– Но, знаете, мой дорогой, чем выше пост занимает человек, тем меньше он знает и видит. А мы, мелюзга, повсюду, и, встречаясь, усиками пошевелим, как муравьи, и готово, всесторонний обмен информацией. – Произнес уважительно: – Я знаю подробности всех ваших злоключений и горжусь вашей стойкостью. Наш шеф господин Мюллер сказал, что таких людей, как вы, надо хоронить в мраморном мавзолее.
– Но почему же хоронить? – спросил Вайс.
– А как же! – удивился Хакке. – Мюллер мечтал повесить вас, чтобы насолить Шелленбергу: он его не любит. Да и за что любить? Подумаешь, магистр юридических наук! Кормили его эти науки! С тысяча девятьсот тридцать четвертого года – шпик СД в рейнских университетах.
– Неплохая практика работы с интеллигенцией, – заметил Вайс.
– Знаю! – всплеснул руками Хакке. – Знаю! Вы готовы жизнь отдать за своего шефа. Но, уверяю вас, служба в гестапо имеет свои особые преимущества.
– Какие же? – поинтересовался Вайс.
– В политической загранразведке много университетской публики. А вот в гестапо образованный человек – фигура. Он сумеет не только, как все мы, выбить кулаком мозги, но и вложить вместо них подследственному такое, что тот был бы рад, если бы его поскорее повесили.
– Не понимаю, каким образом?
– Ну как же! Вот, к примеру, штурмфюрер Крейн. Был профессором Боннского университета. Образованный человек. Обрабатывали мы одного журналиста. Кожа клочьями, но ничего, молчит. Крейн приказал его выпустить. Показался этот журналист своим знакомым в Берлине, все узнали, что он на свободе, а потомы тихонечко снова его взяли. И штурмфюрер собственноручно написал несколько статей и опубликовал за его подписью. Но только в нашем духе. Узнал журналист – сам в камере повесился. Вот это мина! Но чтоб такую мину подложить, нужна культура. Так что вы подумайте, – многозначительно сказал Хакке. Помолчал, добавил внушительно: – Вот доктор Лангебен был тайным эмиссаром Гиммлера в секретных переговорах с Даллесом. А мы, гестаповцы, раз – и арестовали его, когда он вернулся из Швейцарии в Германию И что же? Рейхсфюрер не захотел из-за него раскрывать свои интимные секреты. Повесили. – Вздохнул. – В политической загранразведке служить – все равно что блох у волка вычесывать. А в гестапо сейчас колоссальные перспективы. – Наклонился, сообщил значительным тоном: – Имею точные сведения: множество руководящих деятелей СС зачислено сейчас в списки участников заговора против фюрера. А еще больше заведено следственных дел на крупнейших функционеров партии. И их имена даже стали известны англичанам и американцам. Сам по радио слышал – восхваляли их союзники за борьбу с Гитлером.
– И что же, все они уже арестованы?
– Нет.
– Скрылись?
Хакке поежился.
– Нет.
– Странно, – удивился Вайс. – Политические преступники – и на свободе?
Лицо Хакке вдлруг стало хмурым, озабоченным. Он сказал неуверенно:
– Правильно. Тут что-то не то. – Признался озлобленно: – А я-то ликовал, пускал пузыри, надеялся: возьмут их – и откроется перспектива занять место повыше. – Стукнул себя кулаком по толстому колену и, морщаясь от боли, воскликнул: – А я-то, я-то думал, пойду теперь вверх по лесенке! А они что же? Выходит, начальники себе убежище подготавливают. Участники Сопротивления! А меня, старого нациста, под ноги бросят!
Лицо Хакке стало багровым, потным, яростным, глаза, казалось, вылезли из орбит. Он потерял всякую власть над собой и, склонившись к Вайсу, истошно, неудержимо говорил, захлебываясь словами, как в горячечном бреду:
– Все, картина ясная! Лейнера знаете? Хоронили недавно с необычайной пышностью: венки от партии, от СД и СС, от имперского руководства. Речи. С женой и детьми истерика. В тот же вечер я к ним на виллу пришел с визитом – выразить соболезнование. Сидят ужинают. На лицах такое спокойствие, будто ничего не произошло. В столовой сигарой пахнет, окурок в пепельнице дымится. А у них в семье, кроме самого Лейнера, никто и не курил.
– Уверяю вас, вам это показалось.
– Нет! – еще больше распаляясь от недоверия Вайса к его словам, возразил Хакке. – Нет, не показалось! За одну эту неделю восемь таких скоропостижных смертей! И все покойники накануне своей внезапной кончины почему-то аккуратно сдали ключи от служебных сейфов тем, кто потом их заменил. Это откуда же такая предусмотрительность?
– Вы стали болезненно мнительны, Хакке, – насмешливо упрекнул его Вайс.
Насмешка обожгла Хакке.
