Не знаю, почему: повод для пьянства ему теперь не был нужен.
И, чтобы окончательно растравить себя, добавлю: я получила всего две поздравительные открытки. Одну от Дэниэла, вторую — от Адриана из видеопроката.
Самый день Рождества прошел омерзительно. Крис с Питером не пришли к нам с папой в гости.
— Не хочу, чтобы думали, будто я на чьей-либо стороне, — оправдался Крис.
— Не хочу огорчать мамулю, — заявил Питер.
Да, день выдался гнусный. Единственная радость — то, что уже к одиннадцати часам утра папа набрался до бесчувствия и отрубился.
Мне так отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить, чем-то разбавить постоянную возню с папой, что я почти с нетерпением ждала выхода на работу.
73
Поскольку Рождество прошло из рук вон плохо, я по глупости возлагала максимум надежд на начало нового года.
Но четвертого января папа ушел в грандиозный запой. Скорее всего, запой был плановый: когда я по пути на работу хотела купить в автомате на станции метро пакетик жевательного мармелада, то обнаружилось, что вся моя наличность куда-то исчезла из кошелька. Можно было бы побежать домой и попытаться пресечь начинающийся разгул, но почему-то я решила не беспокоиться.
Добравшись до центра города, я сделала попытку получить деньги в банкомате, но он проглотил мою карточку, а на экране загорелась красная надпись: «Кредит существенно превышен, свяжитесь с вашим банком». Вот еще, подумала я. Если я им нужна, пусть приходят и сами берут (только живой я им не дамся)!
Пришлось одолжить у Меган десятку.
Придя вечером домой, я увидела подсунутое под входную дверь письмо устрашающе официального вида. Оно оказалось из банка с требованием сдать чековую книжку.
Ситуация выходила из-под контроля. Я старалась подавить леденящий страх.
Я направилась в кухню, но тут у меня под ногой что-то хрустнуло. Я посмотрела вниз: весь ковер прихожей был усыпан битым стеклом. И пол в кухне тоже. На столе толстым слоем лежали черепки тарелок, блюдец и салатников. Кофейный столик дымчатого стекла — украшение гостиной — был разбит вдребезги, на полу валялись книги и кассеты. Весь первый этаж лежал в руинах.
Папина работа!
Он и раньше, бывало, бил и ломал вещи, когда напивался, но до такой степени вдохновения все же не доходил.
Разумеется, его самого и след простыл.
Я бродила из кухни в гостиную, из гостиной в кухню, не в состоянии полностью оценить размеры нанесенного ущерба. Все, что можно было разбить, он разбил. Или попытался разбить, если оно не поддавалось. В кухне на полу валялся желтый пластмассовый таз, из которого он явно хотел вышибить дух, судя по количеству вмятин. В гостиной была целая полка омерзительных фарфоровых статуэток — мальчиков, собачек, колокольчиков (мамина страсть): он смел их одним взмахом руки. У меня вдруг тоскливо защемило сердце из-за мамы. Он знал, что значила для нее эта дребедень.
Я даже не заплакала. Просто принялась за уборку.
Пока я ползала на коленках, собирая с ковра обломки разбитого фарфорового мальчика, зазвонил телефон. Звонили из полиции; как выяснилось, папу арестовали. Меня по-дружески пригласили зайти в участок и забрать его, предварительно заплатив штраф.
Денег у меня не было, сил тоже.
Я решила поплакать, а потом — позвонить Дэниэлу.
Каким-то чудом он оказался дома — не знаю, что бы я стала делать, не возьми он трубку.
Я так плакала, что он просто не мог понять, что я говорю.
— Папа, папа, — рыдала я.
— Кто умер?
— Никто не умер.
— Люси, умер или нет, но я никак не могу понять — кто. Говори яснее.
— Ради всего святого, приезжай скорее. Приедешь?
— Уже выезжаю, — заверил он.
— Захвати побольше денег, — добавила я.
— Извини, Люси, — начал он, не успела я открыть дверь. — Я уже догадался. Значит, папа?
Он потянулся ко мне, чтобы обнять, но я ловко увильнула. Ко всей моей сложной гамме чувств мне сейчас не хватало только полового влечения.
— Да, — заливаясь слезами, ответила я, — но он не…
— Умер, — закончил он. — Да, и это я тоже понял. Прости, по телефону было не очень хорошо слышно… Господи, тут что, землетрясение было?
— Нет, это…
— Тебя ограбили! Ничего не трогай руками.
— Нет, нас не ограбили, — зарыдала я. — Все это учинил мой пьяный кретин-папочка.
— Люси, я тебе не верю.
Вид у него был по-настоящему напуганный, отчего мне стало еще горше.
— Но почему? — взъерошив себе волосы, спросил Дэниэл.
— Не знаю. Но чем дальше, тем хуже. Его арестовали.
