!
— Люси, все совсем не так. Но ты слишком расстроена, растеряна, и если бы я воспользовался…
— Позволь мне судить об этом, — перебила я.
— Люси, меня очень к тебе тянет…
— Но трахать меня ты не хочешь, — закончила за него я.
— Да, ты права, трахать тебя я не хочу.
— Господи, как стыдно, — прошептала я.
Затем пошла в атаку.
— Тогда что это были за игры позавчера вечером? Кажется, тогда у тебя в кармане пистолета не было, просто конец штаны распирал.
Его лицо искривилось — сначала я подумала, что от отвращения, но потом увидела, что он из последних сил сдерживает смех.
— Люси, ты от кого такого набралась?
— От тебя, насколько я помню.
— Правда? Хотя, пожалуй, ты права.
Затем мы оба замолчали. Я разглядывала свои ноги. Кажется, их было четыре. Нет, две. Нет, опять четыре.
— Люси, посмотри на меня, — потребовал Дэниэл. — Я хочу тебе что-то сказать.
Я подняла к нему горящее от стыда лицо.
— Я хотел бы объяснить еще раз, что трахать тебя не намерен. Но, когда обстоятельства изменятся, и ты не будешь так расстроена, и твоя жизнь выйдет из тупика, я бы хотел заняться с тобой любовью.
Вот это интересно!
Я смеялась и не могла остановиться.
— Что я такого сказал? — смутился он.
— Ой, Дэниэл, не надо, пожалуйста. Что за пошлости ты говоришь: «Я бы занялся с тобой любооовью», читай, трахнул бы, но не теперь. Прошу тебя, не води меня за нос. Я в состоянии понять, когда меня отвергают.
— Я тебя не отвергал.
— Поправь меня, если я ошибаюсь: ты хотел бы заняться со мной ллллюбоооовью, — жестоко передразнила я.
— Верно, — негромко подтвердил он.
— Но только не сейчас. Если это не отказ, то что же? И я опять рассмеялась.
Он сделал мне больно, унизил меня, и я хотела отплатить ему тем же.
— Люси, пожалуйста, послушай…
— Нет!
Затем я то ли протрезвела, то ли успокоилась.
— Дэниэл, прости за все, мне очень стыдно. Я сейчас не в порядке и за себя не отвечаю. Это была ужасная ошибка.
— Нет, нет…
— А теперь, по-моему, тебе пора, тебе ведь далеко ехать.
Он грустно посмотрел на меня и спросил:
— Как ты?
— Отвяжись, — грубо сказала я, — ты слишком высокого о себе мнения. Меня посылали мужики и посимпатичнее тебя. Как только пройдет смертельная обида, все у меня будет отлично.
Он открыл рот для нового потока плоских фраз.
— Дэниэл, до свидания, — твердо сказала я.
Он поцеловал меня в щеку. Я стояла как каменная.
— Завтра позвоню, — проронил он, выходя.
Я только пожала плечами.
По-прежнему уже никогда не будет.
На меня наваливалась депрессия.
67
Назавтра я забрала вещи из квартиры на Лэдброк-гров. Шарлотта и Карен проводили меня, а Карен силой отняла стопку просроченных счетов за коммунальные услуги, сказав, что заплатит сама.
— До свидания, может, уже и не свидимся, — сказала я, надеясь, что ее заест совесть.
— Ой, Люси, не надо так, — чуть не прослезилась сентиментальная Шарлотта.
— Мы тебе сообщим, когда придет счет за телефон, — пообещала Карен.
— Моя жизнь кончена, — холодно ответила я, тут же прибавив: — Но если позвонит Гас, только попробуйте не дать ему мой новый телефон.
68
Жизнь вдвоем с папой оказалась совсем не такой, как я ее себе представляла.
Я думала, мы хотим одного и того же: я — посвятить себя заботам о нем и стараниям сделать его счастливым, а он, в свою очередь, принимать мою заботу и быть счастливым.
Но что-то у нас не заладилось, потому что счастливым я его не сделала. По-моему, быть счастливым он не хотел.
Он все время плакал, а я не понимала почему. Я думала, он будет рад избавлению от мамы, думала, со мной ему намного лучше.
Я по ней нисколько не скучала и не могла взять в толк, почему скучает он.
Дочерняя любовь переполняла меня, я была готова делать для папы что угодно: проводить с ним время, утешать его, готовить ему еду, покупать все, что ему захочется или понадобится. Единственное, к чему я была не готова, — это в сотый раз выслушивать, как он любил мою маму.
Я хотела заботиться о нем, только если он будет этому радоваться.
— Может, она еще вернется, — снова и снова повторял он с тоской.
— Может, — сквозь зубы соглашалась я, а сама думала: да что это с ним?
