..
– Да ну вас на фиг обоих! – обозлился Нил. – Вы как хотите, а я устал, спать пойду.
– Икры прихвати, – предложил Гоша. – И шампани. А то позавтракать нечем будет.
Нил, надувшись, смахнул со стола банку икры, сунул под мышку зеленую, тяжелую бутылку и двинул восвояси. После такого надрыва и неприятных, больно задевших что-то внутри, слов молчальника Бельмесова, продолжать общение, тем более увеселение, было невмоготу.
У себя он, не, включая свет, разделся, бухнулся на диван и повернулся лицом к стене. Сон не шел, вместо этого наплывала всякая муть, и голова болела – причем не только набухшая шишка на лбу, а вся, особенно в висках...
Он долго ворочался и заснул только под утро.
Своего телефона у Нила не имелось, но несколько лет назад Гоша сделал в его комнату отвод от аппарата Яблонских и прикрепил на стенке монументальную допотопную хреновину с тяжеленной эбонитовой трубкой и громадным металлическим звонком с молоточками. Эти оглушительные молоточки и разбудили Нила.
– Фак! – сказал Нил и перевернулся на другой бок.
Телефон послушно замолчал, но секунд через пять раздался мощный стук в стену, общую с кухней, и тут же телефон зазвонил вновь. Стало быть, звонили ему. Нил с кряхтением вылез из кровати и сорвал трубку, при этом ощутимо заехав себе по уху.
– Слушаю! – нелюбезно рявкнул он. Пожилой голос на другом конце был, напротив, сама любезность:
– Нил Романович Баренцев? Очень рад, что застал вас дома. Моя фамилия Шипченко, мне дала ваш номер заведующая вашей кафедрой Клара Тихоновна Сучкова. Извините великодушно за столь ранний звонок. Скажите, Нил Романович, вы не отказались бы принять участие в нашем выездном семинаре? Вы пансионат "Заря" в Репине знаете?..
VII
(Ленинград, 1982)
– Шипченко, Шипченко... – задумчиво проговорил Асуров. – Уж не тот ли это Шипченко, который все пропагандировал обучение во сне?
– Он самый.
– И что, это серьезно? Мне кажется – такая чушь!
– Это как посмотреть. На семинаре показывали довольно интересные результаты, хотя, немного углубившись в тему, я понял, что они достигнуты вовсе не благодаря методикам Шипченко и его последователей.
– А именно?
– Усвоение информации происходило в состоянии не собственно сна, а глубокого гипноза. Внешне эти состояния почти неотличимы, но нейрофизиологические процессы совершенно разные...
– Глубоко копаешь.
– Копал. Мне тогда нужно было сильное отвлечение, да и успешно сданный кандидатский минимум пробудил некоторые амбиции... После недели в пансионате я продолжил посещать их семинары в городе, а месяца через два оформил у Шипченко соискательство, стал собирать материал, работать в группах.
– Успешно?
– В некотором смысле. Гипнотизировать у меня получалось блестяще, по-русски мои вьетнамцы начинали балакать чуть не с первого сеанса, и очень бойко. Но...
– Но только в загипнотизированном состоянии?
– И к тому же только в моем присутствии. Видимо, я, сам того не сознавая, посылал им какие-то импульсы...
"Должно быть, что-то генетическое, по линии деда", – хотел добавить Нил, но не добавил – как раз про Грушина-Бирнбаума он ничего Асурову не рассказывал. И вообще никому. Хранил семейную тайну.
– В общем, к обучению это никакого отношения не имело. Я решил подойти к проблеме с другого конца, засел за теорию, изучал записи, сообщения коллег. Корпел больше года. И, по-моему, начал кое-что нащупывать...
– Что же? – с интересом спросил Асуров.
– Да так, смутные догадки, которые мне не суждено было ни подтвердить, ни опровергнуть. Когда я изложил их Шипченко, он закатил форменную истерику, орал, обзывал недобитым фрейдистом. Я, признаться, тоже не сдержался, много чего наговорил, хлопнул дверью. А пару месяцев спустя основные тезисы моей прощальной речи оказались почти дословно воспроизведены в "Правде" и в "Литера-турке". Шипченко обвинили в шарлатанстве, выставили на пенсию, а лабораторию прикрыли. Но меня самого это уже не интересовало.
– Но почему?
– Потому что самым неожиданным образом напомнило о себе прошлое...
VIII
(Ленинград, 1981)
После той исторической поездки на юг Нил зажил по строгому, почти монашескому уставу – вставал рано, исправно ходил на работу, оставшееся время проводил в библиотеках, в центре Шипченко, за своим рабочим столом. Из развлечений позволял себе разве что посидеть часок за чайком или портвейном с соседями, число и состав которых пребывали в вечном изменении. Помимо Гоши, Хопы и молчальника Бельмесова в коридорах и на кухне квартиры тридцать четыре Нил сталкивался то с еврейским семейством из Белоруссии, то с тройкой молчаливых дев из Прибалтики, то с говорливыми казахами. Пожив недельку-другую, иногда месяц, они так же внезапно исчезали. Монументальный телефон в его комнате по временам буквально раскалялся от бесконечных междугородних и международных звонков, адресованных постояльцам. Поначалу эти звонки забавляли его, частенько, заслышав характерную трель междугородки, он нарочито казенным голосом вещал в трубку: "Общежитие ОВИР!"