– Нет, – сказал он, – я всегда хладнокровен. Только сейчас я вне себя. Вот, слушайте. В расово-политическом управлении партии была заведена картотека на самых чистейших арийцев, элиту нации. Профессора неоднократно вымеряли их циркулями и всю их родословную расписали. А теперь карточки сменили. И знаете, кем они числятся? Они записаны как евреи. А?! Как евреи! Это зачем же? Из концентрационного лагеря для евреев в Блехамере привезли в партийную канцелярию документы, одежду с красными крестами на спинах и желтыми полосами. И столько комплектов в брезентовых мешках привезли, сколько в картотеке вместо лучших наци стало числиться евреев.
– Ну знаете, – сказал Вайс, – это же трусы, чтобы спасти свою шкуру, они на все идут.
– Да, – согласился Хакке, – на все. Сейчас осудили и приговорили к казни с десяток самых надежных из тех, кого я знаю. Пришел я на службу, стал их поносить – ну, как изменников. А мой начальник приказал мне заткнуться. Потом я двух этих «покойничков» в госпитале эсэсовском встретил в Ванзее – гуляют по парку в пижамах. Один только бороду отращивает, а у другого вся рожа забинтована после пластической операции.
Вайс, закинув ногу на ногу, сказал пренебрежительно:
– Вы наивны, Хакке. И, в сущности, не только недостаточно осведомлены, но, к сожалению, ваша горячность подтверждает, что на службе вам не доверяют. Вот и все.
– И вы обо всем этом знаете? – изумился Хакке.
– Конечно, – утвердительно кивнул Вайс. – И все это делается в интересах будущего империи.
Хакке налил себе вина, выпил залпом, вытер тыльной стороной ладони губы. Глаза его смотрели тревожно.
– Я, кажется. наговорил лишнего?
– Отнюдь, – сказал Вайс. – Я слушал вас с большим интересом. И извлек пользу для себя, а значит, и для моей службы. – Потянулся, заложил руки на затылок, пояснил: – Ведь нам тоже, возможно, придется принимать меры для маскировки. И кое-чем из вашей информации мы, конечно, воспользуемся. Вы не возражаете?
– Только не упоминайте источника! – испуганно взмолился Хакке. – Ради бога!
– Хорошо, – согласился Вайс, – это я могу вам обещать. Но услуга за услугу: вы мне поможете составить записку по этому вопросу, и я в порядке личной инициативы представлю ее своему руководству. А то, я полагаю, – он усмехнулся, – герр Мюллер, перенеся свою неприязнь к моему шефу на область служебных отношений, неполно ознакомит его с опытом гестапо в этом направлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
– Но почему же хоронить? – спросил Вайс.
– А как же! – удивился Хакке. – Мюллер мечтал повесить вас, чтобы насолить Шелленбергу: он его не любит. Да и за что любить? Подумаешь, магистр юридических наук! Кормили его эти науки! С тысяча девятьсот тридцать четвертого года – шпик СД в рейнских университетах.
– Неплохая практика работы с интеллигенцией, – заметил Вайс.
– Знаю! – всплеснул руками Хакке. – Знаю! Вы готовы жизнь отдать за своего шефа. Но, уверяю вас, служба в гестапо имеет свои особые преимущества.
– Какие же? – поинтересовался Вайс.
– В политической загранразведке много университетской публики. А вот в гестапо образованный человек – фигура. Он сумеет не только, как все мы, выбить кулаком мозги, но и вложить вместо них подследственному такое, что тот был бы рад, если бы его поскорее повесили.
– Не понимаю, каким образом?
– Ну как же! Вот, к примеру, штурмфюрер Крейн. Был профессором Боннского университета. Образованный человек. Обрабатывали мы одного журналиста. Кожа клочьями, но ничего, молчит. Крейн приказал его выпустить. Показался этот журналист своим знакомым в Берлине, все узнали, что он на свободе, а потомы тихонечко снова его взяли. И штурмфюрер собственноручно написал несколько статей и опубликовал за его подписью. Но только в нашем духе. Узнал журналист – сам в камере повесился. Вот это мина! Но чтоб такую мину подложить, нужна культура. Так что вы подумайте, – многозначительно сказал Хакке. Помолчал, добавил внушительно: – Вот доктор Лангебен был тайным эмиссаром Гиммлера в секретных переговорах с Даллесом. А мы, гестаповцы, раз – и арестовали его, когда он вернулся из Швейцарии в Германию И что же? Рейхсфюрер не захотел из-за него раскрывать свои интимные секреты. Повесили. – Вздохнул. – В политической загранразведке служить – все равно что блох у волка вычесывать. А в гестапо сейчас колоссальные перспективы. – Наклонился, сообщил значительным тоном: – Имею точные сведения: множество руководящих деятелей СС зачислено сейчас в списки участников заговора против фюрера. А еще больше заведено следственных дел на крупнейших функционеров партии. И их имена даже стали известны англичанам и американцам. Сам по радио слышал – восхваляли их союзники за борьбу с Гитлером.