Хотя, по счастью, никаких практических мер к возвращению мамы папа не предпринимал. Он не демонстрировал глубину своей страсти. Не стоял среди ночи перед домиком Кена, выкрикивая оскорбления на радость мирно спящим соседям; не писал ярко-зеленой краской слово «развратник» на его входной двери; не высыпал на дорожку перед его крыльцом мусор из всех окрестных баков, чтобы по утрам, отправляясь на трудовой подвиг в химчистке, враг тонул по щиколотку в картофельных очистках и спотыкался на консервных банках; не пикетировал место работы ненавистного соперника с плакатом «Этот человек — вор, он украл у меня жену. Не сдавайте сюда свою одежду».
Хоть я и не понимала его страданий, но старалась по мере сил облегчить их. Правда, я умела только заставлять его есть и пить, обращаться с ним как с выздоравливающим после тяжкой болезни и предлагать немногие доступные в нашем доме развлечения. Например, ласково спрашивать, что бы он хотел посмотреть по телевизору — футбол или сериал. Или уговаривать его пойти прилечь.
Иных способов провести время мы не знали.
Папа почти ничего не ел, как я ни упрашивала. Я тоже потеряла аппетит. Но если за себя я была спокойна, то он, как мне казалось, находился на грани голодной смерти.
Не прошло и недели, а я уже совершенно замучилась.
Я думала, любовь к папе будет питать меня энергией, и чем больше ему будет от меня нужно, тем лучше я буду себя чувствовать; чем больше сделаю для него, тем больше мне захочется делать.
Я слишком старалась угодить ему, и на это уходило ужасно много сил.
Я неотступно следила за ним, предупреждала каждое его желание, делала для него все, даже если он говорил, что ничего не нужно.
А затем с удивлением обнаружила, что надорвалась. Меня доконали мелочи жизни.
Например, теперь дорога до работы каждое утро отнимала у меня полтора часа. Лэдброк-гров избаловала меня обилием доступных транспортных средств, и я успела забыть, что такое добираться в центр из пригорода, где в твоем распоряжении только одна электричка, опоздать на которую значит двадцать минут ждать следующей.
Некогда я была мастером древнего искусства рациональной езды, но за долгое время жизни в центре растеряла почти все навыки. Я забыла, как, потянув носом и глянув на небо (а также на электронное табло), сообразить, что электричка отходит через минуту и времени на покупку газеты уже нет. Я уже разучилась по вибрации забитой народом платформы понимать, что три поезда подряд было отменено, и если я хочу попасть в следующий, то надо срочно начинать работать локтями, чтобы успеть протиснуться сквозь толпу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
— Люси, все совсем не так. Но ты слишком расстроена, растеряна, и если бы я воспользовался…
— Позволь мне судить об этом, — перебила я.
— Люси, меня очень к тебе тянет…
— Но трахать меня ты не хочешь, — закончила за него я.
— Да, ты права, трахать тебя я не хочу.
— Господи, как стыдно, — прошептала я.
Затем пошла в атаку.
— Тогда что это были за игры позавчера вечером? Кажется, тогда у тебя в кармане пистолета не было, просто конец штаны распирал.
Его лицо искривилось — сначала я подумала, что от отвращения, но потом увидела, что он из последних сил сдерживает смех.
— Люси, ты от кого такого набралась?
— От тебя, насколько я помню.
— Правда? Хотя, пожалуй, ты права.
Затем мы оба замолчали. Я разглядывала свои ноги. Кажется, их было четыре. Нет, две. Нет, опять четыре.
— Люси, посмотри на меня, — потребовал Дэниэл. — Я хочу тебе что-то сказать.
Я подняла к нему горящее от стыда лицо.
— Я хотел бы объяснить еще раз, что трахать тебя не намерен. Но, когда обстоятельства изменятся, и ты не будешь так расстроена, и твоя жизнь выйдет из тупика, я бы хотел заняться с тобой любовью.
Вот это интересно!
Я смеялась и не могла остановиться.
— Что я такого сказал? — смутился он.
— Ой, Дэниэл, не надо, пожалуйста. Что за пошлости ты говоришь: «Я бы занялся с тобой любооовью», читай, трахнул бы, но не теперь. Прошу тебя, не води меня за нос. Я в состоянии понять, когда меня отвергают.
— Я тебя не отвергал.
— Поправь меня, если я ошибаюсь: ты хотел бы заняться со мной ллллюбоооовью, — жестоко передразнила я.
— Верно, — негромко подтвердил он.
— Но только не сейчас. Если это не отказ, то что же? И я опять рассмеялась.
Он сделал мне больно, унизил меня, и я хотела отплатить ему тем же.
— Люси, пожалуйста, послушай…
— Нет!
Затем я то ли протрезвела, то ли успокоилась.
— Дэниэл, прости за все, мне очень стыдно. Я сейчас не в порядке и за себя не отвечаю. Это была ужасная ошибка.
— Нет, нет…
— А теперь, по-моему, тебе пора, тебе ведь далеко ехать.
Он грустно посмотрел на меня и спросил:
— Как ты?