— С каких это пор людей арестовывают за битье посуды в своем собственном доме? Боже мой, куда только катится наша страна? Скоро докатимся до того, что нельзя будет сжечь яичницу на сковородке или съесть мороженое прямо из коробки, и…
— Заткнись, либерал сердобольный. Небось «Гардиан» начитался, — несмотря на свое настроение, рассмеялась я. — Его арестовали не за то, что он крушил собственную утварь. Я вообще не знаю, за что, и думать боюсь.
— Так за него надо заплатить штраф?
— Надо.
— Ладно, Люси, карета ждет. Поехали его спасать!
Папе предъявили миллион обвинений: пьянство, неповиновение представителям власти, возбуждение беспорядков в общественном месте, нанесение ущерба собственности, попытка нанесения телесных повреждений, непристойное поведение и тому подобное. Это было ужасно. Мне бы и в страшном сне не привиделось, что настанет день, когда придется выкупать родного отца из-под ареста.
Когда папу привели из камеры, он был кроток, как овечка. Весь пар он уже выпустил. Мы с Дэниэл ом отвезли его домой и уложили спать.
Потом я поила Дэниэла чаем.
— Ну, Люси, и что мы будем с этим делать? — спросил он.
— Кто это «мы»? — ощетинилась я.
— Ты и я.
— А ты тут при чем?
— Люси, ты могла бы раз — один только раз! — попробовать не ругаться со мной? Я ведь только пытаюсь помочь.
— Не нужно мне твоей помощи.
— Нужно, — возразил он. — Не было бы нужно, ты мне не позвонила бы. И ничего стыдного в этом нет, — добавил он. — Люси, ну с чего ты все время заводишься?
— Заведешься тут, если у тебя отец алкоголик, — всхлипнула я, и по моим щекам ручьями потекли слезы. — Ну, может, он и не алкоголик…
— Алкоголик, — помрачнел Дэниэл. — Это факт.
— Черт с тобой, называй его как хочешь, — заплакала я. — Мне плевать, алкоголик он или нет. Важно одно: он пьяница, и он ломает мне жизнь.
Я наревелась всласть: со слезами выливалось бремя долгих месяцев тревоги и напряжения.
— Ты знал? Ну, ты знал, что мой папа…
— Гм… да.
— Но откуда?
— От Криса.
— Почему же мне никто не сказал?
— Тебе говорили.
— Ладно, а почему никто мне не помог?
— Пытались. Ты сама не давала.
— Что же мне теперь делать?
— Как насчет того, чтобы уехать отсюда и поручить заботу о нем кому-нибудь другому?
— Ой нет, — испугалась я.
— Хорошо, не хочешь уезжать — не уезжай, но есть много людей, которые могут помочь тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
И, чтобы окончательно растравить себя, добавлю: я получила всего две поздравительные открытки. Одну от Дэниэла, вторую — от Адриана из видеопроката.
Самый день Рождества прошел омерзительно. Крис с Питером не пришли к нам с папой в гости.
— Не хочу, чтобы думали, будто я на чьей-либо стороне, — оправдался Крис.
— Не хочу огорчать мамулю, — заявил Питер.
Да, день выдался гнусный. Единственная радость — то, что уже к одиннадцати часам утра папа набрался до бесчувствия и отрубился.
Мне так отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить, чем-то разбавить постоянную возню с папой, что я почти с нетерпением ждала выхода на работу.
73
Поскольку Рождество прошло из рук вон плохо, я по глупости возлагала максимум надежд на начало нового года.
Но четвертого января папа ушел в грандиозный запой. Скорее всего, запой был плановый: когда я по пути на работу хотела купить в автомате на станции метро пакетик жевательного мармелада, то обнаружилось, что вся моя наличность куда-то исчезла из кошелька. Можно было бы побежать домой и попытаться пресечь начинающийся разгул, но почему-то я решила не беспокоиться.
Добравшись до центра города, я сделала попытку получить деньги в банкомате, но он проглотил мою карточку, а на экране загорелась красная надпись: «Кредит существенно превышен, свяжитесь с вашим банком». Вот еще, подумала я. Если я им нужна, пусть приходят и сами берут (только живой я им не дамся)!
Пришлось одолжить у Меган десятку.
Придя вечером домой, я увидела подсунутое под входную дверь письмо устрашающе официального вида. Оно оказалось из банка с требованием сдать чековую книжку.
Ситуация выходила из-под контроля. Я старалась подавить леденящий страх.
Я направилась в кухню, но тут у меня под ногой что-то хрустнуло. Я посмотрела вниз: весь ковер прихожей был усыпан битым стеклом. И пол в кухне тоже. На столе толстым слоем лежали черепки тарелок, блюдец и салатников. Кофейный столик дымчатого стекла — украшение гостиной — был разбит вдребезги, на полу валялись книги и кассеты. Весь первый этаж лежал в руинах.
Папина работа!
Он и раньше, бывало, бил и ломал вещи, когда напивался, но до такой степени вдохновения все же не доходил.
Разумеется, его самого и след простыл.
