Я не хочу, чтобы ты умирал. Обещай мне, что не умрешь!
— Гм… ну… если это сделает тебя счастливой, Люси, я не умру.
— А если все-таки придется, обещай, что мы с тобой сможем умереть одновременно.
— Обещаю.
— Папочка, как же это ужасно!
— Что, радость моя?
— Все. Жить, любить людей и постоянно бояться, что все они умрут.
— И откуда только ты набираешься таких ужасных мыслей, Люси?
— Но… но… от тебя, папочка.
Папа неловко обнял меня, сказал, что я, должно быть, ослышалась, что он никогда ничего подобного не говорил, что я еще молода, и у меня вся жизнь впереди, и надо постараться радоваться этой жизни.
— Но зачем, папа? — спросила я. — Вот ты же никогда не пытался радоваться жизни, и ничего плохого не случилось!
— Видишь ли, Люси, — вздохнул он, — у меня все было по-другому. Да и теперь опять не так, как у тебя: я ведь уже старик. А ты девочка молодая. Молодая, красивая, образованная — никогда не забывай о пользе образования, Люси, — с нажимом произнес он. — И все это работает на тебя. Так что, Люси, ты должна быть счастливой.
— Да как же? — взмолилась я. — И как ты можешь от меня этого ожидать? Мы ведь с тобой одинаковые, папочка. Что нам делать, если мы видим нелепость, тщету и темноту жизни, тогда как для остальных она легка и весела?
— Что с тобой, Люси? — Папа вглядывался в мое лицо, будто желая прочесть там ответ. — Парень, что ли, обидел? Какой-нибудь молодчик, охочий до развлечений, поманил? Угадал я?
— Нет, папа, — рассмеялась я, хотя еще плакала.
— Не тот ли длинный, что сидит и точит лясы внизу на кухне?
— Кто, Дэниэл? Нет, нет.
— Он, случайно, не… ну, не вольничал с тобой, Люси? Потому что если да, то помогай мне бог, пока ноги еще держат меня, я велю твоим братьям наподдать ему так, чтобы долго помнил. Пинок под зад и карта мира — вот что ему, паршивцу, нужно, и это он получит, как пить дать. Он глупее, чем кажется на первый взгляд, если думает, что может жить спокойно и хвастаться своим паскудством, если спутался с дочкой Джемси Салливана…
— Папа, — простонала я, — Дэниэл ничего такого не сделал.
— Видел я, как он на тебя смотрит, — угрюмо проворчал папа.
— Никак он на меня не смотрит. Все ты выдумываешь.
— Выдумываю, говоришь? Может быть, может быть. Только у тебя ведь это не в первый раз.
— Папа, парни тут вообще ни при чем.
— Почему же ты тогда грустишь?
— Потому что такая уж я есть, папа. Такая же, как ты.
— Но у меня-то все в порядке, Люси! Лучше не бывает!
— Спасибо, папа, — вздохнула я, прильнув к нему. — Я знаю, что ты это говоришь, только чтобы мне стало легче, но все равно благодарю.
— Но… — начал он и озадаченно замолчал. — Ладно, пошли, — нашелся он наконец, — пора вниз, а то обед остынет.
Вечер получался мрачноватый: мы с мамой были на ножах и не пытались это скрыть, а папа подозрительно разглядывал Дэниэла, убежденный, что тот имеет относительно меня неправедные намерения.
Общее настроение несколько поднялось, когда на столе появился обед.
— Оранжевая рапсодия, — глядя на свою тарелку, заявил папа, — вот что это такое. Оранжевые рыбные палочки, оранжевые бобы, оранжевая картошка и, чтобы легче глоталось, стакан лучшего ирландского виски, которое, на счастье, тоже оранжевого цвета!
— Картошка не оранжевая, — возразила мама. — А выпить ты Дэниэлу предложил?
— Очень даже оранжевая, — горячо воскликнул папа. — Нет, не предлагал.
— Дэниэл, выпьешь виски? — спросила мама, вставая.
— Так, а если она не оранжевая, то какого же, скажите на милость, она цвета? — обратился папа ко всем присутствующим. — Розовая? Зеленая?
— Нет, миссис Салливан, спасибо, — занервничал Дэниэл. — Что-то не хочется.
— Тебе и не нальют, — воинственно откликнулся папа. — Пока не скажешь, что картошка оранжевая.
Мама и папа выжидательно уставились на Дэниэла. Оба одинаково хотели перетянуть его на свою сторону.
— По-моему, она скорее золотистая, — после некоторого раздумья изрек он, будучи по натуре дипломатом.
— Нет, оранжевая!
— Золотистая, — со вкусом повторила мама.
Дэниэл ничего не говорил. Он, казалось, предпочел бы провалиться сквозь землю.
— Ну, хорошо же, — зарычал папа и грохнул кулаком по столу, отчего подпрыгнули тарелки и зазвенели ножи с вилками. — Тяжко с вами договориться. Золотисто-оранжевая — вот мое последнее слово. Не нравится — не соглашайся, но в несправедливости меня не обвинишь. Дайте парню выпить.