Потом все это его заколебало вконец, и он попросту вырубил аппарат, и включал его лишь после условного стука в стенку – сними, мол, трубочку, это тебя. Но после одного разговора он забыл отключить телефон...
Звонок разбудил его среди ночи – на часах было десять минут третьего. Чертыхаясь, он схватил трубку и заорал:
– Да провалитесь вы со своим Брайтон-Бичем! У нас тут ночь, между прочим!
На том конце сдавленно всхлипнули и задышали.
– Ну что у вас там? Опять старый Хаим помер?!
– Нил... – с трагическим надрывом проговорил женский голос. – Нил, это ты?..
– Я, – озадаченно ответил Нил, соображая, кто бы это.
– Это я, Лера...
– Какая еще Лера?
– Лера Оболенская из Алма-Аты... Ну, Коктебель, ты помнишь?
– Положим, помню, – зло отчеканил он. – А вот что оставлял тебе свой номер – извини, не припомню.
– Я в книжке нашла, – загадочно ответила Лера и разрыдалась.
– Да что такое, наконец! – рявкнул Нил, и рыдания чуть стихли.
– Нил... Нил... умоляю, приезжай... Скорее, немедленно приезжай... Я попала в ужасную историю... Нил, я умираю...
– Ничего не понимаю... – проговорил он, по тону ее голоса поняв, что дело и впрямь нешуточное. – Куда приезжать? В Алма-Ату?
– Не надо в Алма-Ату... Я здесь, в Ленинграде, в Купчине... Если ты не приедешь, я погибла...
Со второй попытки выбив из нее точный адрес, он бросил трубку со словами:
– Еду. Жди.
Накинув пальто, он выскочил на улицу, тормознул встречную машину и за двадцать пять минут (и столько же рубликов) перенесся в пространстве до четвертого этажа стандартной панельной многоэтажки. Перед ним была приоткрытая голубовато-серая дверь из прессованного картона. Он осторожно вошел – и тут же попал в дрожащие объятия, а щека его оросилась чужими слезами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– Да ну вас на фиг обоих! – обозлился Нил. – Вы как хотите, а я устал, спать пойду.
– Икры прихвати, – предложил Гоша. – И шампани. А то позавтракать нечем будет.
Нил, надувшись, смахнул со стола банку икры, сунул под мышку зеленую, тяжелую бутылку и двинул восвояси. После такого надрыва и неприятных, больно задевших что-то внутри, слов молчальника Бельмесова, продолжать общение, тем более увеселение, было невмоготу.
У себя он, не, включая свет, разделся, бухнулся на диван и повернулся лицом к стене. Сон не шел, вместо этого наплывала всякая муть, и голова болела – причем не только набухшая шишка на лбу, а вся, особенно в висках...
Он долго ворочался и заснул только под утро.
Своего телефона у Нила не имелось, но несколько лет назад Гоша сделал в его комнату отвод от аппарата Яблонских и прикрепил на стенке монументальную допотопную хреновину с тяжеленной эбонитовой трубкой и громадным металлическим звонком с молоточками. Эти оглушительные молоточки и разбудили Нила.
– Фак! – сказал Нил и перевернулся на другой бок.
Телефон послушно замолчал, но секунд через пять раздался мощный стук в стену, общую с кухней, и тут же телефон зазвонил вновь. Стало быть, звонили ему. Нил с кряхтением вылез из кровати и сорвал трубку, при этом ощутимо заехав себе по уху.
– Слушаю! – нелюбезно рявкнул он. Пожилой голос на другом конце был, напротив, сама любезность:
– Нил Романович Баренцев? Очень рад, что застал вас дома. Моя фамилия Шипченко, мне дала ваш номер заведующая вашей кафедрой Клара Тихоновна Сучкова. Извините великодушно за столь ранний звонок. Скажите, Нил Романович, вы не отказались бы принять участие в нашем выездном семинаре? Вы пансионат "Заря" в Репине знаете?..
VII
(Ленинград, 1982)
– Шипченко, Шипченко... – задумчиво проговорил Асуров. – Уж не тот ли это Шипченко, который все пропагандировал обучение во сне?
– Он самый.
– И что, это серьезно? Мне кажется – такая чушь!
– Это как посмотреть. На семинаре показывали довольно интересные результаты, хотя, немного углубившись в тему, я понял, что они достигнуты вовсе не благодаря методикам Шипченко и его последователей.
– А именно?