Я бродила из кухни в гостиную, из гостиной в кухню, не в состоянии полностью оценить размеры нанесенного ущерба. Все, что можно было разбить, он разбил. Или попытался разбить, если оно не поддавалось. В кухне на полу валялся желтый пластмассовый таз, из которого он явно хотел вышибить дух, судя по количеству вмятин. В гостиной была целая полка омерзительных фарфоровых статуэток — мальчиков, собачек, колокольчиков (мамина страсть): он смел их одним взмахом руки. У меня вдруг тоскливо защемило сердце из-за мамы. Он знал, что значила для нее эта дребедень.
Я даже не заплакала. Просто принялась за уборку.
Пока я ползала на коленках, собирая с ковра обломки разбитого фарфорового мальчика, зазвонил телефон. Звонили из полиции; как выяснилось, папу арестовали. Меня по-дружески пригласили зайти в участок и забрать его, предварительно заплатив штраф.
Денег у меня не было, сил тоже.
Я решила поплакать, а потом — позвонить Дэниэлу.
Каким-то чудом он оказался дома — не знаю, что бы я стала делать, не возьми он трубку.
Я так плакала, что он просто не мог понять, что я говорю.
— Папа, папа, — рыдала я.
— Кто умер?
— Никто не умер.
— Люси, умер или нет, но я никак не могу понять — кто. Говори яснее.
— Ради всего святого, приезжай скорее. Приедешь?
— Уже выезжаю, — заверил он.
— Захвати побольше денег, — добавила я.
— Извини, Люси, — начал он, не успела я открыть дверь. — Я уже догадался. Значит, папа?
Он потянулся ко мне, чтобы обнять, но я ловко увильнула. Ко всей моей сложной гамме чувств мне сейчас не хватало только полового влечения.
— Да, — заливаясь слезами, ответила я, — но он не…
— Умер, — закончил он. — Да, и это я тоже понял. Прости, по телефону было не очень хорошо слышно… Господи, тут что, землетрясение было?
— Нет, это…
— Тебя ограбили! Ничего не трогай руками.
— Нет, нас не ограбили, — зарыдала я. — Все это учинил мой пьяный кретин-папочка.
— Люси, я тебе не верю.
Вид у него был по-настоящему напуганный, отчего мне стало еще горше.
— Но почему? — взъерошив себе волосы, спросил Дэниэл.
— Не знаю. Но чем дальше, тем хуже. Его арестовали.
— С каких это пор людей арестовывают за битье посуды в своем собственном доме? Боже мой, куда только катится наша страна? Скоро докатимся до того, что нельзя будет сжечь яичницу на сковородке или съесть мороженое прямо из коробки, и…
— Заткнись, либерал сердобольный. Небось «Гардиан» начитался, — несмотря на свое настроение, рассмеялась я. — Его арестовали не за то, что он крушил собственную утварь. Я вообще не знаю, за что, и думать боюсь.
— Так за него надо заплатить штраф?
— Надо.
— Ладно, Люси, карета ждет. Поехали его спасать!
Папе предъявили миллион обвинений: пьянство, неповиновение представителям власти, возбуждение беспорядков в общественном месте, нанесение ущерба собственности, попытка нанесения телесных повреждений, непристойное поведение и тому подобное. Это было ужасно. Мне бы и в страшном сне не привиделось, что настанет день, когда придется выкупать родного отца из-под ареста.
Когда папу привели из камеры, он был кроток, как овечка. Весь пар он уже выпустил. Мы с Дэниэл ом отвезли его домой и уложили спать.
Потом я поила Дэниэла чаем.
— Ну, Люси, и что мы будем с этим делать? — спросил он.
— Кто это «мы»? — ощетинилась я.
— Ты и я.
— А ты тут при чем?
— Люси, ты могла бы раз — один только раз! — попробовать не ругаться со мной? Я ведь только пытаюсь помочь.
— Не нужно мне твоей помощи.
— Нужно, — возразил он. — Не было бы нужно, ты мне не позвонила бы. И ничего стыдного в этом нет, — добавил он. — Люси, ну с чего ты все время заводишься?
— Заведешься тут, если у тебя отец алкоголик, — всхлипнула я, и по моим щекам ручьями потекли слезы. — Ну, может, он и не алкоголик…
— Алкоголик, — помрачнел Дэниэл. — Это факт.
— Черт с тобой, называй его как хочешь, — заплакала я. — Мне плевать, алкоголик он или нет. Важно одно: он пьяница, и он ломает мне жизнь.
Я наревелась всласть: со слезами выливалось бремя долгих месяцев тревоги и напряжения.
— Ты знал? Ну, ты знал, что мой папа…
— Гм… да.
— Но откуда?
— От Криса.
— Почему же мне никто не сказал?
— Тебе говорили.
— Ладно, а почему никто мне не помог?
— Пытались. Ты сама не давала.
— Что же мне теперь делать?
— Как насчет того, чтобы уехать отсюда и поручить заботу о нем кому-нибудь другому?
— Ой нет, — испугалась я.
— Хорошо, не хочешь уезжать — не уезжай, но есть много людей, которые могут помочь тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135