Проводили их — как похоронили. Да они и сами знали, что на казнь свою рвутся.
Спустя многие годы Федор разузнал, что пятеро из шести погибли — трое в застенке, двое на побеге. Один, Овдей Дубин по прозвищу Устюжанин, сбег на Дон и позже с Ермаком Тимофеичем ходил в ватаге Сибирь воевать. Там и встретились два седых мужа, почти старики. Но это уж другая история…
Оставшиеся в Англии двадцать три человека решили наемщиков более не искать, но расходиться все же погодить. И учредить кумпанство на здешний манер. А кто чего другого восхощет — пусть попытает счастия в одиночку, тому даже, нимало не понуждая оставаться, выходной пай уплатить с первой же прибыли, какая выйдет…
Сироту Федюню начали забижать, особливо по пьяному делу, что все чаще случалось, трое мужей. То ли счеты с отцом его вспомнили, то ли от страха перед грядущим куражились, а стали мальца то поколачивать, то гонять без отдыха, то служить им, как господам каким, принудить хотят.
Сирота подумал-подумал — и отважился. Да, свой, привычный мир, сузившийся от размеров села до тесного круга лодьи. И теперь старые мужи каждый свой обычай, каждую привычную и пусть явную нелепицу отстаивать будут круто. Вот он полы кафтану обрезал, чтобы по делам сподручнее было бегать, а его за это на горох коленками хотели поставить! Он не дался, убегом спасшись. Но пропади оно пропадом — так жить! Они ж теперича вдесятеро круче прежнего за московские обычаи цепляться станут.
И Федяня объявил о своем решении уйти из кумпанства. Он знал, что будет и тяжко, и голодно — зато сам себе повинен во всем, что будет. Кулаки у него были крепкие, при его пятнадцати годах ему давали на вид, бывало, все семнадцать, хотя ростом не вышел. Язык аглицкий он освоил легко и почти свободно теперь говорил, даже писаной разумел, ежели никто не торопит, не сбивает. Так что, решил он, выживу! Еще, может, и насмотрюсь занятного и небывалого. Отсюда в заморские страны дивные многие суда ходят. Может, ему повезет, возьмут в экипаж такого судна — с арапами торговать, или с индийцами, или еще с кем. А что? Англичане ведь по всему свету нынче плавают. Не вдруг, конечно, повезет…
И он попрощался со всеми, а особо — с дядей Михеем и дедом Митрохой, которые его защищали от обидчиков, — да нешто уследишь за всеми-то? Потом поклонился обществу до земли и ушел, сжимая борт куртки со вшитыми четырьмя шиллингами — долей его выходного пая, еще шесть шиллингов после прибыли додать обещано…
3
Неделя, вторая, пошла уж третья… Он голодал, ночевал на бухтах троса в порту, провонявши от того тиром — корабельной смолою и пенькою. Но на борт «Св. Савватея», где накормили бы горяченьким и спать уложили бы по-людски, не показывался. Он сам! Вот когда у него что-то получится… Скажем, после первого удачного рейса…
Он закрывал глаза, сворачивался поплотнее на бухте троса, натягивал ворот вязаного свитера на нос, а руки зажимал для тепла между коленками. И начиналась самая сладкая часть горького дня. Он воображал, как воротится из дальнего, заморского плавания, соберет всю команду «Св. Савватея» в таверне — да не в дешевенькой какой, а в знаменитом «Дельфине», где собираются между рейсами те из моряков, что ходят за моря — не через одно море, а за много морей, или даже за океан…
И он выставит богатое угощение на всех. И выпивку — кто какую любит: дяде Михею — сливовую крепкую водку, деду Митрохе сладенькую наливочку-вишневочку, остальным — лимонный джин и самый дорогой, темный тройной, портер. И мясо, кабанятину, зажаренную на решетке (а беззубому деду Митрохе — нежного молочного поросеночка, рулетиком), и ветчины разных сортов, и для вспоминания родины, привычной там и роскошною почитаемой здесь рыбы палтуса. И закусок всяких, каких здесь умеют многое множество разных готовить. И ему, честное слово, делалось тепло от этих мечтаний. Вот только сон не шел долго…
А днем он из пределов порта не выходил, потому что лондонская полиция охотилась на бездомных, нищих и бродяг, как на зверей диких. И вешали бродяжек без сыска иной вины, за то единственно, что бедные и вольные. А в порту ничего, можно было. Надо только убедить полицейских ярыжек, что ты не из города сюда приплелся в поиске убежища, а морской человек есть. Ну, Федяня мог спросонья сказать, с какого он судна списался, и на «Св. Савватее» всегда бы все подтвердили, что он ни болтни, — свой же, хоть и отщепенец. Пару раз в неделю он заглядывал в портовую таверну «Дельфин» — нет-нет, не обедать — для этого были подешевле таверны, вроде «Свиньи и ее потрохов». В «Дельфине» он заказывал кружку самого дешевого, какое там только случалось, светлого пива, и мусолил ее весь вечер. Ему нужно было протянуть там как можно долее времени. Там вербовали матросов в дальние плавания. Там и только там он, иноземец без рекомендаций и знакомств, слишком к тому же молодой, а значит, малоопытный, мог схватить за хвост ярко-пеструю и капризную птицу счастья. Разумеется, для этого нужно было какое-то чудесное везенье. Но разве он не единственный чудом спасшийся от опричного погрома? А это враки, что свое везение можно до дна вычерпать, и быстро. На самом деле вовсе не так. Везение или есть у человека, или не видно и не будет видно. Это от Бога или от врага рода человеческого… Но как бы то ни было — Федька-зуек верил в свое чудесное веаение и… И словил-таки свою Большую Удачу. И даже быстро.