– Усвоение информации происходило в состоянии не собственно сна, а глубокого гипноза. Внешне эти состояния почти неотличимы, но нейрофизиологические процессы совершенно разные...
– Глубоко копаешь.
– Копал. Мне тогда нужно было сильное отвлечение, да и успешно сданный кандидатский минимум пробудил некоторые амбиции... После недели в пансионате я продолжил посещать их семинары в городе, а месяца через два оформил у Шипченко соискательство, стал собирать материал, работать в группах.
– Успешно?
– В некотором смысле. Гипнотизировать у меня получалось блестяще, по-русски мои вьетнамцы начинали балакать чуть не с первого сеанса, и очень бойко. Но...
– Но только в загипнотизированном состоянии?
– И к тому же только в моем присутствии. Видимо, я, сам того не сознавая, посылал им какие-то импульсы...
"Должно быть, что-то генетическое, по линии деда", – хотел добавить Нил, но не добавил – как раз про Грушина-Бирнбаума он ничего Асурову не рассказывал. И вообще никому. Хранил семейную тайну.
– В общем, к обучению это никакого отношения не имело. Я решил подойти к проблеме с другого конца, засел за теорию, изучал записи, сообщения коллег. Корпел больше года. И, по-моему, начал кое-что нащупывать...
– Что же? – с интересом спросил Асуров.
– Да так, смутные догадки, которые мне не суждено было ни подтвердить, ни опровергнуть. Когда я изложил их Шипченко, он закатил форменную истерику, орал, обзывал недобитым фрейдистом. Я, признаться, тоже не сдержался, много чего наговорил, хлопнул дверью. А пару месяцев спустя основные тезисы моей прощальной речи оказались почти дословно воспроизведены в "Правде" и в "Литера-турке". Шипченко обвинили в шарлатанстве, выставили на пенсию, а лабораторию прикрыли. Но меня самого это уже не интересовало.
– Но почему?
– Потому что самым неожиданным образом напомнило о себе прошлое...
VIII
(Ленинград, 1981)
После той исторической поездки на юг Нил зажил по строгому, почти монашескому уставу – вставал рано, исправно ходил на работу, оставшееся время проводил в библиотеках, в центре Шипченко, за своим рабочим столом. Из развлечений позволял себе разве что посидеть часок за чайком или портвейном с соседями, число и состав которых пребывали в вечном изменении. Помимо Гоши, Хопы и молчальника Бельмесова в коридорах и на кухне квартиры тридцать четыре Нил сталкивался то с еврейским семейством из Белоруссии, то с тройкой молчаливых дев из Прибалтики, то с говорливыми казахами. Пожив недельку-другую, иногда месяц, они так же внезапно исчезали. Монументальный телефон в его комнате по временам буквально раскалялся от бесконечных междугородних и международных звонков, адресованных постояльцам. Поначалу эти звонки забавляли его, частенько, заслышав характерную трель междугородки, он нарочито казенным голосом вещал в трубку: "Общежитие ОВИР!"
Потом все это его заколебало вконец, и он попросту вырубил аппарат, и включал его лишь после условного стука в стенку – сними, мол, трубочку, это тебя. Но после одного разговора он забыл отключить телефон...
Звонок разбудил его среди ночи – на часах было десять минут третьего. Чертыхаясь, он схватил трубку и заорал:
– Да провалитесь вы со своим Брайтон-Бичем! У нас тут ночь, между прочим!
На том конце сдавленно всхлипнули и задышали.
– Ну что у вас там? Опять старый Хаим помер?!
– Нил... – с трагическим надрывом проговорил женский голос. – Нил, это ты?..
– Я, – озадаченно ответил Нил, соображая, кто бы это.
– Это я, Лера...
– Какая еще Лера?
– Лера Оболенская из Алма-Аты... Ну, Коктебель, ты помнишь?
– Положим, помню, – зло отчеканил он. – А вот что оставлял тебе свой номер – извини, не припомню.
– Я в книжке нашла, – загадочно ответила Лера и разрыдалась.
– Да что такое, наконец! – рявкнул Нил, и рыдания чуть стихли.
– Нил... Нил... умоляю, приезжай... Скорее, немедленно приезжай... Я попала в ужасную историю... Нил, я умираю...
– Ничего не понимаю... – проговорил он, по тону ее голоса поняв, что дело и впрямь нешуточное. – Куда приезжать? В Алма-Ату?
– Не надо в Алма-Ату... Я здесь, в Ленинграде, в Купчине... Если ты не приедешь, я погибла...
Со второй попытки выбив из нее точный адрес, он бросил трубку со словами:
– Еду. Жди.
Накинув пальто, он выскочил на улицу, тормознул встречную машину и за двадцать пять минут (и столько же рубликов) перенесся в пространстве до четвертого этажа стандартной панельной многоэтажки. Перед ним была приоткрытая голубовато-серая дверь из прессованного картона. Он осторожно вошел – и тут же попал в дрожащие объятия, а щека его оросилась чужими слезами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111