Почти неделя прошла, а я ничегошеньки не знаю...
Асуров вздохнул.
– Это долгая, запутанная история. И в ней много такого... Ну, о чем посторонним знать не следует...
– Так я уже посторонний?! Спасибо!
– Не кипятись. Клянусь, что в самом скором времени ты будешь знать все, во всех подробностях. Но сейчас... Пойми меня правильно: прощание с очень дорогим человеком, похороны, поминки – тебе и так предстоит выдержать серьезный стресс. Так что для твоего же блага лучше немного повременить, мы не имеем нрава идти на риск... Пока скажу тебе одно – смерть была легкой, легчайшей из всех возможных, даже приятной, если такое слово здесь уместно. Блаженное беспамятство и неощутимый конец...
Нил прикрыл глаза. В мозгу отчетливо прозвучали давние слова Линды: "Глотнет старичок – и отчалит под ласковым кайфом, тихий и счастливый..."
– Наркотик с ядом, – произнес Нил вслух и по мгновенно ощетинившемуся взгляду следователя понял, что попал в точку.
– Откуда тебе известно?
– Логика. Перебрал в уме все варианты и остановился на единственном, не противоречащим твоим словам.
– Ах вот как... Да, ты прав. Растворенная в виски смесь сильнодействующего опиата с не менее сильнодействующим ядом, причем таким, который в считанные секунды полностью усваивается организмом. Отсюда такая долгая экспертиза... – Асуров смолк, плеснул в оба стакана пахучей вишневой водки. – Земля ей пухом!
Нил взял стакан, выпил, не разбирая вкуса и что-то пробормотал.
– Ты что-то сказал?
– Жаль. что это не то самое виски.
– Не надо. На тот свет всегда успеем. Ты лучше расскажи, что было дальше, после твоего возвращения...
VI
(Ленинград, 1980)
Хлебом, пролежавшим в хлебнице с самого его отъезда, можно было забивать гвозди. Из еды нашлась только пачка грузинского чая, расфасованного на фабрике города Самтредиа. Засыпая чай в предварительно обданный кипятком заварной чайник, Нил подумал, что, наверное, фабрика заключила, как это нынче модно, договор о трудовом содружестве с ближайшим мебельным комбинатом. В результате мебельщики перешли на безотходное производство, а чайники (в нескольких смыслах этого слова! – тут же присовокупил он) утроили выпуск продукции.
Нил залил кипятку в сахарницу, помешал немного, чтобы растворились сахарные окаменелости на дне, перелил потемневшую воду в чашку, добавил чаю, отдающего веником и свежей стружкой, хлебнул, поставил на место и со вздохом открыл балконную дверь. Придется все-таки пообщаться с Яблонскими, хотя сама мысль об этом вызывала дрожь отвращения: слишком уж взбаламутило душу вчерашнее расставание с Линдой, судя по всему – окончательное. Предстояло начинать жизнь заново, и подготовиться к этому хотелось в спокойном, уединенном размышлении.
Нил вышел на балкон и распахнул дверь на соседскую кухню. Там было темно и нехарактерно тихо. Из коридора не доносилось ни звука. Спать легли, что ли? Так ведь еще рано. В гости пошли? Ну, не всем же скопом. Наверное, кто-то пошел в гости, кто-то спит, кто-то еще что-то... Такой вариант Нила не устраивал, он ведь пришел одолжить какой-нибудь еды, а без ведома хозяев шарить по кастрюлям и холодильникам он был как-то не приучен...
– Да ладно, что я ей, торговать, что ли, пойду? Надо жрать, пока не испортилась, – донесся вдруг из коридора знакомый Гошин басок.
Нил вздохнул с облегчением и смело шагнул на кухню. Ноги его, обутые в войлочные тапочки заскользили по мокрому кафельному полу. Он дико взмахнул руками в поисках равновесия, на мгновение обрел его, но нога не удержалась, отъехала в бок, и Нил рухнул, приложившись обо что-то лбом...
Очнулся он, спиной почувствовав, что лежит на знакомом продавленном диване в большой комнате Яблонских – одновременно гостиной, столовой и спальне Оскара и Оксаны. Только после этого открыл глаза, и первое, что увидел – молодое женское лицо, озабоченно склоненное над ним. Лицо совершенно незнакомое, но вполне симпатичное – прямой носик, пухлые щеки, большие серые глаза, темная челка. Нил ободряюще улыбнулся и подмигнул.
– Ну вот, – хрипловато произнесла женщина, – нормальная кобелиная реакция. А ты говоришь – сотрясение, сотрясение... А ну-ка, – обратилась она к Нилу, – следи глазами за моим пальцем. Куда он – туда и ты.
Она принялась водить пальцем в разные стороны, и Нил послушно вел за ним взгляд.
– Зрение не нарушено, зрачки... Ой!
– Это не от сотрясения, это от рождения, – быстрым шепотом сказал Нил и поднес палец к губам.
Она ответила быстрым кивком и спросила прежним деловым тоном:
– Голова болит?