Не прошло и пяти минут, как папа снова развеселился. Обед творил с его плохим настроением настоящие чудеса.
— Знай ешь рыбные палочки, — восторженно заявил он, с улыбкой обводя взглядом стол — А ведь тут еще целых шесть штук. Гляньте-ка, — восхищенно продолжал он, поднимая вилку с надетой на нее целой рыбной палочкой и поворачивая ее, чтобы рассмотреть со всех сторон, — какая красота. Произведение искусства. Университетского образования мало, чтобы как следует приготовить хоть одну такую палочку.
— Джемси, не делай из своего обеда выставку, — сказала мама и, как всегда, испортила все веселье.
— Встретиться бы с этим капитаном Бердом, что нарисован на этой коробке, пожать ему руку и поздравить с хорошо сделанной работой, — продолжал папа. — Я бы не отказался. Может, его пригласят в шоу «Это ваша жизнь». Как по-твоему, Люси?
— По-моему, папа, такого человека на самом деле нет, — хихикнула я.
— Нет? — удивился папа. — Да быть такого не может! Ему бы следовало присудить Нобелевскую премию, — не унимался папа.
— …Нобелевскую премию? За что это? — язвительно поинтересовалась мама.
— За рыбные палочки, естественно, — с изумленным видом ответствовал папа. — Как думаешь, Конни, какую еще Нобелевскую премию я могу иметь в виду? Не по литературе же? Что я, по-твоему, таких вещей не понимаю?
Тогда мама негромко рассмеялась, и они с папой как-то странно переглянулись.
После обеда, когда была убрана посуда, папа отправился обратно в свое кресло в углу, а мы с мамой и Дэниэлом остались за столом пить чай. Чая пришлось выпить целый океан.
— Наверно, нам пора, — беззаботно заметила я примерно в половине одиннадцатого. Предыдущие полчаса я собиралась с силами для этого предложения, зная, что с мамой такое легко не пройдет.
— Как, уже? — взвизгнула она. — Но вы ведь только пришли!
— Уже поздно, мам, а пока я доберусь до дома, будет ночь глубокая! Я не высплюсь.
— Прямо не знаю, что с тобой, Люси. В твоем возрасте я могла после работы танцевать всю ночь напролет, до самого рассвета.
— Таблетки с железом, Люси, — крикнул из угла папа, — вот что тебе нужно. Или… как там называется та, другая штука, которую принимают молодые, чтобы были силы?
— Не знаю, папа. Гематоген?
— Нет, — проворчал он. — Что-то еще.
— Нам действительно пора. Правда, Дэниэл? — твердо сказала я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
— Гм… ну… если это сделает тебя счастливой, Люси, я не умру.
— А если все-таки придется, обещай, что мы с тобой сможем умереть одновременно.
— Обещаю.
— Папочка, как же это ужасно!
— Что, радость моя?
— Все. Жить, любить людей и постоянно бояться, что все они умрут.
— И откуда только ты набираешься таких ужасных мыслей, Люси?
— Но… но… от тебя, папочка.
Папа неловко обнял меня, сказал, что я, должно быть, ослышалась, что он никогда ничего подобного не говорил, что я еще молода, и у меня вся жизнь впереди, и надо постараться радоваться этой жизни.
— Но зачем, папа? — спросила я. — Вот ты же никогда не пытался радоваться жизни, и ничего плохого не случилось!
— Видишь ли, Люси, — вздохнул он, — у меня все было по-другому. Да и теперь опять не так, как у тебя: я ведь уже старик. А ты девочка молодая. Молодая, красивая, образованная — никогда не забывай о пользе образования, Люси, — с нажимом произнес он. — И все это работает на тебя. Так что, Люси, ты должна быть счастливой.
— Да как же? — взмолилась я. — И как ты можешь от меня этого ожидать? Мы ведь с тобой одинаковые, папочка. Что нам делать, если мы видим нелепость, тщету и темноту жизни, тогда как для остальных она легка и весела?
— Что с тобой, Люси? — Папа вглядывался в мое лицо, будто желая прочесть там ответ. — Парень, что ли, обидел? Какой-нибудь молодчик, охочий до развлечений, поманил? Угадал я?
— Нет, папа, — рассмеялась я, хотя еще плакала.
— Не тот ли длинный, что сидит и точит лясы внизу на кухне?
— Кто, Дэниэл? Нет, нет.
— Он, случайно, не… ну, не вольничал с тобой, Люси? Потому что если да, то помогай мне бог, пока ноги еще держат меня, я велю твоим братьям наподдать ему так, чтобы долго помнил. Пинок под зад и карта мира — вот что ему, паршивцу, нужно, и это он получит, как пить дать. Он глупее, чем кажется на первый взгляд, если думает, что может жить спокойно и хвастаться своим паскудством, если спутался с дочкой Джемси Салливана…
— Папа, — простонала я, — Дэниэл ничего такого не сделал.
— Видел я, как он на тебя смотрит, — угрюмо проворчал папа.
— Никак он на меня не смотрит. Все ты выдумываешь.
