Если твоя память все еще требует освежения, я тот сумасшедший американский студент, которой был покушен русской собакой и от rabies (прости, не имею русского словаря под моими руками) вылечен твоими волшебными уколами, а от целибата вылечен твой равно волшебной любовью. Я поминаю каждый момент нашей интимности как самое высокое счастье в моей жизни. Если бы не ваша ужасная бюрократия, мы уже семь года были бы муж и жена. Но все это время я не переставал хотеть этого еще больше. А как насчет тебя? Я совершенно понимаю, что это длинный период для молодой женщины, но, может быть, твое сердце еще свободно для твоего старого заграничного любовника? Не оставляй меня без надежды.
Я давно хотел снова посетить твой замечательный город, но только сейчас получил возможность. Я выиграл исследовательский grant на три месяцев работы в Пушкинском доме и уже уладил все формальности. Если все пойдет так, как оно должно, я прилетаю 13 февраля, 1982, из Хельсинки, и теперь ваши бюрократы уже не скажут, что мы знакомы слишком короткое время, и не откажут снова в регистрации нашей свадьбы.
Сердечно твой Эд".
Хопа сосредоточенно слушала Нила, а когда он замолчал, обреченно проговорила:
– Значит, не брежу.
– Зачем так грустно? К тебе на крыльях любви летит американский жених, да не замухрышка какой-нибудь, а ассоциативный профессор, выражаясь по-человечески – доцент. Интеллигентный, обеспеченный человек, по-русски понимает, тебя за семь лет не забыл. Чего еще тебе надо? Сама же сколько раз говорила, что слинять отсюда хочешь, и именно в Штаты. Радоваться надо.
– Я и радуюсь.
Хопа присела на табуретку рядом с Нилом, потянулась за сигаретой.
– Что-то не похоже.
– Перегорело... Я ведь тогда совсем девчонкой была, после медучилища второй год в травме работала, иностранцев только в кино и видела, они для меня вроде инопланетян были. Когда он к нам прибежал, я его сначала за психбольного приняла – одет в какую-то пеструю рванину, волосы длиннющие в хвостик забраны, как у девочки, глаза такие... знаешь, как у трехлетнего ребенка, которого бякой-закалякой напугали. Лопочет что-то, ничего не понять, еле разобрали, что его возле метро собака укусила, и он требует, чтобы ему сделали укол от бешенства. Раны-то толком не было, так, синячок, даже штанов псина не прокусила, но он ничего не желал слушать, и наша врачиха велела мне поставить ему укольчик... Знаешь, от чего я прибилась?
– От чего?
Хопа поднялась, подошла к холодильнику достала что-то из нижней секции.
– Специальные резиночки, чтобы носки держать, полосатые, я такие в первый раз увидела, и трусы белые, в обтяжку, с красным пояском, – ответила она, разогнувшись. – Потом он еще несколько раз приходил, штучки заграничные приносил – "кока-колу" в баночках, жвачку... Он был такой нелепый, немного жалкий. Повсюду таскал с собой складной стульчак, чтобы в русском сортире заразу не подцепить, а когда мы с ним в первый раз... Ну, ты понимаешь... два презерватива натянул. Нервничал ужасно, пришлось помогать. А утром... В общем, мы у меня в комнатушке этим занимались, а соседи, суки, милицию вызвали. То да се, связь с иностранцем, штраф, объяснительная... Примешь?
Нил вопросительно посмотрел на нее и увидел у нее в руках бутылку водки с винтовой крышкой.
– А надо ли?
– Ну, как хочешь. Я лично хочу. – Она плеснула водки в кружку, немытую после чьего-то вчерашнего чаепития, быстро выпила и со стуком поставила кружку. – Эд, лапушка, молодцом оказался, я не ожидала – заявил, что я его невеста, и он настаивает на немедленной регистрации брака. Но у нас даже заявление не приняли, сказали, что для этого нужно доказать, что мы знакомы не менее года. Через месяц его стажировка кончилась, он уехал, но обещал вернуться. А я осталась, и вся жизнь наперекосяк пошла. На работу бумага из ментовки пришла, собрание трудового коллектива организовали, разбирали основательно, врагу не пожелаешь, будто прилюдно догола раздели и оплевали с ног до головы. Строгач с занесением, исключение из комсомола... Ну, я психанула, высказала все, что о них думаю, заявление написала. Потом опомнилась, да поздно было, мне эти твари на прощание такую характеристику выписали, что ее не то, что по новому месту работы предъявлять, а и к уголовному делу подшить стыдно. Я уже подумывала к бабке в деревню удрать, да подружку старую встретила, Анджелку, та меня на путь истинный и наставила... Вот и стала я из Леночки Кольцовой Хопой-Чистоделкой, двадцать баксов за палку, сорок за ночь... Бодрюсь, хорохорюсь, а в душе-то все выгорело, иной раз той же Анджелке позавидуешь, что вовремя от передозировки гигнулась, не стала конца поганого спектакля дожидаться...