— Отвяжись, — грубо сказала я, — ты слишком высокого о себе мнения. Меня посылали мужики и посимпатичнее тебя. Как только пройдет смертельная обида, все у меня будет отлично.
Он открыл рот для нового потока плоских фраз.
— Дэниэл, до свидания, — твердо сказала я.
Он поцеловал меня в щеку. Я стояла как каменная.
— Завтра позвоню, — проронил он, выходя.
Я только пожала плечами.
По-прежнему уже никогда не будет.
На меня наваливалась депрессия.
67
Назавтра я забрала вещи из квартиры на Лэдброк-гров. Шарлотта и Карен проводили меня, а Карен силой отняла стопку просроченных счетов за коммунальные услуги, сказав, что заплатит сама.
— До свидания, может, уже и не свидимся, — сказала я, надеясь, что ее заест совесть.
— Ой, Люси, не надо так, — чуть не прослезилась сентиментальная Шарлотта.
— Мы тебе сообщим, когда придет счет за телефон, — пообещала Карен.
— Моя жизнь кончена, — холодно ответила я, тут же прибавив: — Но если позвонит Гас, только попробуйте не дать ему мой новый телефон.
68
Жизнь вдвоем с папой оказалась совсем не такой, как я ее себе представляла.
Я думала, мы хотим одного и того же: я — посвятить себя заботам о нем и стараниям сделать его счастливым, а он, в свою очередь, принимать мою заботу и быть счастливым.
Но что-то у нас не заладилось, потому что счастливым я его не сделала. По-моему, быть счастливым он не хотел.
Он все время плакал, а я не понимала почему. Я думала, он будет рад избавлению от мамы, думала, со мной ему намного лучше.
Я по ней нисколько не скучала и не могла взять в толк, почему скучает он.
Дочерняя любовь переполняла меня, я была готова делать для папы что угодно: проводить с ним время, утешать его, готовить ему еду, покупать все, что ему захочется или понадобится. Единственное, к чему я была не готова, — это в сотый раз выслушивать, как он любил мою маму.
Я хотела заботиться о нем, только если он будет этому радоваться.
— Может, она еще вернется, — снова и снова повторял он с тоской.
— Может, — сквозь зубы соглашалась я, а сама думала: да что это с ним?
Хотя, по счастью, никаких практических мер к возвращению мамы папа не предпринимал. Он не демонстрировал глубину своей страсти. Не стоял среди ночи перед домиком Кена, выкрикивая оскорбления на радость мирно спящим соседям; не писал ярко-зеленой краской слово «развратник» на его входной двери; не высыпал на дорожку перед его крыльцом мусор из всех окрестных баков, чтобы по утрам, отправляясь на трудовой подвиг в химчистке, враг тонул по щиколотку в картофельных очистках и спотыкался на консервных банках; не пикетировал место работы ненавистного соперника с плакатом «Этот человек — вор, он украл у меня жену. Не сдавайте сюда свою одежду».
Хоть я и не понимала его страданий, но старалась по мере сил облегчить их. Правда, я умела только заставлять его есть и пить, обращаться с ним как с выздоравливающим после тяжкой болезни и предлагать немногие доступные в нашем доме развлечения. Например, ласково спрашивать, что бы он хотел посмотреть по телевизору — футбол или сериал. Или уговаривать его пойти прилечь.
Иных способов провести время мы не знали.
Папа почти ничего не ел, как я ни упрашивала. Я тоже потеряла аппетит. Но если за себя я была спокойна, то он, как мне казалось, находился на грани голодной смерти.
Не прошло и недели, а я уже совершенно замучилась.
Я думала, любовь к папе будет питать меня энергией, и чем больше ему будет от меня нужно, тем лучше я буду себя чувствовать; чем больше сделаю для него, тем больше мне захочется делать.
Я слишком старалась угодить ему, и на это уходило ужасно много сил.
Я неотступно следила за ним, предупреждала каждое его желание, делала для него все, даже если он говорил, что ничего не нужно.
А затем с удивлением обнаружила, что надорвалась. Меня доконали мелочи жизни.
Например, теперь дорога до работы каждое утро отнимала у меня полтора часа. Лэдброк-гров избаловала меня обилием доступных транспортных средств, и я успела забыть, что такое добираться в центр из пригорода, где в твоем распоряжении только одна электричка, опоздать на которую значит двадцать минут ждать следующей.
Некогда я была мастером древнего искусства рациональной езды, но за долгое время жизни в центре растеряла почти все навыки. Я забыла, как, потянув носом и глянув на небо (а также на электронное табло), сообразить, что электричка отходит через минуту и времени на покупку газеты уже нет. Я уже разучилась по вибрации забитой народом платформы понимать, что три поезда подряд было отменено, и если я хочу попасть в следующий, то надо срочно начинать работать локтями, чтобы успеть протиснуться сквозь толпу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135