– И что же, все они уже арестованы?
– Нет.
– Скрылись?
Хакке поежился.
– Нет.
– Странно, – удивился Вайс. – Политические преступники – и на свободе?
Лицо Хакке вдлруг стало хмурым, озабоченным. Он сказал неуверенно:
– Правильно. Тут что-то не то. – Признался озлобленно: – А я-то ликовал, пускал пузыри, надеялся: возьмут их – и откроется перспектива занять место повыше. – Стукнул себя кулаком по толстому колену и, морщаясь от боли, воскликнул: – А я-то, я-то думал, пойду теперь вверх по лесенке! А они что же? Выходит, начальники себе убежище подготавливают. Участники Сопротивления! А меня, старого нациста, под ноги бросят!
Лицо Хакке стало багровым, потным, яростным, глаза, казалось, вылезли из орбит. Он потерял всякую власть над собой и, склонившись к Вайсу, истошно, неудержимо говорил, захлебываясь словами, как в горячечном бреду:
– Все, картина ясная! Лейнера знаете? Хоронили недавно с необычайной пышностью: венки от партии, от СД и СС, от имперского руководства. Речи. С женой и детьми истерика. В тот же вечер я к ним на виллу пришел с визитом – выразить соболезнование. Сидят ужинают. На лицах такое спокойствие, будто ничего не произошло. В столовой сигарой пахнет, окурок в пепельнице дымится. А у них в семье, кроме самого Лейнера, никто и не курил.
– Уверяю вас, вам это показалось.
– Нет! – еще больше распаляясь от недоверия Вайса к его словам, возразил Хакке. – Нет, не показалось! За одну эту неделю восемь таких скоропостижных смертей! И все покойники накануне своей внезапной кончины почему-то аккуратно сдали ключи от служебных сейфов тем, кто потом их заменил. Это откуда же такая предусмотрительность?
– Вы стали болезненно мнительны, Хакке, – насмешливо упрекнул его Вайс.
Насмешка обожгла Хакке.
– Нет, – сказал он, – я всегда хладнокровен. Только сейчас я вне себя. Вот, слушайте. В расово-политическом управлении партии была заведена картотека на самых чистейших арийцев, элиту нации. Профессора неоднократно вымеряли их циркулями и всю их родословную расписали. А теперь карточки сменили. И знаете, кем они числятся? Они записаны как евреи. А?! Как евреи! Это зачем же? Из концентрационного лагеря для евреев в Блехамере привезли в партийную канцелярию документы, одежду с красными крестами на спинах и желтыми полосами. И столько комплектов в брезентовых мешках привезли, сколько в картотеке вместо лучших наци стало числиться евреев.
– Ну знаете, – сказал Вайс, – это же трусы, чтобы спасти свою шкуру, они на все идут.
– Да, – согласился Хакке, – на все. Сейчас осудили и приговорили к казни с десяток самых надежных из тех, кого я знаю. Пришел я на службу, стал их поносить – ну, как изменников. А мой начальник приказал мне заткнуться. Потом я двух этих «покойничков» в госпитале эсэсовском встретил в Ванзее – гуляют по парку в пижамах. Один только бороду отращивает, а у другого вся рожа забинтована после пластической операции.
Вайс, закинув ногу на ногу, сказал пренебрежительно:
– Вы наивны, Хакке. И, в сущности, не только недостаточно осведомлены, но, к сожалению, ваша горячность подтверждает, что на службе вам не доверяют. Вот и все.
– И вы обо всем этом знаете? – изумился Хакке.
– Конечно, – утвердительно кивнул Вайс. – И все это делается в интересах будущего империи.
Хакке налил себе вина, выпил залпом, вытер тыльной стороной ладони губы. Глаза его смотрели тревожно.
– Я, кажется. наговорил лишнего?
– Отнюдь, – сказал Вайс. – Я слушал вас с большим интересом. И извлек пользу для себя, а значит, и для моей службы. – Потянулся, заложил руки на затылок, пояснил: – Ведь нам тоже, возможно, придется принимать меры для маскировки. И кое-чем из вашей информации мы, конечно, воспользуемся. Вы не возражаете?
– Только не упоминайте источника! – испуганно взмолился Хакке. – Ради бога!
– Хорошо, – согласился Вайс, – это я могу вам обещать. Но услуга за услугу: вы мне поможете составить записку по этому вопросу, и я в порядке личной инициативы представлю ее своему руководству. А то, я полагаю, – он усмехнулся, – герр Мюллер, перенеся свою неприязнь к моему шефу на область служебных отношений, неполно ознакомит его с опытом гестапо в этом направлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147