Отряды фольксштурма маршировали по улицам в галошах. Это был марш потрепанных призраков, как бы издевающихся над былым могуществом Третьей империи. И Геббельс, отправляя их на смерть, визжал из всех радиорупоров:
«Немецкий мечтатель должен пробудиться от своей спячки, если он не хочет вместе со своей свободой потерять также и свою жизнь».
Эсэсовцы с овчарками конвоировали, как заключенных, колонны фольксштурма до железнодорожных эшелонов.
А Геббельс вопил из радиорупоров, установленных на развалинах вокзалов:
«Четырнадцатилетний мальчик с бронебойным ружьем, подкарауливающий врага и оказывающий ему сопротивление, сегодня ценнее для нации, чем десяток „мудрецов“, обстоятельно пытающихся доказать, что наши шансы упали до нуля».
Гестаповцы вылавливали таких «мудрецов» и вешали на первом попавшемся фонарном столбе, кто бы они ни были, хотя бы и инвалиды войны, на себе испытавшие всю неотвратимую тяжесть ударов наступающей Советской Армии.
«Нас ожидает час конечного триумфа, – орал Геббельс. – Этого часа мы добиваемся ценой слез и крови. Однако он вознаградит нас за принесенные нами жертвы... Исход этой войны решится лишь за секунду до двенадцати».
«Миллионы немцев будут вести партизанскую войну», – тоном судьи, торжественно объявляющего смертный приговор, возвещали радиорупоры. Передачи вел знаменитый берлинский радиодиктор Гегенхельм, и негде было спрятаться от его бархатного голоса:
«Каждый из нас, умирая, постарается захватить с собой в могилу пять или десять врагов...»
Гегенхельм, обладавший женственной внешностью и мужественным голосом, был в свое время любовником Рема. После казни Рема его сослали в концентрационный лагерь, но не мужской, а женский, чтобы усилить этим меру наказания.
Вспомнили о Гегенхельме тогда, когда понадобился его гулко, будто из канализационного колодца, звучавший голос. Своим загробным баритоном он благословлял на смерть стариков и юнцов, составивших батальоны фольксштурма.
В тонущего судна Третьей империи кидали в пучину войны людей, как сбрасывали в древние времена из трюмов рабов, если корабли преследовал флот страны, борющейся с работорговцами.
Это были конвульсии Третьей империи. Фашизм ставил под ружье тех немцев, которые по старости или по молодости не могли пополнить поредевшие ряды вермахта: отряды фольксштурма были слишком рыхлой затычкой для отступающих армий. И, погибая, эти немощные старики и неоперившиеся юнцы не знали, что фюрер скажет о них с ненавистью и презрением: «Если немецкий народ оказался таким трусливым и слабым, то он не заслуживает ничего иного, кроме как позорной гибели... Нет необходимости в том, чтобы обращать внимание на сохранение элементарных основ жизни народа. Наоборот, лучше всего эти основы уничтожить».
Система противовоздушной обороны была практически упразднена: отряды авиации, зенитной артиллерии и службы наблюдения отправляли на Восточный фронт. И «летающие крепости» американцев, «галифаксы» и «ланкастеры» англичан почти беспрепятственно сваливали на города Германии свой смертоносный груз. Спасательные отряды и пожарников отправили на Восточный фронт еще раньше.
Проезжая по разбомбленным улицам Берлина, Иоганн снова и снова видел, как советские военнопленные, работая в дыму и пламени, выносят детей, женщин, стариков из-под каменных развалин.
Черные от копоти, казалось, обугленные, эти люди бережно, как величайшую на земле драгоценность, выносили на руках раненых и ушибленных при обвалах детей. И дети не хотели разжимать ручонок, обнимающих тощие шеи своих спасителей, будто не было у них теперь на свете ничего ближе, будто только эти люди могли защитить их от ужаса и страданий.
Остановив однажды машину у полуобвалившегося дома, Иоганн увидел рыдающую женщину, у которой опаленные волосы осыпались с головы, как пепел. Она простерла к пленным обожженные руки и осуждающе кричала:
– Когда же ваша армия придет? Когда? Боже, скорей бы!
И один из пленных успокаивал по-немецки:
– Да придут, скоро уж... – Оглянулся на своих, сказал по-русски: – Слыхали? Выходит, мы же виноваты...
– Я не понимаю! – воскликнула женщина.
Пленный попросил по-немецки:
– Не надо кричать, фрау, вы же видите, что мы заняты.
Женщина сквозь рыдания промолвила:
– Почему вы нас спасаете?
– Вы люди, и мы люди! – сказал военнопленный.
– А потом нас всех в Сибирь?