Нил подошел к ней сзади, положил руки на плечи. Хопа тихонько всхлипнула.
– А я вот дождалась. Приедет мой прекрасный принц и увезет в сказочное свое королевство... Ладно, все. Я рассиропилась, извини. Жрать сейчас будешь, или Гошу подождем?..
XI
(Ленинград, 1982, февраль)
Хопа с утра умчалась в аэропорт встречать своего Эдварда Т. Мараховски, но в седьмом часу, когда Нил явился домой, их еще и не было. Зато его ждала другая встреча, совсем уж неожиданная: у Гоши сидел, распивая с хозяином портвейн, Максим Назаров. Нил не сразу узнал бравого штурмана – Назаров сильно осунулся, отпустил бородку и сделался похож на лихого, не слишком преуспевающего пирата.
– Здорово, командир! Каким ветром?
– Здорово, амиго! Удивлен? Так уж вышло, добрые люди адресок указали, я тут немного с хозяином пообщался и вроде договорился.
Гоша медленно, со значением кивнул.
– Договорился? О чем?
– Да ты садись, прими стаканчик. Выпьем за добрососедство. – Выпить-то выпьем, только я не понял...
– Гоша предложил мне свободную комнатку занять. – Девочек водите будешь?
– Жить буду.
От удивления Нил поперхнулся портвейном и закашлялся. Пришлось Гоше похлопать его по спине.
– Тебе что, жить больше негде?
– Представь себе.
– Пожар?
– Равносильно, амиго.
– Что же может быть равносильно пожару? А, так ты жил в том флигеле на Маяковского, который рухнул посреди ночи? По радио передавали.
– Нет, я жил на Ушинского в ведомственной однокомнатной квартирке.
– И что с ней стряслось?
– С ней ничего. Стряслось со мной, камрад Баренцев. Я ведь, хоть и занимал до недавнего времени должность старшего преподавателя в Корабелке, – по существу, тот же лимитчик, а когда лимитчика увольняют, он автоматически лишается и жилья, и прописки.
– Тебя уволили?
– Пинком под зад. И из института, и из партий родимой.
– За что? За аморалку, как тогда на Кубе?
– За стратегическую ошибку в планировании собственной жизни... Наверное, после того кубинского прокола мне надо было плюнуть на амбиции, в тальманы податься или в речники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Я давно хотел снова посетить твой замечательный город, но только сейчас получил возможность. Я выиграл исследовательский grant на три месяцев работы в Пушкинском доме и уже уладил все формальности. Если все пойдет так, как оно должно, я прилетаю 13 февраля, 1982, из Хельсинки, и теперь ваши бюрократы уже не скажут, что мы знакомы слишком короткое время, и не откажут снова в регистрации нашей свадьбы.
Сердечно твой Эд".
Хопа сосредоточенно слушала Нила, а когда он замолчал, обреченно проговорила:
– Значит, не брежу.
– Зачем так грустно? К тебе на крыльях любви летит американский жених, да не замухрышка какой-нибудь, а ассоциативный профессор, выражаясь по-человечески – доцент. Интеллигентный, обеспеченный человек, по-русски понимает, тебя за семь лет не забыл. Чего еще тебе надо? Сама же сколько раз говорила, что слинять отсюда хочешь, и именно в Штаты. Радоваться надо.
– Я и радуюсь.
Хопа присела на табуретку рядом с Нилом, потянулась за сигаретой.
– Что-то не похоже.
– Перегорело... Я ведь тогда совсем девчонкой была, после медучилища второй год в травме работала, иностранцев только в кино и видела, они для меня вроде инопланетян были. Когда он к нам прибежал, я его сначала за психбольного приняла – одет в какую-то пеструю рванину, волосы длиннющие в хвостик забраны, как у девочки, глаза такие... знаешь, как у трехлетнего ребенка, которого бякой-закалякой напугали. Лопочет что-то, ничего не понять, еле разобрали, что его возле метро собака укусила, и он требует, чтобы ему сделали укол от бешенства. Раны-то толком не было, так, синячок, даже штанов псина не прокусила, но он ничего не желал слушать, и наша врачиха велела мне поставить ему укольчик... Знаешь, от чего я прибилась?
– От чего?
Хопа поднялась, подошла к холодильнику достала что-то из нижней секции.
