился старик. Седые волосы выбивались из-под ветхой шапочки, сквозь зеленоватую плесень тускло мерцал зрачок, безжизненно свисали высохшие руки.
— Князь Нугзар новый храм построил, только я здесь привык. Каждую пасху камешек в кувшин прячу. Недавно считал — сто две пасхи храм стоит. Еще мальчиком бегал, волосы черные имел, на коне крепко держался… Гордый был князь Георгий, от гордости погиб… Бог не любит, когда очень гордый… В этом храме от дыма задохлись, здесь лежат.
Старик костлявыми пальцами погладил изъеденную временем плиту.
— Князь, княгиня, дети тоже, родственники тоже, мсахури тоже… все лежат. Я один наверху сижу, хотя месепе был…
Смех старика задребезжал осколками разбитых лет:
— Ханжал-хан над горийскими землями царствовал, тоже гордый был… Магометанин, ему можно, бог внимания на них не обращает… Хотел всех князей к земле пригнуть. А как можно князей пригнуть? Когда на войну идут, цари больше человека жалеют… Ханжал-хан вместо вина кофе любил, за кофе хитрость придумал. Ко всем князьям гонцов послал с приглашением двали бить. Князья обрадовались.
Богатый народ двали, много скота, много оружия… Самые сильные со своими дружинами в горийскую крепость поехали. Только все знали — большие глаза Шамше Эристави Ксанский имел, знамя правильно его нрав показывало: в когтях тигра гиена билась… Как в Гори приехал, сразу хитрость Ханжал-хана понял и Георгию Арагвскому предложил вместе бежать. Тогда хан и других князей не посмеет трогать. Только гордый был мой господин. Зачем другой умнее его? Над напрасным страхом единокровного смеялся, бежать тоже не хотел… Тогда Шамше хану говорит: «Хочу сына на войну взять, поблизости в Ксанском замке сидит… Пусть дружины здесь остаются, через день вернусь».
Обрадовался Ханжал-хан, еще один князь умрет, с удовольствием отпустил Шамше.
Только вместо одного тысячу сыновей привел, как молния на войско хана упал. Ханжал бегством спасся, а князья мечом Шамше спаслись.
Георгий Арагвский в сердце злость держит — почему Шамше славой оделся, а к нему презрение показывает? Ссоры стал искать. Кто ищет, всегда найдет.
Брат Шамше, Иесей Ксанский, большой человек, все знали его. Племянницу Теймураза, кахетинского царя, женой имел. Гостил в Кахети, потом в свое владение возвращался. Георгий Арагвский коршуном кружился, напал с дружиной. Иесей ускакал, а жену и детей пленными в Ананури привезли… Большой переполох был.
Двадцать солнц Шамше от гнева кричал, вторую измену родственного князя кровью решил залечить… Кто из грузин не знает — князья дерутся, а у народа лицо горит…
Один хан с большой ордой недалеко шатался. Шамше ему предложил вместе на Ананури пойти.
Много дней мы силу показывали, храбрый князь Георгий был. Может, Шамше и хан без ананурского вина ушли бы, только Георгий смеяться с бойниц над Шамше начал. Рассердился князь — тигра с гиеной вперед бросил и Ананури к земле пригнул.
Никого в живых не оставили, орда такое не знает. Я в часовне старый гроб открыл, мертвого князя выбросил, сам его место занял, меч князя тоже рядом положил. Георгий Арагвский в этом храме с семьей заперся. Только кругом дым был, дома, сады горели… Дым всех задушил. Соседние князья всех похоронили, здесь лежат… Князь, княгиня, дети тоже, родственники тоже, мсахури тоже, все лежат, я один наверху сижу, хотя месепе был.
Потом князья Дчармеули и Тектурманидзе заняли Ананури, Базалети тоже заняли, пока дед князя Нугзара, ванатский азнаур, их не убил, владение обратно взял… Горячий нрав имел… Еще много солнц землю кровью поили, пока доблестный Нугзар владетелем стал.
Саакадзе задумчиво побрел к замку, вспоминая воинственный поход беспощадного покорителя горцев. В ушах печально звенела горская песня:
Время кровавого дождя,
Время Эристави Нугзара…
Вдруг Георгий остановился. Его поразила странная мысль: не попал ли он совсем в другую страну? Он оглянулся, ему почудилось, что не горный лес, а изумрудный бархат, обволакивая горы, спускается к замку. И эта пышность приглушила шум жизни. Здесь властвовал замкнутый, одряхлевший уклад, и никто не смел вмешиваться в действия властелина. Здесь вели свои войны, свою политику, сковывая руки Грузии.
— Картли это или не Картли? — неожиданно громко спросил себя потрясенный Георгий.
Большой предпасхальный базар. Скоро в кованые сундуки князя хлынет новый драгоценный поток, укрепляющий могущество знамени.
Как можно не веселиться? И крестьяне, мимо которых проплывают плоды их тяжелого труда, потуже затягивают пустые кисеты и пускаются в джигитовки, пляски, состязания.
Как можно не веселиться? И владельцы, снисходительно осчастливив своим присутствием добрый народ, рассаживаются на возвышениях, покрытых мягкими коврами.
Саакадзе опустился на скамью. Русудан быстро оглянулась.
Все сильнее удивлял странный азнаур. Гордый, замкнутый, он властно притягивал к себе. Недаром отец любит, а окружающие боятся.
Нато жаловалась на сухой характер дочери: какая молодость без смеха! Да, Русудан больше любит бешеную скачку, охоту на оленей, чем танцы на мягком ковре. Она упорно отказывала искателям ее руки, помня сказанное отцу, что только после свадьбы переступит порог Метехского замка, где она была оскорблена слабовольным царем и глупой царицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162