Пленный улыбнулся глянцевито блестящим от заживших ожогов лицом.
– Нет, – сказал он. – Нет. Ваш дом – ваша земля. Наш дом – наша земля. И всё. Мы не фашисты...
Генриху удалось переснять карту, хранящуюся у Вилли Шварцкопфа. Передавая снимки Иоганну, он сказал:
– Но я для фотографирования другую схему придумал. Оригинально. И вот получилось.
– Молодец! – одобрил Иоганн. И добавил: – Это у тебя, наверно, наследственное: изобретатель, в отца пошел.
– Как ты думаешь, – спросил Генрих, – если б отец был жив, как бы он отнесся к тому, что я стал советским разведчиком?
– Переживал бы, волновался, как и мой отец, – грустно сказал Иоганн. – И гордился бы сыном, как гордится и мой отец. – Пообещал: – Я тебя с ним обязательно познакомлю.
Но когда Иоганн доставил фотокопию карты профессору, оказалось, что названия пунктов, в которых расположены секретные базы для террористических групп, не совпадают с данными, добытыми из документов, хранившихся у Дитриха. Иоганн сказал растерянно:
– Значит, либо карта закодирована, либо документы. А может, и то и другое. И без ключа все это ни к чему.
– Вы только наполовину правы, – усмехнулся профессор. – Документы, которые показал вам Дитрих, действительно закодированы, поэтому он и позволил вам на них взглянуть. А карта – ключ к коду. Ничего, наши специалисты разберутся, – утешил он Вайса. – Не такие головоломки они решали. Все в порядке. – Положил руку на фотокопию карты, подумал немного. – В сущности, все это означает, что террористические акты, которые собирались провести уцелевшие фашисты, будут предотвращены. Мы спасем жизнь многим нашим солдатам и офицерам, а еще большему числу немцев – тех, которые будут строить новую Германию. Так что можете считать: вы и ваш друг Генрих Шварцкопф уже поработали на будущее немецкого народа. Кстати, вы не считаете нужным представить товарища Шварцкопфа к правительственной награде?
Иоганн просиял.
– Составьте шифровку, – деловито сказал профессор. – Она будет передана.
Несколько суток подряд Берлин подвергался непрерывным налетам авиации союзников. Возвращаясь на машине в одну из этих страшных ночей к себе на Бисмаркштрассе, Иоганн увидел Зубова. Тот медленно шел по улице, явно направляясь к месту, где располагалась секретная служба. Недопустимое нарушение конспирации!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
«Немецкий мечтатель должен пробудиться от своей спячки, если он не хочет вместе со своей свободой потерять также и свою жизнь».
Эсэсовцы с овчарками конвоировали, как заключенных, колонны фольксштурма до железнодорожных эшелонов.
А Геббельс вопил из радиорупоров, установленных на развалинах вокзалов:
«Четырнадцатилетний мальчик с бронебойным ружьем, подкарауливающий врага и оказывающий ему сопротивление, сегодня ценнее для нации, чем десяток „мудрецов“, обстоятельно пытающихся доказать, что наши шансы упали до нуля».
Гестаповцы вылавливали таких «мудрецов» и вешали на первом попавшемся фонарном столбе, кто бы они ни были, хотя бы и инвалиды войны, на себе испытавшие всю неотвратимую тяжесть ударов наступающей Советской Армии.
«Нас ожидает час конечного триумфа, – орал Геббельс. – Этого часа мы добиваемся ценой слез и крови. Однако он вознаградит нас за принесенные нами жертвы... Исход этой войны решится лишь за секунду до двенадцати».
«Миллионы немцев будут вести партизанскую войну», – тоном судьи, торжественно объявляющего смертный приговор, возвещали радиорупоры. Передачи вел знаменитый берлинский радиодиктор Гегенхельм, и негде было спрятаться от его бархатного голоса:
«Каждый из нас, умирая, постарается захватить с собой в могилу пять или десять врагов...»
Гегенхельм, обладавший женственной внешностью и мужественным голосом, был в свое время любовником Рема. После казни Рема его сослали в концентрационный лагерь, но не мужской, а женский, чтобы усилить этим меру наказания.
Вспомнили о Гегенхельме тогда, когда понадобился его гулко, будто из канализационного колодца, звучавший голос. Своим загробным баритоном он благословлял на смерть стариков и юнцов, составивших батальоны фольксштурма.
В тонущего судна Третьей империи кидали в пучину войны людей, как сбрасывали в древние времена из трюмов рабов, если корабли преследовал флот страны, борющейся с работорговцами.
