– Нет, папа у меня летчик, на Украине работает, а раньше в Китае. Он маме веер подарил и халат с драконами. А ожерелье бабушкино – она его в сундуке прятала, а мама взяла потихонечку и надела; тогда бабушка ее отругала, только мама все равно его не отдала и заперла в свою шкатулку, – разоткровенничался Нил.
– Так ты только с бабушкой живешь и с мамой?
– Еще с бабуленькой – это бабушкина мама, – только она совсем старая, глухая и не соображает ничего.
Незнакомец поднялся и протянул Нилу руку.
– Ну давай, Нил Баренцев, тренируйся, а если тебя про ножик спросят – скажи, что нашел, а то еще отругают, что подарок взял.
Недели через две случилось то, что должно было случиться. Мать открыла шкатулку – и не нашла в ней коробочку с ожерельем. Скандал был неописуемый, бабушка слегла на неделю, мать была в отчаянии. Специально приглашенный по этому поводу знакомый адвокат, выслушав сбивчивые объяснения матери, сказал, что раскрыть это дело – дохлый номер.
– Слишком уж информирован был вор. Действовал точно, быстро, явно по наводке. Уж кто из вас проболтался – разбирайтесь сами, но засветила ожерелье ты, – сказал он матери. – В милицию заявлять я не стал бы – мороки много, а толку все равно не дождетесь.
Мать выспрашивала бабушку, Нила, но тот только ревел – ревел от злости и досады, потому что понял все. Лицо маминого "почитателя" он запомнил на всю жизнь...
XI
(Ленинград, 1974)
Не прожив без Линды и трех дней, Нил остро почувствовал, что значит "не находить себе места". Где бы он ни был – в университетской аудитории, в квартире на Моховой, вновь приютившей его, на осенней улице, пробивающей до костей холодом или промозглой сыростью, на площадке очередной дискотеки или в очередных пьяных гостях, – казалось, что сам воздух выдавливает его отсюда, указывая на его, Нила Баренцева, несовместимость именно с этим кусочком пространства. Бежать было некуда, иногда удавалось на время забыться, но надолго спрятаться в учебу, в музыку, в вино, в уход за бабушкой, отлеживающейся ведома после, срочной и тяжелой операции на сердце, не получалось. Все чаще, задумавшись о чем-то, садился не в тот троллейбус или отклонялся от намеченного пешего курса, и неизменно опоминался на Петроградской, в виду знакомого грязно-голубого дома с вычурными башенками и высоким гнутым фонарем в центральном дворе. Всякий раз он поворачивал обратно – еще не чувствовал себя готовым зайти.
Решительность явилась вместе с морозами, внезапно грянувшими в конце ноября. Объяснялась она до банальности просто – в старенькой болонье и легких полуботинках ходить стало нестерпимо холодно, а весь его гардероб, в том числе и зимний, остался там, в комнате, которую он еще два месяца назад делил с Линдой.
– Я даже не посмотрю в ее сторону, – шептал он, поднимаясь в антикварном лифте. – Отвернусь и скажу так: "Все, что ты хотела получить от меня, ты получила, и пусть оно у тебя остается, мне ничего не нужно. С твоего позволения, я заберу только свою одежду, тебе она никак не пригодится. Если захочешь оформить прекращение наших отношений, ты знаешь, где меня найти..." Главное – не глядеть на нее, только не глядеть...
Отворачиваться не пришлось, и не понадобилось ничего говорить. В безупречно прибранной комнате пахло давним безлюдьем, оставленная на столе и прижатая вазой записка успела чуточку пожелтеть и скрутиться по краешкам: "Я забрала только свою одежду, тебе она никак не пригодится. Больше мне ничего не нужно. Если хочешь оформить развод, ты знаешь, где меня найти..." Он скомкал записку, положил в карман, лег на широкий матрас и лежал там, пока давление пустоты не сделалось нестерпимым.
Чемодан и сумку Линда унесла, но так было даже лучше – сама мысль о сосредоточенном, методичном сборе вещей была сейчас омерзительна. Нил распахнул полупустой шкаф, выгреб оттуда дубленку, меховую шапку, теплый шарф, наскоро оделся, переобулся и устремился на балкон, как ныряльщик из морских глубин на поверхность.
На длинной кухне было сравнительно малолюдно. У плиты возилась тетя Фира, Мишенька с воем бегал от Гришеньки или, наоборот, Гришенька от Мишеньки, а Гоша меланхолично поедал кильку в томате прямо из банки.
– Это очень хорошо, что я вас застала! – Тетя Фира выросла перед Нилом, уперев руки в толстые бока. – Вы который раз пропускаете очередь по уборке мест общего пользования. Ладно, сортир у вас свой, мы не претендуем, но коридор или хотя бы кухня...
– Гоша, – устало сказал Нил, отодвинув оторопевшую тетю Фиру, – завтра утром я заеду за остальными вещами, а вечером, будь другом, позвони в одно место, номер я скажу, и передай Линде, что ее квартиру я освободил, и она может возвращаться.
– А сам? – спросил Гоша с набитым ртом.
– А сам не могу. Голос ее слышать не могу.
– Да я не про то. Сам-то где теперь обретаешься?
– К матери вернулся.
– Понятно... Я позвоню, конечно.
– Нил, у вас все так серьезно? – с интересом встряла тетя Фира. – Вы знаете, я не хотела вам говорить, но летом, в ваше отсутствие она принимала у себя мужчину...
– Спасибо, мне это уже неинтересно. Оказавшись на Большом проспекте, он зашел в "Пингвин" и взял двойной кофе и рюмку коньяку. С соседнего столика ему призывно улыбнулась симпатичная румяная девушка в белой пушистой шапочке и расстегнутом белом полушубке. Нил ответил ей рассеянной полуулыбкой и поднес рюмку к губам.
– Опять не узнал меня? – кокетливо спросила девушка, пересев к нему.
– Нет, – честно признался он, хотя голос показался ему знакомым.
– Я же Линда.
Нил замер с раскрытым ртом. Девушка сняла шапку, и по ее плечам рассыпались золотистые волосы. Нил облегченно выдохнул:
– Зарецкая.
– Задонская! – топнув ножкой, поправила она. – Ты вообще на редкость внимательный джентльмен. Летом к нам в "Борей" приезжал, так даже поздороваться не подошел.
– Извини...
– Извиню, если сто мороженого купишь. С сиропом.
– Слушай, Задонская, а может, чего-нибудь посущественней? Шампанское будешь?
– А вот буду! – Она состроила капризную гримаску. – Только сладкого. И пирожного...
Они пили теплое, сладкое шампанское, вспоминали лето, смеялись, перемывали косточки общим знакомым.
– Что-то твоя благоверная на фак носа не кажет, – заметила Задонская.
– Академический взяла.
– Вот как? А-а, в семействе Баренцевых ожидается прибавление.
– Сомневаюсь. Скорее наоборот, убавление.
– Как понимать твои странные слова?
– Никак. Я сам ее давно не видел, а про академический мне в деканате сказали.
– Давно не видел? Ничего, Баренцев, не грусти, жена – не перчатки.
– А твои странные слова как понимать?
– Перчатки если купил – так уж до самой весны таскать приходится, а жена... Не знаю, как ты, а я что-то проголодалась.
– В чем проблема?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111