Глава двенадцатая.
Моя неблагодарность ее потрясла.
— Почему ты так зажата? — спросила она. — Ты сама не понимаешь, как тебе повезло. Чего бы я ни отдала за семью с проблемами!
— Поверь, Шарлотта, дело того не стоит.
— А если со мной и моей семьей все в порядке, как объяснить, почему все мои романы кончаются плохо? Получается, мне некого винить, кроме себя, так, что ли?
И она опять уставилась на меня с нескрываемой завистью.
— Слушай, а может, мой отец буян? — с надеждой спросила она.
— Не похоже, — ответила я. — Я его мало знаю, но, по-моему, твой отец очень милый человек.
— А может, он «слабый, бездеятельный и не внушает уважения как руководитель»? — прочла она, не отрывая глаз от книжки.
— Совсем наоборот, — возразила я. — Он вполне внушает уважение.
— А может, он зациклен на дисциплине? — умоляюще продолжала она. — Или у него магия величия?
— Мания величия. Нет, нет.
Шарлотта начинала злиться.
— Люси, я, конечно, понимаю, что твоей вины в том нет, но ты заронила мне в голову мысли, — обиженно сказала она, — и теперь я просто не знаю, что и думать…
— Если так, мне надо поставить памятник при жизни, — пробормотала я.
— Это подло, — сказала она, и в ее глазах блеснули непрошеные слезы.
— Прости, — смутилась я. Бедная Шарлотта! Как ужасно быть умной ровно настолько, чтобы сознавать собственную глупость.
Но, слава богу, огорчаться надолго Шарлотта не умела.
— Расскажи еще раз, как ты послала Гаса, — возбужденно потребовала она.
Я рассказала — не в первый и, наверно, не в последний раз.
— А что ты чувствовала? — жадно спрашивала она. — Власть? Торжество? Ох, были бы у меня силы поступить так же с этим гадом Саймоном!
— Ты с ним давно говорила?
— Я спала с ним во вторник вечером.
— Да, но говорить-то говорила?
— В общем, нет.
И она рассмеялась.
— Люси, я так рада, что ты вернулась, — вздохнула она. — Я по тебе скучала.
— Я по тебе тоже.
— А теперь, когда ты вернулась, мы отлично можем поговорить о Фруйде…
— О ком? А, о Фрейде.
— Как-как? Скажи еще раз, как его?
— Фрейд. Почти как картошка фри.
— Фрейд, — повторила Шарлотта. — Да, о Фрейде я читала… Так вот, Фрейд говорит, что…
— Шарлотта, ты что делаешь?
— Тренируюсь перед субботней вечеринкой, — с неожиданной горечью ответила она. — Меня уже тошнит от мужиков, которые думают, что, если у меня большая грудь, значит, я дура. Я им всем покажу. Как выдам что-нибудь о Фруде, ой, то есть о Фрейде… Хотя они, наверно, даже не заметят, мужики никогда не слушают, что я говорю, они общаются только с моей грудью…
Но приуныла она ровно на секунду.
— А ты что наденешь на вечеринку? Ты уже сто лет толком никуда не ходила.
— И туда не пойду.
— Ты что, Люси, с ума сошла?! Тебе надо развеяться.
— Пока не хочу. Я еще в себя не пришла.
Шарлотта закатилась смехом и не могла остановиться.
— Дурочка ты, дурочка, — воскликнула она, давясь смехом, — послушать тебя, так можно подумать, будто ты в трауре!
— Так и есть, — отрезала я.
77
Гнев, вспыхнувший во мне при встрече с Гасом, помог покинуть родительский дом без мук совести и раскаяния. Я вернулась к Карен и Шарлотте и стала ждать, когда жизнь наладится.
Даже не знаю, как я могла тогда думать, что так легко отделаюсь.
Не прошло и суток, как Чувство Вины сбило меня с ног. Муки совести терзали меня каждый день. И, как будто этого мало, я корчилась под сокрушительными ударами Тоски, Гнева и Стыда.
Меня не оставляло ощущение, будто мой отец умер. В каком-то смысле так и было: человека, которого я считала отцом, для меня больше не существовало. Да, в общем, и никогда не существовало — разве что в моем воображении. Но оплакивать его я не могла, потому что он еще жив. Хуже того: он жив, а я сознательно бросила его. Чем лишила себя права скорбеть.
Дэниэл вел себя потрясающе. Он сказал, чтобы я ни о чем не беспокоилась, обещал что-нибудь придумать, но я не могла ему этого разрешить. То была моя семья, мои проблемы, и решать их предстояло мне одной. Прежде всего я заставила Криса и Питера выдернуть наконец головы из песка, и, надо отдать этим лентяям должное, они сказали, что помогут приглядывать за папой.
Дэниэл предлагал еще обратиться в социальную службу. Раньше я не могла бы представить себе большего позора, но теперь чувство стыда не мучило меня, поскольку я уже не чувствовала боли.