Большая Удача Федьки-зуйка оказалась рыжеватой, а если уж откровенно сказать, так вовсю рыжей, кругломорденькой, с кошачьими усами вразлет и тщательно подстриженной бородкой. В левом ухе у нее была тяжеленькая золотая серьга. Одета она была в яркий дорогой аксамит: камзол ярко-лазоревый, штаны и дублет прорезной пунцовые, манжеты кружевные, воротник тоже, жилет и сапоги желтые, мягкие, испанской кожи.
Эфес модной длинной шпаги усеян изобильно малыми камушками — прозрачно-огнистыми. Когда незнакомец двигался, камушки выстреливали разноцветные лучики.
«Бриллианты!» — догадался и про себя ахнул Федяня. Он уже немало наслышан был об этих каменьях, сказочно дорогих, тверже стали и тверже любого другого камня — но при этом горящих как уголья. Правда, так близко и так много враз он еще не видел.
Владелец бриллиантов сидел во главе длинного стола, но не того общего, для публики поскромнее, а составленного из трех «чистых», с богатыми скатертями. Компания с рыжим сидела молодая, самый старый лет тридцати. За общим столом прошелестело:
— Фрэнсис Дрейк! С ним можно из ада целеньким вернуться запросто: везунчик. Но разборчив — черт поймет, что ему нужно. Матросов на один рейс выбирает как невесту на всю жизнь.
Федяня навряд ли отважился бы сам первым подойти к этому смугловатому, не в лад рыжизне, опаленному явно нездешним солнцем, богатому и властному капитану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
Спустя многие годы Федор разузнал, что пятеро из шести погибли — трое в застенке, двое на побеге. Один, Овдей Дубин по прозвищу Устюжанин, сбег на Дон и позже с Ермаком Тимофеичем ходил в ватаге Сибирь воевать. Там и встретились два седых мужа, почти старики. Но это уж другая история…
Оставшиеся в Англии двадцать три человека решили наемщиков более не искать, но расходиться все же погодить. И учредить кумпанство на здешний манер. А кто чего другого восхощет — пусть попытает счастия в одиночку, тому даже, нимало не понуждая оставаться, выходной пай уплатить с первой же прибыли, какая выйдет…
Сироту Федюню начали забижать, особливо по пьяному делу, что все чаще случалось, трое мужей. То ли счеты с отцом его вспомнили, то ли от страха перед грядущим куражились, а стали мальца то поколачивать, то гонять без отдыха, то служить им, как господам каким, принудить хотят.
Сирота подумал-подумал — и отважился. Да, свой, привычный мир, сузившийся от размеров села до тесного круга лодьи. И теперь старые мужи каждый свой обычай, каждую привычную и пусть явную нелепицу отстаивать будут круто. Вот он полы кафтану обрезал, чтобы по делам сподручнее было бегать, а его за это на горох коленками хотели поставить! Он не дался, убегом спасшись. Но пропади оно пропадом — так жить! Они ж теперича вдесятеро круче прежнего за московские обычаи цепляться станут.