— Выдумываю, говоришь? Может быть, может быть. Только у тебя ведь это не в первый раз.
— Папа, парни тут вообще ни при чем.
— Почему же ты тогда грустишь?
— Потому что такая уж я есть, папа. Такая же, как ты.
— Но у меня-то все в порядке, Люси! Лучше не бывает!
— Спасибо, папа, — вздохнула я, прильнув к нему. — Я знаю, что ты это говоришь, только чтобы мне стало легче, но все равно благодарю.
— Но… — начал он и озадаченно замолчал. — Ладно, пошли, — нашелся он наконец, — пора вниз, а то обед остынет.
Вечер получался мрачноватый: мы с мамой были на ножах и не пытались это скрыть, а папа подозрительно разглядывал Дэниэла, убежденный, что тот имеет относительно меня неправедные намерения.
Общее настроение несколько поднялось, когда на столе появился обед.
— Оранжевая рапсодия, — глядя на свою тарелку, заявил папа, — вот что это такое. Оранжевые рыбные палочки, оранжевые бобы, оранжевая картошка и, чтобы легче глоталось, стакан лучшего ирландского виски, которое, на счастье, тоже оранжевого цвета!
— Картошка не оранжевая, — возразила мама. — А выпить ты Дэниэлу предложил?
— Очень даже оранжевая, — горячо воскликнул папа. — Нет, не предлагал.
— Дэниэл, выпьешь виски? — спросила мама, вставая.
— Так, а если она не оранжевая, то какого же, скажите на милость, она цвета? — обратился папа ко всем присутствующим. — Розовая? Зеленая?
— Нет, миссис Салливан, спасибо, — занервничал Дэниэл. — Что-то не хочется.
— Тебе и не нальют, — воинственно откликнулся папа. — Пока не скажешь, что картошка оранжевая.
Мама и папа выжидательно уставились на Дэниэла. Оба одинаково хотели перетянуть его на свою сторону.
— По-моему, она скорее золотистая, — после некоторого раздумья изрек он, будучи по натуре дипломатом.
— Нет, оранжевая!
— Золотистая, — со вкусом повторила мама.
Дэниэл ничего не говорил. Он, казалось, предпочел бы провалиться сквозь землю.
— Ну, хорошо же, — зарычал папа и грохнул кулаком по столу, отчего подпрыгнули тарелки и зазвенели ножи с вилками. — Тяжко с вами договориться. Золотисто-оранжевая — вот мое последнее слово. Не нравится — не соглашайся, но в несправедливости меня не обвинишь. Дайте парню выпить.
Не прошло и пяти минут, как папа снова развеселился. Обед творил с его плохим настроением настоящие чудеса.
— Знай ешь рыбные палочки, — восторженно заявил он, с улыбкой обводя взглядом стол — А ведь тут еще целых шесть штук. Гляньте-ка, — восхищенно продолжал он, поднимая вилку с надетой на нее целой рыбной палочкой и поворачивая ее, чтобы рассмотреть со всех сторон, — какая красота. Произведение искусства. Университетского образования мало, чтобы как следует приготовить хоть одну такую палочку.
— Джемси, не делай из своего обеда выставку, — сказала мама и, как всегда, испортила все веселье.
— Встретиться бы с этим капитаном Бердом, что нарисован на этой коробке, пожать ему руку и поздравить с хорошо сделанной работой, — продолжал папа. — Я бы не отказался. Может, его пригласят в шоу «Это ваша жизнь». Как по-твоему, Люси?
— По-моему, папа, такого человека на самом деле нет, — хихикнула я.
— Нет? — удивился папа. — Да быть такого не может! Ему бы следовало присудить Нобелевскую премию, — не унимался папа.
— …Нобелевскую премию? За что это? — язвительно поинтересовалась мама.
— За рыбные палочки, естественно, — с изумленным видом ответствовал папа. — Как думаешь, Конни, какую еще Нобелевскую премию я могу иметь в виду? Не по литературе же? Что я, по-твоему, таких вещей не понимаю?
Тогда мама негромко рассмеялась, и они с папой как-то странно переглянулись.
После обеда, когда была убрана посуда, папа отправился обратно в свое кресло в углу, а мы с мамой и Дэниэлом остались за столом пить чай. Чая пришлось выпить целый океан.
— Наверно, нам пора, — беззаботно заметила я примерно в половине одиннадцатого. Предыдущие полчаса я собиралась с силами для этого предложения, зная, что с мамой такое легко не пройдет.
— Как, уже? — взвизгнула она. — Но вы ведь только пришли!
— Уже поздно, мам, а пока я доберусь до дома, будет ночь глубокая! Я не высплюсь.
— Прямо не знаю, что с тобой, Люси. В твоем возрасте я могла после работы танцевать всю ночь напролет, до самого рассвета.
— Таблетки с железом, Люси, — крикнул из угла папа, — вот что тебе нужно. Или… как там называется та, другая штука, которую принимают молодые, чтобы были силы?
— Не знаю, папа. Гематоген?
— Нет, — проворчал он. — Что-то еще.
— Нам действительно пора. Правда, Дэниэл? — твердо сказала я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135