– Специальные резиночки, чтобы носки держать, полосатые, я такие в первый раз увидела, и трусы белые, в обтяжку, с красным пояском, – ответила она, разогнувшись. – Потом он еще несколько раз приходил, штучки заграничные приносил – "кока-колу" в баночках, жвачку... Он был такой нелепый, немного жалкий. Повсюду таскал с собой складной стульчак, чтобы в русском сортире заразу не подцепить, а когда мы с ним в первый раз... Ну, ты понимаешь... два презерватива натянул. Нервничал ужасно, пришлось помогать. А утром... В общем, мы у меня в комнатушке этим занимались, а соседи, суки, милицию вызвали. То да се, связь с иностранцем, штраф, объяснительная... Примешь?
Нил вопросительно посмотрел на нее и увидел у нее в руках бутылку водки с винтовой крышкой.
– А надо ли?
– Ну, как хочешь. Я лично хочу. – Она плеснула водки в кружку, немытую после чьего-то вчерашнего чаепития, быстро выпила и со стуком поставила кружку. – Эд, лапушка, молодцом оказался, я не ожидала – заявил, что я его невеста, и он настаивает на немедленной регистрации брака. Но у нас даже заявление не приняли, сказали, что для этого нужно доказать, что мы знакомы не менее года. Через месяц его стажировка кончилась, он уехал, но обещал вернуться. А я осталась, и вся жизнь наперекосяк пошла. На работу бумага из ментовки пришла, собрание трудового коллектива организовали, разбирали основательно, врагу не пожелаешь, будто прилюдно догола раздели и оплевали с ног до головы. Строгач с занесением, исключение из комсомола... Ну, я психанула, высказала все, что о них думаю, заявление написала. Потом опомнилась, да поздно было, мне эти твари на прощание такую характеристику выписали, что ее не то, что по новому месту работы предъявлять, а и к уголовному делу подшить стыдно. Я уже подумывала к бабке в деревню удрать, да подружку старую встретила, Анджелку, та меня на путь истинный и наставила... Вот и стала я из Леночки Кольцовой Хопой-Чистоделкой, двадцать баксов за палку, сорок за ночь... Бодрюсь, хорохорюсь, а в душе-то все выгорело, иной раз той же Анджелке позавидуешь, что вовремя от передозировки гигнулась, не стала конца поганого спектакля дожидаться...
Нил подошел к ней сзади, положил руки на плечи. Хопа тихонько всхлипнула.
– А я вот дождалась. Приедет мой прекрасный принц и увезет в сказочное свое королевство... Ладно, все. Я рассиропилась, извини. Жрать сейчас будешь, или Гошу подождем?..
XI
(Ленинград, 1982, февраль)
Хопа с утра умчалась в аэропорт встречать своего Эдварда Т. Мараховски, но в седьмом часу, когда Нил явился домой, их еще и не было. Зато его ждала другая встреча, совсем уж неожиданная: у Гоши сидел, распивая с хозяином портвейн, Максим Назаров. Нил не сразу узнал бравого штурмана – Назаров сильно осунулся, отпустил бородку и сделался похож на лихого, не слишком преуспевающего пирата.
– Здорово, командир! Каким ветром?
– Здорово, амиго! Удивлен? Так уж вышло, добрые люди адресок указали, я тут немного с хозяином пообщался и вроде договорился.
Гоша медленно, со значением кивнул.
– Договорился? О чем?
– Да ты садись, прими стаканчик. Выпьем за добрососедство. – Выпить-то выпьем, только я не понял...
– Гоша предложил мне свободную комнатку занять. – Девочек водите будешь?
– Жить буду.
От удивления Нил поперхнулся портвейном и закашлялся. Пришлось Гоше похлопать его по спине.
– Тебе что, жить больше негде?
– Представь себе.
– Пожар?
– Равносильно, амиго.
– Что же может быть равносильно пожару? А, так ты жил в том флигеле на Маяковского, который рухнул посреди ночи? По радио передавали.
– Нет, я жил на Ушинского в ведомственной однокомнатной квартирке.
– И что с ней стряслось?
– С ней ничего. Стряслось со мной, камрад Баренцев. Я ведь, хоть и занимал до недавнего времени должность старшего преподавателя в Корабелке, – по существу, тот же лимитчик, а когда лимитчика увольняют, он автоматически лишается и жилья, и прописки.
– Тебя уволили?
– Пинком под зад. И из института, и из партий родимой.
– За что? За аморалку, как тогда на Кубе?
– За стратегическую ошибку в планировании собственной жизни... Наверное, после того кубинского прокола мне надо было плюнуть на амбиции, в тальманы податься или в речники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111