— Не волнуйся так. Потом тебе опять станет нехорошо!
— Подумать только… Через два часа я узнаю, согласился ли Мачисте. Как было бы хорошо переговариваться через окно.
И вот наступило четвертое августа. Ночь еще не кончилась, а из дома Нези уже донеслось «ку-ка-ре-ку», торжественное и звонкое, как пение рожка. Немного спустя рассвет окрасил в розовый цвет крыши домов. Часы на Палаццо Веккьо пробили шесть, первый трамвай с грохотом выехал на виа деи Леони, направляясь к конечной остановке в Грассина или Антелла.
В комнате Освальдо зазвонил будильник. Но в это утро его звон был заглушен голосами.
Марии, мусорщику Чекки, землекопу Антонио и другим нынче не понадобилось никаких будильников: ссора двух фашистов подняла с постели даже тех, кто никогда не вставал раньше восьми. Фашисты на этот раз не закрыли у себя окон, и в утренней тишине крики их отчетливо доносились до каждого.
— Каждый день новое представление! — сказал Стадерини, протирая сонные глаза.
— Наша улица стала вроде театра! — добавила Клоринда.
Нанни попросил их помолчать — своими разговорами они мешают слушать.
Но общее любопытство по-прежнему оставалось неудовлетворенным.
Освальдо и Карлино всячески оскорбляли друг друга, распалялись все сильнее, и казалось, спор вот-вот перейдет в драку. Однако ни тот, ни другой не входили в подробности, и собравшиеся у окон любопытные — кто совсем голый, кто в одной рубашке — тщетно прислушивались к злобным крикам: понять причину ссоры они не могли. Карлино был, по всей видимости, настроен агрессивнее. В голосе Освальдо слышалось негодование, но вместе с тем он звучал почти покорно. Отсюда можно было заключить, что коммивояжер не прав.
— Все прячешься! Трус! Дезертир! В кусты полез! — кричал Карлино.
— Поосторожнее выбирай выражения, наглец ты эта— кий! Бессовестный человек! Фанфарон! — кричал в ответ Освальдо.
— Мальчики, успокойтесь! Что вы такой крик подняли? Люди спят, — пробовала утихомирить их Арманда.
Должно быть, она говорила из коридора, а двое друзей, вероятно, заперлись на ключ в гостиной: их голоса доносились как раз оттуда.
— Оставьте нас в покое, мама! — ответил Карлино. — Ступайте к себе, читайте свои молитвы! — И тут же снова заорал: — Ты понял, мошенник? Зачем, спрашивается, ты записался в фашистскую партию? Захотелось побахвалиться значком в петлице?
— Я считаю, что служу революции лучше, чем ты! — крикнул Освальдо.
— Ну, теперь мы начинаем понимать, что к чему! — воскликнула Клоринда.
Но ее муж: сказал;
— Отойди-ка от окна! В постели все слышно ничуть не хуже!
Между тем Освальдо продолжал:
— Мы обязаны показывать пример порядка и дисциплины!
— Все трусы так рассуждают. В двадцать первом году тебе совестливость помешала, в двадцать втором у тебя объявился тиф, а теперь ты прикрываешься какой-то выдуманной дисциплиной. Ты и мошенник и трус!
— А ты фанфарон и сумасшедший. И все, кто рассуждает вроде тебя, тоже сумасшедшие. Вы не считаетесь даже с заповедями господними.
— Ах ты, бессовестная рожа! Не смей упоминать имя божие всуе.
— И не забывай ходить по праздникам в церковь, — пробормотал Антонио, натягивая на ноги грубые рабочие башмаки.
— Послушать тебя, так нам пора уходить на пенсию, — гремел Карлино. — Все уже сделано, и остается только радоваться: ах, какая прекрасная жизнь наступила! Хотел бы я знать, черт побери, в каком ты мире живешь?
— Как только начнется вторая волна, я… — протестовал Освальдо.
— Вот видишь, ты сам себя выдаешь! Ты настоящая мразь! Вторая волна уже поднялась. Это и есть вторая волна!
— Мальчики, успокойтесь ради бога! Мальчики! — уговаривала Арманда, стуча в дверь.
— Может быть, ты ждешь телефонограммы из Рима, в которой говорилось бы: синьор Освальдо, вторая волна начнется в такой-то день и час. Ты трус и предатель!
— А ты кровопийца! — закричал Освальдо.
— Кто я, кто?
И тут же их голоса прервал звук двух пощечин, резкий, точно щелканье кастаньет. Послышался шум потасовки, грохот падающих стульев, жалобные вопли Арманды.
— Потише вы! — не удержавшись, громко крикнул Нанни. И тотчас из осторожности отошел от окна.
Мольбы Арманды возымели наконец свое действие. До слуха любопытных долетели лишь слова Карлино: — Погоди, вечером мы еще поговорим об этом в федерации!
Потом голоса, приглушаемые стенами, стали затихать.
Освальдо Ливерани, коммивояжер по продаже оберточной бумаги, вместе с Лилианой и Маргаритой составляли на виа дель Корно троицу провинциалов или, как без малейшей иронии говорит Стадерини, «бродяг, получивших здесь право гражданства».
Родина Освальдо — деревня Биккио в провинции Муджелло. Там часто бывают землетрясения, крестьяне проезжают по главной улице в телегах, запряженных волами, а студенты и чернорабочие, чтобы попасть во Флоренцию пораньше, едут с первым поездом, отходящим в 5.37. Освальдо родился в 1900 году и был призван в армию в последние дни войны. Все вокруг — и газеты и люди — твердили одно: призывники девяносто девятого года остановили немцев, а девятисотый год вышвырнет неприятеля вон. Судьбу родины решат мальчишки с молочными зубами и в коротких штанах. Однако немцы не стали дожидаться, когда на помощь итальянской армии придут новые гавроши, и подняли руки вверх. Освальдо и его сверстники мчались в воинских эшелонах и в конных повозках, но, когда они достигли передовых позиций, уже было подписано перемирие.
Призывник 1900 года рождения ушел на войну «спасителем родины», а вернулся опереточным королем победы. На каждом постое, на каждом эвакуационном пункте, в каждой казарме ветеранам был обеспечен радушный прием и веселый отдых, а призывников девятисотого года называли «шляпами». «Шляпы» были юнцы, страдавшие от жестокого разочарования; на них сыпались насмешки и колотушки, лилась вода из фляг и падали вещевые мешки. Это были восемнадцатилетние юноши, понимавшие, что они потеряли «единственный в жизни случай». Освальдо продержали в армии до февраля 1922 года. Сначала он охранял военнопленных, потом нес гарнизонную службу на присоединенных территориях и, наконец, тянул лямку в одной из казарм Турина. Его разочарование перешло в злую горечь, в желание отплатить за несправедливую обиду. Красный от стыда, уязвленный незаслуженной честью, он маршировал вместе с ветеранами войны, когда бывших фронтовиков, по большей части уже демобилизованных, не хватало для инсценировки патриотических демонстраций против «людей без родины». Возбужденный и довольный, он стрелял в воздух и прикладом винтовки бил в спину этих «предателей». Командиром у него был лейтенант рождения 1899 года с двумя серебряными медалями, трижды раненный в бою. В сентябре 1920 года, в одно из воскресений, в полдень, решилась дальнейшая судьба Освальдо .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113