Поэтому я принялась звонить в разные инстанции. По первому набранному мною номеру мне дали второй и велели звонить туда, а там сказали, что помочь мне должны те, кому я звонила сначала. Я опять позвонила туда и услышала, что правила изменились и на самом деле мне должны помочь те, кто отвечал по второму телефону.
Снова и снова я занимала служебный телефон только затем, чтобы еще раз услышать: «Это не в нашей компетенции».
Наконец, поскольку папа представлял несомненную опасность для себя самого и для других, они сделали для него исключение, прикрепили к нему социального работника и помощника по хозяйству.
Я чувствовала себя предательницей.
— Люси, у него все в порядке, — заверил меня Дэниэл. — О нем заботятся.
— Но не я, — убито возразила я, раздавленная тем, что не справилась.
— Заботиться о нем — не твоя работа, — мягко возразил он.
— Знаю, но он же мой отец, — сокрушенно вздохнула я.
Стоял январь. Все мы тосковали и маялись, по вечерам редко выбирались из дома, а я так вообще никуда не ходила. Разве только с Дэниэлом.
Я неотступно думала о папе, пытаясь оправдать себя за то, что сделала.
Мне пришлось выбирать между ним и собой, размышляла я. Я могла помочь только ему или только себе, но на двоих меня явно не хватало.
И я выбрала себя.
Борьба за жизнь — штука весьма неприглядная. А выживать за чужой счет тем более неприятно. Для любви, благородства, чести — для каких-либо чувств к ближнему, в данном случае к папе, — просто не остается места. Все только для себя одной.
Я всегда считала себя хорошим человеком — добрым, щедрым, неравнодушным. И теперь для меня было настоящим шоком понять, что стоило дойти до края — и все мои доброта и щедрость растаяли, как дым. И я такой же затравленный зверь, как все.
В таком качестве я не особенно себе нравилась, хотя это как раз не ново.
Я возобновила дружбу с Адрианом из видеопроката.
Я пыталась взять «Когда мужчина любит женщину», а вместо этого ушла домой с «Двойной жизнью Вероники» Кшиштофа Кеслевского. Мечтала посмотреть «Письма из ниоткуда», а выбрала почему-то итальянский фильм, недублированный, да еще и без субтитров. Умоляла Адриана выдать мне «По дороге из Лас-Вегаса», а он всучил мне опус под названием «Eine Sonderbare Liebe», с которым я даже не удосужилась ознакомиться.
Мне действительно не нужно было никуда ходить, потому что на работе я каждый день имела возможность наблюдать самую настоящую мыльную оперу, причем в прямом эфире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Моя неблагодарность ее потрясла.
— Почему ты так зажата? — спросила она. — Ты сама не понимаешь, как тебе повезло. Чего бы я ни отдала за семью с проблемами!
— Поверь, Шарлотта, дело того не стоит.
— А если со мной и моей семьей все в порядке, как объяснить, почему все мои романы кончаются плохо? Получается, мне некого винить, кроме себя, так, что ли?
И она опять уставилась на меня с нескрываемой завистью.
— Слушай, а может, мой отец буян? — с надеждой спросила она.
— Не похоже, — ответила я. — Я его мало знаю, но, по-моему, твой отец очень милый человек.
— А может, он «слабый, бездеятельный и не внушает уважения как руководитель»? — прочла она, не отрывая глаз от книжки.
— Совсем наоборот, — возразила я. — Он вполне внушает уважение.
— А может, он зациклен на дисциплине? — умоляюще продолжала она. — Или у него магия величия?
— Мания величия. Нет, нет.
Шарлотта начинала злиться.
— Люси, я, конечно, понимаю, что твоей вины в том нет, но ты заронила мне в голову мысли, — обиженно сказала она, — и теперь я просто не знаю, что и думать…
— Если так, мне надо поставить памятник при жизни, — пробормотала я.
— Это подло, — сказала она, и в ее глазах блеснули непрошеные слезы.
— Прости, — смутилась я. Бедная Шарлотта! Как ужасно быть умной ровно настолько, чтобы сознавать собственную глупость.
Но, слава богу, огорчаться надолго Шарлотта не умела.
— Расскажи еще раз, как ты послала Гаса, — возбужденно потребовала она.
Я рассказала — не в первый и, наверно, не в последний раз.
— А что ты чувствовала? — жадно спрашивала она. — Власть? Торжество? Ох, были бы у меня силы поступить так же с этим гадом Саймоном!
— Ты с ним давно говорила?
— Я спала с ним во вторник вечером.
— Да, но говорить-то говорила?
— В общем, нет.
И она рассмеялась.
— Люси, я так рада, что ты вернулась, — вздохнула она. — Я по тебе скучала.
— Я по тебе тоже.
— А теперь, когда ты вернулась, мы отлично можем поговорить о Фруйде…
— О ком? А, о Фрейде.
— Как-как? Скажи еще раз, как его?
— Фрейд. Почти как картошка фри.
— Фрейд, — повторила Шарлотта. — Да, о Фрейде я читала… Так вот, Фрейд говорит, что…
— Шарлотта, ты что делаешь?