– Вот тут. – Нил виновато дотронулся до полотенца, прикрывавшего лоб.
– Только тут? – Он кивнул. – Легко отделался. Фингал, конечно, будет, но рассосется быстро.
– Сколько я вот так лежу?
– Минуты две. Можешь уже подниматься.
– Хопа, может все-таки врача?.. – услышал он Гошин голос.
– Да все с ним нормально, это я как бывшая медсестра говорю.
Нил поднял голову, огляделся и тут же усомнился в том, что он действительно у Яблонских. Комната была вроде и та, но намного больше и пустее. Исчезла громадная румынская стенка с откидными кроватями, которой так гордился Оскар, приплативший за нее всего двести рублей сверх госцены. Исчез пузатый комод с мраморной крышкой. Исчезли два кресла с львиными мордами на подлокотниках. От медной люстры остался крюк и торчащие провода. В простенке между окнами вместо весеннего пейзажа в золоченой рамке – светлый прямоугольник обоев. Из всей обстановки сохранились диван, на котором он лежал, треснутое бра, большой холодильник у дверей, стол, прикрытый газетой, и два венских стула, на одном из которых сидит Гоша в красном махровом халате, распахнутом на волосатом пузе, а на другом – незнакомый парень в точно таком же халате.
– Гоша! – позвал он.
– О-о, кого я слышу! – радостно пробасил Гоша. – Ну, брат, задал ты шороху!
– Что со мной было-то?
– Пол не просох, вот ты и опнулся. Мы, видишь ли, пол помыли.
– Мы пахали! – фыркнула бывшая медсестра, отошедшая к окошку покурить.
– Ну, в общем, я Хопу попросил полы помыть.
– Зачем?
– Примета такая. Считается, что когда кто-нибудь из семьи уезжает, нельзя трогать пол, пока он в дороге. Иначе домой не вернется. А я наоборот – именно, чтобы, не дай Бог, не вернулись. Никогда.
– Кто?
– Да все. Все святое семейство.
– А почему, чтобы не вернулись?
– А ты знаешь, что с возвращенцами делают? С "дважды евреями Советского Союза"?
– С кем? – переспросил Нил.
– Ну, которые иногда в телеке мелькают с покаянными речами и леденящими душу рассказами о нечеловеческих ужасах в земле обетованной. От таких отрекается международная еврейская общественность, Конгрессу США на них тоже накласть, и поэтому КГБ, не боясь международных осложнений, отправляет их в секретные лагеря, где над ними ставят бесчеловечные эксперименты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Асуров вздохнул.
– Это долгая, запутанная история. И в ней много такого... Ну, о чем посторонним знать не следует...
– Так я уже посторонний?! Спасибо!
– Не кипятись. Клянусь, что в самом скором времени ты будешь знать все, во всех подробностях. Но сейчас... Пойми меня правильно: прощание с очень дорогим человеком, похороны, поминки – тебе и так предстоит выдержать серьезный стресс. Так что для твоего же блага лучше немного повременить, мы не имеем нрава идти на риск... Пока скажу тебе одно – смерть была легкой, легчайшей из всех возможных, даже приятной, если такое слово здесь уместно. Блаженное беспамятство и неощутимый конец...
Нил прикрыл глаза. В мозгу отчетливо прозвучали давние слова Линды: "Глотнет старичок – и отчалит под ласковым кайфом, тихий и счастливый..."
– Наркотик с ядом, – произнес Нил вслух и по мгновенно ощетинившемуся взгляду следователя понял, что попал в точку.
– Откуда тебе известно?
– Логика. Перебрал в уме все варианты и остановился на единственном, не противоречащим твоим словам.
– Ах вот как... Да, ты прав. Растворенная в виски смесь сильнодействующего опиата с не менее сильнодействующим ядом, причем таким, который в считанные секунды полностью усваивается организмом. Отсюда такая долгая экспертиза... – Асуров смолк, плеснул в оба стакана пахучей вишневой водки. – Земля ей пухом!
Нил взял стакан, выпил, не разбирая вкуса и что-то пробормотал.
– Ты что-то сказал?
– Жаль. что это не то самое виски.
– Не надо. На тот свет всегда успеем. Ты лучше расскажи, что было дальше, после твоего возвращения...
VI
(Ленинград, 1980)
Хлебом, пролежавшим в хлебнице с самого его отъезда, можно было забивать гвозди. Из еды нашлась только пачка грузинского чая, расфасованного на фабрике города Самтредиа. Засыпая чай в предварительно обданный кипятком заварной чайник, Нил подумал, что, наверное, фабрика заключила, как это нынче модно, договор о трудовом содружестве с ближайшим мебельным комбинатом. В результате мебельщики перешли на безотходное производство, а чайники (в нескольких смыслах этого слова! – тут же присовокупил он) утроили выпуск продукции.
