Она сказала:
— Не к чему затягивать дело — мне и так трудно говорить!
И Синьора добавила несколько хорошо продуманных фраз:
— Поскольку Джулио и Моро не доверяют вам (и, по-моему, правильно делают), они поручили мне потребовать пятьдесят тысяч лир. Я желаю получить их завтра утром, иначе я предупрежу бригадьере. Теперь уж этим несчастным нечего терять. Я больше не раскрою рта. Чтобы завтра утром в этот же час на моей кровати лежало пятьдесят тысяч лир!
Захлебнувшись икотой, она замолчала. В комнату вбежала Джезуина. С укором глядя на Нези, она помогла Синьоре выпить для успокоения несколько глотков лекарства.
Нези весь почернел, в лице ни кровинки. Он осторожно встал, хотел что-то сказать. Но Синьора, поднося стакан к губам, остановила угольщика движением руки. Он нахлобучил берет, втянул, словно черепаха, шею, глаза его злобно сверкнули и налились кровью. Тыча указательным пальцем правой руки в сторону Синьоры, он затворил:
— Послушай, старая шлюха! Голоса у тебя нет, но слышишь ты отлично. Слушай же хорошенько.
Но внезапно, словно мчавшийся паровоз, остановленный тормозом, угольщик умолк, выпрямился, снова снял берет, только взгляд его оставался прежним.
— Последнее слово еще не сказано! Так или иначе, завтра я приду и дам ответ.
Он поклонился с преувеличенной вежливостью, прибавил: «Мое почтение», отворил дверь и вышел.
Глава четвертая
— Сегодня ты веселая. Улыбаешься, будто в лотерею выиграла. Тебе во сне пригрезилась наша свадьба?
— Нет. Да и вообще ко мне во сне грезы не приходят. Я сны вижу с открытыми глазами.
— Так это не сны! Ты просто мечтаешь о чем-нибудь приятном!
— Ну, конечно! О чем же еще мечтать?
— Признайся: ты от меня что-то скрываешь!
— Все равно не скажу, хоть режь меня на кусочки!
— Упрямая ты, Бьянка! Ну, погоди, я тебя усмирю!
— Хочешь себя мужчиной показать?
— Пойдем в ту сторону.
— Нет, Марио, нет. Там очень темно!
— Вот именно поэтому!
— Скажи, Клара, отец доволен новой работой?
— Сегодня вечером он жаловался маме, что платят очень мало.
— Зато на железной дороге заработок верный, даже для поденных.
— Понимаешь, Бруно, у нас семья очень уж большая.
— Ну, а я понравился им?
— Да ведь они тебя еще мальчиком знали!
— Я хочу сказать — в качестве будущего зятя.
— Когда ты ушел, папа мне только одно сказал: ну теперь ты должна себя держать построже.
— Правильно твой папа говорит.
— Почему? Я разве плохо себя веду?
— Плохо — еще ни разу не поцеловала меня.
— Здесь не хочу, здесь слишком светло.
— Ну так что ж? Кому не нравится, пусть отвернется.
— Но мне же надо держать себя построже!
— Конечно. Но со мной-то можно и нарушить регламент.
— Что?
— Регламент. Я тебе потом объясню
— Скажи сейчас же, иначе я уйду домой!
— Поцелуй меня…
— Еще…
— Нет, Марио, хватит и одного поцелуя. Я вся дрожу! И потом, видишь, сюда идут.
— Это влюбленная парочка вроде нас. Смотри, вон остановились у стены и целуются без лишних разговоров!
— Разве ты не видишь, что я еле на ногах стою?
— Прислонись к стене!
— Я тебе серьезно говорю, мне трудно дышать.
— Пойдем куда-нибудь, где воздуху больше, посидим на площади Санта-Кроче.
— Еще… еще…
— Тебе же жарко, Бруно?
— Ну что ты спрашиваешь?
— А что?
— О чем ты думаешь, когда я тебя целую?
— Что я тебя люблю.
