Вайс облокотился о парапет и стал смотреть на воду, покрытую жирными пятнами мазута.
Когда Генрих подошел поближе, он обернулся к нему с улыбкой.
Но Генрих не обрадовался этой встрече. Лицо его выражало скорее досаду, чем удивление. Кивнув, он осведомился безразличным тоном:
– Оказывается, ты любитель свежего воздуха?
– Да, – сказал Вайс. – В городе слишком пыльно и душно. – И пошел рядом с Генрихом.
– Тебе куда? – спросил Генрих, озираясь.
– Безразлично, куда хочешь.
– Извини, – сказал Генрих, – но у меня иногда возникает потребность побыть наедине с самим собой.
– Другими словами, ты просишь меня удалиться?
– Ты удивительно чуток, – усмехнулся Генрих.
Вайс протянул руку и дружески застегнул третью, считая сверху, пуговицу на его кителе, потом застегнул ту же пуговицу у себя на груди, объяснил значительно:
– Мы с тобой сегодня, кажется, одинаковы небрежны.
Генрих изумленно уставился на него.
– Ну! – приказал Иоганн.
– Рейн, – механически пролепетал Генрих.
– Волга.
– Но этого не может быть! – запротестовал Генрих.
– Почему?
– Но как же так: ты – и вдруг! – Генрих даже отшатнулся.
– Ну что ж, будем знакомиться? – Вайс протянул руку.
Генрих нерешительно пожал ее.
– Все-таки это невероятно, или...
– Я понимаю тебя, – сказал Вайс. – Нужны доказательства?
Генрих кивнул.
Вайс предложил спуститься на берег и пройти на брандвахту, которую он заранее обследовал.
Лучшее место для откровенной беседы трудно было найти.
– Садись, – Вайс указал Генриху на деревянный, расщепленный и протертый канатами кнехт, похожий на гигантский трухлявый гриб.
– А ты?
– Читай, – приказал Вайс, подавая Генриху стопку тоненьких листочков. Объяснил: – Это копия дела об убийстве Рудольфа Шварцкопфа. Здесь показания Папке. Ты помнишь Папке? Я устроил так, что этого подлеца перебросили через фронт на парашюте, и наши захватили его на месте приземления. Но для советских следственных органов он представлял интерес только как соучастник убийства советского гражданина – твоего отца.
– Мой отец не был советским гражданином!
– Здесь есть фотокопия письма твоего отца, в котором он сообщал правительству Латвии, что решил принять советское подданство. Читай, – повторил Вайс и добавил сочувственно: – Я пока оставлю тебя одного, но буду рядом, погуляю по набережной. Когда прочтешь, мы погуляем вместе.
Генрих не ответил. Он жадно припал глазами к тонким листам бумаги, трепещущим на речном ветру.
Вайс медленно ходил по плитам песчаника, устилавшим набережную. Ему было жаль Генриха, он понимал, как тяжело ему узнать об ужасных подробностях убийства отца, о которых столь обстоятельно сообщил следователю Папке. Но одновременно Вайс понимал и другое: теперь Генрих будет окончательно и решительно избавлен от засасывающего гнета того мира, который ласкал его рукой Вилли Шварцкопфа – рукой братоубийцы.
Прошло достаточно времени для того, чтобы прочесть документы, а Генрих все не появлялся. Не дождавшись его, Вайс снова поднялся на обветшавшую палубу брандвахты.
Генрих сидел на кнехте. Лицо его было бледно. Он оглянулся, глаза его жестоко блеснули.
– Я убью его.
– Запрещаю. – Вайс предчувствовал, что Генрих именно так и скажет, и заранее обдумал ответ. Добавил нарочито официальным тоном: – Вилли Шварцкопф будет судим советскими органами, и Папке повторит на суде свои показания.
– Когда?
– Частично это зависит и от нас с тобой.
– Не понимаю, – возмутился Генрих, – почему ты до сих пор скрывал от меня все это?
И этот вопрос Генриха был уже давно предугадан.
– Я хотел, чтобы ты сам пришел к своему решению, – сказал Вайс. – Сам. И не только потому, что Вилли убил твоего отца. И ты понимаешь, почему убил: Рудольф Шварцкопф компрометировал Вилли Шварцкопфа, мешал его карьере. Я хотел, чтобы ты пришел к своему решению главным образом потому, что весь этот мир, мир Вилли и ему подобных, стал враждебен тебе. Что, если бы ты из одного чувства мести перешел к нам? Кем бы ты тогда был? Только исполнителем моей воли в пределах определенных заданий.
– А кем я должен быть?
– Человеком, который действует во имя блага своей родины, руководствуясь своими убеждениями.
– И для этого я должен помогать разгрому Германии!
– Освобождению немецкого народа, – поправил Вайс, – с нашей помощью.
– А потом? Потом завоеватели будут диктовать немцам свою волю?
– Потом немецкий народ сам выразит свою волю. Советское государство безоговорочно примет решение народной власти.
Генрих слушал с блуждающим взглядом. Перебив Вайса, он спросил жадно:
– Но ты еще до войны перешел на советскую сторону, потому что ты коммунист, да?
– Но я же русский, – просто сказал Вайс.
Генрих вскочил с кнехта:
– Это неправда!
Вайс растерялся:
– То есть как это неправда?
– Когда я встретился с тобой после Берлина, я был просто эсэсовцем, но ты все-таки встретил меня как бывшего своего друга и обрадовался мне. Искренне обрадовался. Я знаю, искренне.
– Ну, правильно.
– Как же так может быть: я твой враг, немец, эсэсовец, а ты русский коммунист – и вдруг...
– Но я же любил тебя когда-то как своего товарища, знал, что в тебе есть много хорошего. Самое непростительное для советского разведчика – не уметь разглядеть во враге человека. Ты знаешь, что изображено на эмблеме чекистов?
Генрих отрицательно покачал головой.
– На ней щит и меч, – сказал Вайс. – И наш долг, – где бы мы ни были, прикрывать этим щитом людей, спасать от злодейства.
– Значит, ты сейчас как бы распростер надо мной этот благодетельный советский щит?
– Нет, – сказал Вайс. – Просто ты сам взял сейчас в руки и щит и меч.
– Хорошо, – согласился Генрих. И пожаловался: – Но все-таки мне почему-то трудно поверить, что ты русский.
– Ну, а если бы я был не русский, а немец-антифашист, коммунист, разве это повлияло бы на твое решение?
– Пожалуй, нет, – задумчиво сказал Генрих и настойчиво потребовал: – Но все-таки объясни, как мог ты так неуличимо притворяться? Это просто невероятно!
– Видишь ли, – сказал Вайс, – я еще со школьной скамьи был уверен, что первой после нас, первой европейской страной, где произойдет революция, будет Германия. Учил язык, много читал. Германия стала как бы моей любовью. А когда к власти пришли фашисты, я хотел бороться против них вместе с немецким народом. И мне нетрудно было чувствовать себя немцем. Но не просто немцем, а немцем из тех, кого я чтил как революционных борцов. Самым мучительным здесь было то, что такие долго не встречались мне. Но, ты сам понимаешь, абвер не то место, где их можно найти.
– Да, – вдруг серьезно сказал Генрих, – ты действительно русский.
– Почему ты только сейчас поверил в это?
– Ты извини меня, но так разговаривать могут только русские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147