Федор мельком подумал, что не очень-то это справедливо и даже нечестно по отношению к Сабель — сравнивать с симаррунской жизнью не ту, которою он живет меж плаваниями, — а лучшее в прежней его, российской жизни (без худшего) да еще совместно с лучшими же частичками английской… И вдруг спохватился, что совсем в своих раздумьях закопался и забыл, что он ведь с женщиной на свидании!
7
Он встрепенулся и посмотрел на Сабель, сидящую рядом и тихонько, без тщания, толкущую что-то в каменной ступке медным пестиком.
— О-о, ты снова меня заметил! Какая честь для бедной женщины! — изображая полыценность, сказала Сабель. — А я уж поскучала-поскучала да и решила бесшумно собраться и ускользнуть. Думаю: займусь-ка я ночной охотой на барсуков, пока повелитель мой отлетел духом в свою неведомую Московию…
— Прости, дорогая, я завспоминался. А откуда ты знаешь, что я родину вспоминал, а не что другое?
— Откуда, откуда. Что я, мужчин до тебя не знала, что ли? Все вы одинаковы, хоть черные, хоть белые, хоть красные или коричневые!
Сабель проговорила это торопливо, будто боялась, что не хватит дерзости продолжить, помедли она хоть секунду. Федор догадался, что женщина ему мстит так за невнимание, за то, что оставил ее в одиночестве на… Ему ж неизвестно, сколько времени он просидел так, — возможно, что и долго. Темнота, тишина. Все спит вокруг.
— Ладно, Сабель, клянусь: больше от тебя никуда не удалюсь. Сегодня уж, по крайней мере. Ну, не дуйся, иди сюда!
— Да мне уже как-то вроде перехотелось, — строптиво сказала охотница, укутываясь в коричневую старую шаль.
— Ну, уж это ты врешь! — самоуверенно сказал в ответ Федор и потянул за ближний к нему угол шали. Не ожидая немедленного натиска, Сабель покачнулась и свалилась в его объятия. И тут же начала возмущенно вырываться и брыкаться. Но он, не обращая на ее фырканье ни малейшего внимания, прижал женщину к себе одной рукой, а другой стал гладить — по затылку, по шее, по спине и ниже…
И вот она уже затихла. Потом счастливо захихикала, потерлась лбом о его плечо и промурлыкала:
— Ну, не могу я на тебя злиться, когда ты меня ласкаешь.
— И правильно. И не моги.
— Да как же «не моги», если ты заслужил, чтобы на тебя злились? — не столько укоризненно, сколько жалобно сказала Сабель.
— Я заслужил, чтобы меня целовала красивая женщина, — а она вместо этого какую-то гадость в ступке трет!
— Это ты гадость, а в ступке — целебные травы.
— Нужна нам именно сейчас какая-то трава!
— Это не «какая-то», а та, которая нужна. Ты хотя бы спросил, зачем это снадобье.
— Ну, зачем?
— Для увеличения мужской силы, глупый.
— Да мне как будто этого дела хватает без снадобий. Ты же знаешь…
— Знала в прошлом году. А сейчас что-то не пойму, от того, что я знала, осталось ли хоть что…
— Ах, мне уже на слово не верят? Придется делом доказывать! — грозно сказал Федор и принялся прилежно доказывать. Обстоятельно доказывал, до визгов и стонов. Наконец, уже утро брезжило, обессиленно отвалился и спросил, с трудом ворочая языком:
— Ну и как ты считаешь? Доказал?
— Ох, доказал. Почаще бы мне так доказывали!
8
День за днем Федор жил в столичной деревне симаррунов, всматриваясь в ни на что ему известное не похожую жизнь поселка-крепости. И думал о ней примерно так: «Дикарство. Но так же, наверное, живут и те русские, что от царя да от бар убежали на Дон, за Волгу или в Украину…»
Охотники могли бы приносить намного больше добычи — но они же охотились самое большее по полдня, а полдня занимались тайной слежкой за ближайшими испанскими постами, ходили дозором вокруг поселка и прочими делами военными занимались. Хотя давно прошли времена, когда беглые рабы должны были денно и нощно печься о безопасности своей, хорониться и трястись, давно уж испанцы перед ними трепетали, а они все о самозащите пеклись более всего остального.
И строились у симаррунов большею частию не действительно нужные погреба, мастерские, колодцы, хлевы, а новые и новые линии укрепленных форпостов (заканчивали четвертое кольцо и уже начали готовиться к строительству пятого). И каждый из этих форпостов не намного уступал фортам, сооруженным пиратами под командою Тома Муни. Но было их не один-два-три, а многие десятки. И Федор готов был поклясться, что большая часть их никогда не пригодится. Симарруны зачем-то создавали свою оборонительную систему равноплотной по всем азимутам — хотя даже такому малосведущему в тактике человеку, каков он есть, понятно: испанцы никогда не рискнут вести атаки со стороны леса, в который и сунуться-то, даже вблизи от своих гарнизонов, боятся. И именно из-за симаррунов боятся! А уж чтобы они дерзнули наступать через лес да вблизи от симаррунской крепостцы — такое и помыслить трудно!
И еще одно, по наблюдениям нашего главного героя, здорово осложняло симаррунскую жизнь: стремление во что бы то ни стало соблюдать вывезенные из Африки древние обычаи. В жертву негритянским богам полагалось, к примеру, приносить петухов. Да не каких попало, а непременно одноцветных! Одному богу — исключительно белых, другому — черных. Федора удостоили высокой чести лицезреть этот обряд — причем прежде дали понять, какая это высокая честь и что да-алеко не каждому белому человеку сие дозволяется.
На утренней заре жрец в белой просторной одежде до земли резал петуха на алтаре перед деревянной статуей бога Шанго, вооруженного луком (без стрел) и мечом. При этом нужно было, чтобы горячая петушиная кровь забрызгала и одежды жреца, и идола. Если не запачкалось — значит, весь обряд погублен: богу не угодны ни принесенная жертва, ни жрец, но наипаче — те, за кого молился на сей раз служитель божий!
А одноцветные петухи в климате Нового Света, как нарочно, вылупляются из яиц нечасто. И болеют они чаще пестрых, и дохнут от каждого пустяка, даже в дни очень сильного ветра. Приходилось симаррунам, дабы обеспечить жрецов достаточным количеством одноцветных петухов, разводить неимоверное количество кур. Из-за этого симаррунам необходимы стали… водопады! Что, непонятно? Вот и Федор поперву не понял, решил даже, что темнокожие союзники шутят над ним, не со зла, конечно, — но все же насмехаются!
Оказалось — нет, всерьез оно так и есть. А дело вот было в чем: собранные в большом количестве куры способны поднять такой гвалт, что слышно за две версты! И помета горы, и пахнут они невыносимо. С подветренной стороны вонь тоже за пару верст долетать может. Вот и приходится симаррунам свои куриные фермы строить вне поселка, при больших водопадах. Шум падающей воды заглушает кудахтанье, а шум тогда громче, когда струя, пусть даже и не столь полноводная, падает с большей высоты. При куриных фермах устроены были форты, и дежурили при курятниках молодые парни — в сущности, смертники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163