Нил залил кипятку в сахарницу, помешал немного, чтобы растворились сахарные окаменелости на дне, перелил потемневшую воду в чашку, добавил чаю, отдающего веником и свежей стружкой, хлебнул, поставил на место и со вздохом открыл балконную дверь. Придется все-таки пообщаться с Яблонскими, хотя сама мысль об этом вызывала дрожь отвращения: слишком уж взбаламутило душу вчерашнее расставание с Линдой, судя по всему – окончательное. Предстояло начинать жизнь заново, и подготовиться к этому хотелось в спокойном, уединенном размышлении.
Нил вышел на балкон и распахнул дверь на соседскую кухню. Там было темно и нехарактерно тихо. Из коридора не доносилось ни звука. Спать легли, что ли? Так ведь еще рано. В гости пошли? Ну, не всем же скопом. Наверное, кто-то пошел в гости, кто-то спит, кто-то еще что-то... Такой вариант Нила не устраивал, он ведь пришел одолжить какой-нибудь еды, а без ведома хозяев шарить по кастрюлям и холодильникам он был как-то не приучен...
– Да ладно, что я ей, торговать, что ли, пойду? Надо жрать, пока не испортилась, – донесся вдруг из коридора знакомый Гошин басок.
Нил вздохнул с облегчением и смело шагнул на кухню. Ноги его, обутые в войлочные тапочки заскользили по мокрому кафельному полу. Он дико взмахнул руками в поисках равновесия, на мгновение обрел его, но нога не удержалась, отъехала в бок, и Нил рухнул, приложившись обо что-то лбом...
Очнулся он, спиной почувствовав, что лежит на знакомом продавленном диване в большой комнате Яблонских – одновременно гостиной, столовой и спальне Оскара и Оксаны. Только после этого открыл глаза, и первое, что увидел – молодое женское лицо, озабоченно склоненное над ним. Лицо совершенно незнакомое, но вполне симпатичное – прямой носик, пухлые щеки, большие серые глаза, темная челка. Нил ободряюще улыбнулся и подмигнул.
– Ну вот, – хрипловато произнесла женщина, – нормальная кобелиная реакция. А ты говоришь – сотрясение, сотрясение... А ну-ка, – обратилась она к Нилу, – следи глазами за моим пальцем. Куда он – туда и ты.
Она принялась водить пальцем в разные стороны, и Нил послушно вел за ним взгляд.
– Зрение не нарушено, зрачки... Ой!
– Это не от сотрясения, это от рождения, – быстрым шепотом сказал Нил и поднес палец к губам.
Она ответила быстрым кивком и спросила прежним деловым тоном:
– Голова болит?
– Вот тут. – Нил виновато дотронулся до полотенца, прикрывавшего лоб.
– Только тут? – Он кивнул. – Легко отделался. Фингал, конечно, будет, но рассосется быстро.
– Сколько я вот так лежу?
– Минуты две. Можешь уже подниматься.
– Хопа, может все-таки врача?.. – услышал он Гошин голос.
– Да все с ним нормально, это я как бывшая медсестра говорю.
Нил поднял голову, огляделся и тут же усомнился в том, что он действительно у Яблонских. Комната была вроде и та, но намного больше и пустее. Исчезла громадная румынская стенка с откидными кроватями, которой так гордился Оскар, приплативший за нее всего двести рублей сверх госцены. Исчез пузатый комод с мраморной крышкой. Исчезли два кресла с львиными мордами на подлокотниках. От медной люстры остался крюк и торчащие провода. В простенке между окнами вместо весеннего пейзажа в золоченой рамке – светлый прямоугольник обоев. Из всей обстановки сохранились диван, на котором он лежал, треснутое бра, большой холодильник у дверей, стол, прикрытый газетой, и два венских стула, на одном из которых сидит Гоша в красном махровом халате, распахнутом на волосатом пузе, а на другом – незнакомый парень в точно таком же халате.
– Гоша! – позвал он.
– О-о, кого я слышу! – радостно пробасил Гоша. – Ну, брат, задал ты шороху!
– Что со мной было-то?
– Пол не просох, вот ты и опнулся. Мы, видишь ли, пол помыли.
– Мы пахали! – фыркнула бывшая медсестра, отошедшая к окошку покурить.
– Ну, в общем, я Хопу попросил полы помыть.
– Зачем?
– Примета такая. Считается, что когда кто-нибудь из семьи уезжает, нельзя трогать пол, пока он в дороге. Иначе домой не вернется. А я наоборот – именно, чтобы, не дай Бог, не вернулись. Никогда.
– Кто?
– Да все. Все святое семейство.
– А почему, чтобы не вернулись?
– А ты знаешь, что с возвращенцами делают? С "дважды евреями Советского Союза"?
– С кем? – переспросил Нил.
– Ну, которые иногда в телеке мелькают с покаянными речами и леденящими душу рассказами о нечеловеческих ужасах в земле обетованной. От таких отрекается международная еврейская общественность, Конгрессу США на них тоже накласть, и поэтому КГБ, не боясь международных осложнений, отправляет их в секретные лагеря, где над ними ставят бесчеловечные эксперименты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111