И Федяня объявил о своем решении уйти из кумпанства. Он знал, что будет и тяжко, и голодно — зато сам себе повинен во всем, что будет. Кулаки у него были крепкие, при его пятнадцати годах ему давали на вид, бывало, все семнадцать, хотя ростом не вышел. Язык аглицкий он освоил легко и почти свободно теперь говорил, даже писаной разумел, ежели никто не торопит, не сбивает. Так что, решил он, выживу! Еще, может, и насмотрюсь занятного и небывалого. Отсюда в заморские страны дивные многие суда ходят. Может, ему повезет, возьмут в экипаж такого судна — с арапами торговать, или с индийцами, или еще с кем. А что? Англичане ведь по всему свету нынче плавают. Не вдруг, конечно, повезет…
И он попрощался со всеми, а особо — с дядей Михеем и дедом Митрохой, которые его защищали от обидчиков, — да нешто уследишь за всеми-то? Потом поклонился обществу до земли и ушел, сжимая борт куртки со вшитыми четырьмя шиллингами — долей его выходного пая, еще шесть шиллингов после прибыли додать обещано…
3
Неделя, вторая, пошла уж третья… Он голодал, ночевал на бухтах троса в порту, провонявши от того тиром — корабельной смолою и пенькою. Но на борт «Св. Савватея», где накормили бы горяченьким и спать уложили бы по-людски, не показывался. Он сам! Вот когда у него что-то получится… Скажем, после первого удачного рейса…
Он закрывал глаза, сворачивался поплотнее на бухте троса, натягивал ворот вязаного свитера на нос, а руки зажимал для тепла между коленками. И начиналась самая сладкая часть горького дня. Он воображал, как воротится из дальнего, заморского плавания, соберет всю команду «Св. Савватея» в таверне — да не в дешевенькой какой, а в знаменитом «Дельфине», где собираются между рейсами те из моряков, что ходят за моря — не через одно море, а за много морей, или даже за океан…
И он выставит богатое угощение на всех. И выпивку — кто какую любит: дяде Михею — сливовую крепкую водку, деду Митрохе сладенькую наливочку-вишневочку, остальным — лимонный джин и самый дорогой, темный тройной, портер. И мясо, кабанятину, зажаренную на решетке (а беззубому деду Митрохе — нежного молочного поросеночка, рулетиком), и ветчины разных сортов, и для вспоминания родины, привычной там и роскошною почитаемой здесь рыбы палтуса. И закусок всяких, каких здесь умеют многое множество разных готовить. И ему, честное слово, делалось тепло от этих мечтаний. Вот только сон не шел долго…
А днем он из пределов порта не выходил, потому что лондонская полиция охотилась на бездомных, нищих и бродяг, как на зверей диких. И вешали бродяжек без сыска иной вины, за то единственно, что бедные и вольные. А в порту ничего, можно было. Надо только убедить полицейских ярыжек, что ты не из города сюда приплелся в поиске убежища, а морской человек есть. Ну, Федяня мог спросонья сказать, с какого он судна списался, и на «Св. Савватее» всегда бы все подтвердили, что он ни болтни, — свой же, хоть и отщепенец. Пару раз в неделю он заглядывал в портовую таверну «Дельфин» — нет-нет, не обедать — для этого были подешевле таверны, вроде «Свиньи и ее потрохов». В «Дельфине» он заказывал кружку самого дешевого, какое там только случалось, светлого пива, и мусолил ее весь вечер. Ему нужно было протянуть там как можно долее времени. Там вербовали матросов в дальние плавания. Там и только там он, иноземец без рекомендаций и знакомств, слишком к тому же молодой, а значит, малоопытный, мог схватить за хвост ярко-пеструю и капризную птицу счастья. Разумеется, для этого нужно было какое-то чудесное везенье. Но разве он не единственный чудом спасшийся от опричного погрома? А это враки, что свое везение можно до дна вычерпать, и быстро. На самом деле вовсе не так. Везение или есть у человека, или не видно и не будет видно. Это от Бога или от врага рода человеческого… Но как бы то ни было — Федька-зуек верил в свое чудесное веаение и… И словил-таки свою Большую Удачу. И даже быстро.
Большая Удача Федьки-зуйка оказалась рыжеватой, а если уж откровенно сказать, так вовсю рыжей, кругломорденькой, с кошачьими усами вразлет и тщательно подстриженной бородкой. В левом ухе у нее была тяжеленькая золотая серьга. Одета она была в яркий дорогой аксамит: камзол ярко-лазоревый, штаны и дублет прорезной пунцовые, манжеты кружевные, воротник тоже, жилет и сапоги желтые, мягкие, испанской кожи.
Эфес модной длинной шпаги усеян изобильно малыми камушками — прозрачно-огнистыми. Когда незнакомец двигался, камушки выстреливали разноцветные лучики.
«Бриллианты!» — догадался и про себя ахнул Федяня. Он уже немало наслышан был об этих каменьях, сказочно дорогих, тверже стали и тверже любого другого камня — но при этом горящих как уголья. Правда, так близко и так много враз он еще не видел.
Владелец бриллиантов сидел во главе длинного стола, но не того общего, для публики поскромнее, а составленного из трех «чистых», с богатыми скатертями. Компания с рыжим сидела молодая, самый старый лет тридцати. За общим столом прошелестело:
— Фрэнсис Дрейк! С ним можно из ада целеньким вернуться запросто: везунчик. Но разборчив — черт поймет, что ему нужно. Матросов на один рейс выбирает как невесту на всю жизнь.
Федяня навряд ли отважился бы сам первым подойти к этому смугловатому, не в лад рыжизне, опаленному явно нездешним солнцем, богатому и властному капитану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163