Это были конвульсии Третьей империи. Фашизм ставил под ружье тех немцев, которые по старости или по молодости не могли пополнить поредевшие ряды вермахта: отряды фольксштурма были слишком рыхлой затычкой для отступающих армий. И, погибая, эти немощные старики и неоперившиеся юнцы не знали, что фюрер скажет о них с ненавистью и презрением: «Если немецкий народ оказался таким трусливым и слабым, то он не заслуживает ничего иного, кроме как позорной гибели... Нет необходимости в том, чтобы обращать внимание на сохранение элементарных основ жизни народа. Наоборот, лучше всего эти основы уничтожить».
Система противовоздушной обороны была практически упразднена: отряды авиации, зенитной артиллерии и службы наблюдения отправляли на Восточный фронт. И «летающие крепости» американцев, «галифаксы» и «ланкастеры» англичан почти беспрепятственно сваливали на города Германии свой смертоносный груз. Спасательные отряды и пожарников отправили на Восточный фронт еще раньше.
Проезжая по разбомбленным улицам Берлина, Иоганн снова и снова видел, как советские военнопленные, работая в дыму и пламени, выносят детей, женщин, стариков из-под каменных развалин.
Черные от копоти, казалось, обугленные, эти люди бережно, как величайшую на земле драгоценность, выносили на руках раненых и ушибленных при обвалах детей. И дети не хотели разжимать ручонок, обнимающих тощие шеи своих спасителей, будто не было у них теперь на свете ничего ближе, будто только эти люди могли защитить их от ужаса и страданий.
Остановив однажды машину у полуобвалившегося дома, Иоганн увидел рыдающую женщину, у которой опаленные волосы осыпались с головы, как пепел. Она простерла к пленным обожженные руки и осуждающе кричала:
– Когда же ваша армия придет? Когда? Боже, скорей бы!
И один из пленных успокаивал по-немецки:
– Да придут, скоро уж... – Оглянулся на своих, сказал по-русски: – Слыхали? Выходит, мы же виноваты...
– Я не понимаю! – воскликнула женщина.
Пленный попросил по-немецки:
– Не надо кричать, фрау, вы же видите, что мы заняты.
Женщина сквозь рыдания промолвила:
– Почему вы нас спасаете?
– Вы люди, и мы люди! – сказал военнопленный.
– А потом нас всех в Сибирь?
Пленный улыбнулся глянцевито блестящим от заживших ожогов лицом.
– Нет, – сказал он. – Нет. Ваш дом – ваша земля. Наш дом – наша земля. И всё. Мы не фашисты...
Генриху удалось переснять карту, хранящуюся у Вилли Шварцкопфа. Передавая снимки Иоганну, он сказал:
– Но я для фотографирования другую схему придумал. Оригинально. И вот получилось.
– Молодец! – одобрил Иоганн. И добавил: – Это у тебя, наверно, наследственное: изобретатель, в отца пошел.
– Как ты думаешь, – спросил Генрих, – если б отец был жив, как бы он отнесся к тому, что я стал советским разведчиком?
– Переживал бы, волновался, как и мой отец, – грустно сказал Иоганн. – И гордился бы сыном, как гордится и мой отец. – Пообещал: – Я тебя с ним обязательно познакомлю.
Но когда Иоганн доставил фотокопию карты профессору, оказалось, что названия пунктов, в которых расположены секретные базы для террористических групп, не совпадают с данными, добытыми из документов, хранившихся у Дитриха. Иоганн сказал растерянно:
– Значит, либо карта закодирована, либо документы. А может, и то и другое. И без ключа все это ни к чему.
– Вы только наполовину правы, – усмехнулся профессор. – Документы, которые показал вам Дитрих, действительно закодированы, поэтому он и позволил вам на них взглянуть. А карта – ключ к коду. Ничего, наши специалисты разберутся, – утешил он Вайса. – Не такие головоломки они решали. Все в порядке. – Положил руку на фотокопию карты, подумал немного. – В сущности, все это означает, что террористические акты, которые собирались провести уцелевшие фашисты, будут предотвращены. Мы спасем жизнь многим нашим солдатам и офицерам, а еще большему числу немцев – тех, которые будут строить новую Германию. Так что можете считать: вы и ваш друг Генрих Шварцкопф уже поработали на будущее немецкого народа. Кстати, вы не считаете нужным представить товарища Шварцкопфа к правительственной награде?
Иоганн просиял.
– Составьте шифровку, – деловито сказал профессор. – Она будет передана.
Несколько суток подряд Берлин подвергался непрерывным налетам авиации союзников. Возвращаясь на машине в одну из этих страшных ночей к себе на Бисмаркштрассе, Иоганн увидел Зубова. Тот медленно шел по улице, явно направляясь к месту, где располагалась секретная служба. Недопустимое нарушение конспирации!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147