— Тренируюсь перед субботней вечеринкой, — с неожиданной горечью ответила она. — Меня уже тошнит от мужиков, которые думают, что, если у меня большая грудь, значит, я дура. Я им всем покажу. Как выдам что-нибудь о Фруде, ой, то есть о Фрейде… Хотя они, наверно, даже не заметят, мужики никогда не слушают, что я говорю, они общаются только с моей грудью…
Но приуныла она ровно на секунду.
— А ты что наденешь на вечеринку? Ты уже сто лет толком никуда не ходила.
— И туда не пойду.
— Ты что, Люси, с ума сошла?! Тебе надо развеяться.
— Пока не хочу. Я еще в себя не пришла.
Шарлотта закатилась смехом и не могла остановиться.
— Дурочка ты, дурочка, — воскликнула она, давясь смехом, — послушать тебя, так можно подумать, будто ты в трауре!
— Так и есть, — отрезала я.
77
Гнев, вспыхнувший во мне при встрече с Гасом, помог покинуть родительский дом без мук совести и раскаяния. Я вернулась к Карен и Шарлотте и стала ждать, когда жизнь наладится.
Даже не знаю, как я могла тогда думать, что так легко отделаюсь.
Не прошло и суток, как Чувство Вины сбило меня с ног. Муки совести терзали меня каждый день. И, как будто этого мало, я корчилась под сокрушительными ударами Тоски, Гнева и Стыда.
Меня не оставляло ощущение, будто мой отец умер. В каком-то смысле так и было: человека, которого я считала отцом, для меня больше не существовало. Да, в общем, и никогда не существовало — разве что в моем воображении. Но оплакивать его я не могла, потому что он еще жив. Хуже того: он жив, а я сознательно бросила его. Чем лишила себя права скорбеть.
Дэниэл вел себя потрясающе. Он сказал, чтобы я ни о чем не беспокоилась, обещал что-нибудь придумать, но я не могла ему этого разрешить. То была моя семья, мои проблемы, и решать их предстояло мне одной. Прежде всего я заставила Криса и Питера выдернуть наконец головы из песка, и, надо отдать этим лентяям должное, они сказали, что помогут приглядывать за папой.
Дэниэл предлагал еще обратиться в социальную службу. Раньше я не могла бы представить себе большего позора, но теперь чувство стыда не мучило меня, поскольку я уже не чувствовала боли.
Поэтому я принялась звонить в разные инстанции. По первому набранному мною номеру мне дали второй и велели звонить туда, а там сказали, что помочь мне должны те, кому я звонила сначала. Я опять позвонила туда и услышала, что правила изменились и на самом деле мне должны помочь те, кто отвечал по второму телефону.
Снова и снова я занимала служебный телефон только затем, чтобы еще раз услышать: «Это не в нашей компетенции».
Наконец, поскольку папа представлял несомненную опасность для себя самого и для других, они сделали для него исключение, прикрепили к нему социального работника и помощника по хозяйству.
Я чувствовала себя предательницей.
— Люси, у него все в порядке, — заверил меня Дэниэл. — О нем заботятся.
— Но не я, — убито возразила я, раздавленная тем, что не справилась.
— Заботиться о нем — не твоя работа, — мягко возразил он.
— Знаю, но он же мой отец, — сокрушенно вздохнула я.
Стоял январь. Все мы тосковали и маялись, по вечерам редко выбирались из дома, а я так вообще никуда не ходила. Разве только с Дэниэлом.
Я неотступно думала о папе, пытаясь оправдать себя за то, что сделала.
Мне пришлось выбирать между ним и собой, размышляла я. Я могла помочь только ему или только себе, но на двоих меня явно не хватало.
И я выбрала себя.
Борьба за жизнь — штука весьма неприглядная. А выживать за чужой счет тем более неприятно. Для любви, благородства, чести — для каких-либо чувств к ближнему, в данном случае к папе, — просто не остается места. Все только для себя одной.
Я всегда считала себя хорошим человеком — добрым, щедрым, неравнодушным. И теперь для меня было настоящим шоком понять, что стоило дойти до края — и все мои доброта и щедрость растаяли, как дым. И я такой же затравленный зверь, как все.
В таком качестве я не особенно себе нравилась, хотя это как раз не ново.
Я возобновила дружбу с Адрианом из видеопроката.
Я пыталась взять «Когда мужчина любит женщину», а вместо этого ушла домой с «Двойной жизнью Вероники» Кшиштофа Кеслевского. Мечтала посмотреть «Письма из ниоткуда», а выбрала почему-то итальянский фильм, недублированный, да еще и без субтитров. Умоляла Адриана выдать мне «По дороге из Лас-Вегаса», а он всучил мне опус под названием «Eine Sonderbare Liebe», с которым я даже не удосужилась ознакомиться.
Мне действительно не нужно было никуда ходить, потому что на работе я каждый день имела возможность наблюдать самую настоящую мыльную оперу, причем в прямом эфире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135