— Так зачем спрашиваешь, жарко мне или нет?
— Просто так, чтобы отвлечься. А то ты никогда не перестанешь целоваться!
— А тебе и начинать бы не хотелось!
— Нехороший!
— Тебе лучше, Бьянка?
— Да, уже прошло.
— Ты меня прямо напугала. Побледнела, как полотно.
— Это от жары.
— С тобой часто так бывает? Ты была у врача?
— Да. Мне прописали уколы. Начну делать с завтрашнего дня.
— Дай слово, что будешь лечиться!
— Ну, конечно, буду. Почему мне не лечиться?
— Ты, наверно, переутомляешься. Возьми в мастерской отпуск на неделю.
— А куда я поеду?
— Дома посидишь, куда тебе ехать? Будешь рано вставать, гулять в парке, а вечером встречать меня после работы у типографии.
— И мне придется день-деньской терпеть мачеху.
— Не обращай на нее внимания, как будто ее нет.
— Да это невозможно, даже когда се и в самом деле нет дома.
— Она груба с тобой?
— Да уж лучше бы была груба! Наоборот, она вежлива, как заправская синьора! Она всегда права. Вот, например, если я утром на пять минуточек дольше полежу в постели, она уже несет мне чашку теплого молока: «Ты плохо себя чувствуешь, Бьянкина?» Да так ядовито скажет, что хуже всякой пощечины. Даже если мне действительно нездоровится, я скрываю и отнекиваюсь. А тогда отец выходит из себя и кричит, что мачеха мне не служанка и уж если кто кому должен услуживать, так это я обязана приносить ей молоко. То же самое и с мытьем посуды. Я купила себе резиновые перчатки — не хочется портить руки. Какие насмешки на меня посыпались, просто даже передать нельзя! И «графиня»-то я и «неженка». Конечно, «благородная барышня, хочется пофорсить». Кончилось дело тем, что я выбросила эти перчатки за окно. Тогда пошла другая музыка: если отец ворчит, что она переплатила за что-нибудь, мачеха отвечает: «Все-таки вещь куплена, а не в окно деньги выброшены».
— Вы все тут такие на виа дель Корно? На вашей улице и впрямь задохнуться можно.
— Да, воздуха у нас мало. Но больше всего обстановка давит. Везде нищета и нищета! Впрочем, не то чтобы нищета, ведь все, в общем, едят досыта. Но нищета у нас на лице написана, и люди ее в себе носят, понимаешь? Есть у нас кое-кто побогаче, но те живут на верхних этажах. Жить повыше — это совсем другое дело! Когда я бываю у Маргариты (я тебе о ней говорила, это жена кузнеца), у нее в квартире мне сразу дышится легче.
— Как только я приду из армии, мы поженимся и переедем в Курэ, как твоя подруга.
— До тех пор ты меня разлюбишь!
— Не надо говорить так, Бьянка. Я тебя люблю!
— Сейчас-то любишь, но я себя знаю: такие, как я, быстро надоедают!
— Я не понимаю, Клара, почему ты-то возражаешь? В солдаты мне идти не нужно, экзамены на машиниста я сдал хорошо, моя мать хочет уступить нам свою спальню. Чего мы ждем?
— Я еще слишком молода!
— Ну и тем лучше, что молода!
— Почему лучше?
— Ах, черт! Я тебя буду звать синьорина Почемучка.
— Не ругайся, Бруно. Мне и дома надоело слышать, как отец ругается.
— Я не ругался, Клара. Я сказал: ах, черт!
— Довольно и этого.
— Я не понимаю: утром ты одна, а вечером совсем другая. На тебя темнота так действует?
— Ты говоришь мне дерзости, да еще смеешься надо мной.
— Какие дерзости? Я тебе доказываю, что мы можем пожениться, а ты это дерзостью считаешь? Ну для чего нам ждать? Что изменится через три года?
— Ты сам знаешь. Зачем сто раз повторять? Чтобы ты разозлился?
— Ну ладно, будем рассуждать по-твоему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113