Такова действительность. Беспощадная и неоспоримая.
— А может, уже пора? Столько гигантских свершений вокруг... Нет ни голодных, ни оборванцев...
— Будет тебе переливать из пустого в порожнее. Ступай-ка и подумай — не хватает материалов по твоему отделу.
Дайнюс, как было договорено, поджидал Андрюса в вестибюле, возле бухгалтерии.
— Ну что, дали по мозгам?
— Врезали, и крепенько,— вяло согласился Андрюс, не зная, куда сунуть пачку денег, которую как-то смущенно сжимал в руке. Надо бы давать Риме, а то неизвестно, куда они испаряются, подумал он, заталкивая банкноты в задний карман брюк. Правда, она никогда о деньгах и не заикается. Или он набивает холодильник едой, или Рима — по джентльменскому соглашению, черт побери!.. Что-то выбило ее вчера из колеи, даже голос изменился, приглушенный, покорный... И матери надо бы послать. Как привычную дань, вместо письма...
— У меня к тебе серьезный разговор,— протянул Дайнюс.
— Только понемножку этого серьезного, ладно?
— Я не о выпивке.
Андрюс насторожился. Покосившись, оглядел хорошо знакомую полноватую фигуру Дайнюса со слегка кривыми ногами, солидно облысевшим лбом и будто навечно прилипшую к плечам спортивную куртку. Дайнюс отвел глаза.
— Пошли,— сказал Андрюс.
Они свернули к находившейся неподалеку, в Молодежном саду, шашлычной, где по традиции в гонорарный день собирались журналисты. Это был изрядно поднадоевший ритуал, которому большинство следовало чисто механически. Заведение было недорогим, не требующим аристократических манер, к шашлыку можно было заказать пива или сухого вина, а иногда и погромче пошуметь, если возникала такая потребность. Обеденное время шло к концу, вечерняя волна посетителей еще не хлынула, так что Андрюс с Дай-
нюсом без труда нашли свободный столик. Дайнюс сразу же притащил из буфета полдюжины бутылок пива и заказал по две порции шашлыка.
Молча выпили по стакану пива, и Андрюс буркнул:
— Надеюсь, не на свадьбу звать собираешься?
— Хуже. Погорел я, старик.
— Ребятенка по неведению состряпал, обалдуй?
— Да нет, в участок загремел. Позавчера.
— И, разумеется, безвинно. Порадовал и ты, черт бы тебя побрал...
— Без нечистого не обошлось,— невесело кивнул Дайнюс.— Ты послушай, как дело было. Засиделся я допоздна в редакции, плетусь домой, устал, как собака, и трезв, как ангел, а тут один знакомец из нашей деревни, под завязку набравшийся, бросается целоваться, орет во все горло. Дружинники его под руки и в отделение. Я прошу, уговариваю, чтобы отпустили, сам, мол, о нем позабочусь, на такси отвезу куда надо. Где там! Дошел я с ними до отделения, а меня туда не пускают. И тут слышу, лупят его. Ворвался в двери, удостоверение сую, справедливости! требую... Вот и все.
— Как это — все?
— Удостоверение — в стол, меня — взашей.
— И тебе перепало? — Андрюс склонился к приятелю, словно желая обнаружить на лице Дайнюса следы побоев.
— Вмазали пару раз. Несильно.
— Удостоверение-то вернули?
— Пошел вчера. Велели объяснение писать. А я не стал, в тот же вечер, говорю, должны были объяснение с меня взять. Увидели, что не выгорит у них, и пообещали послать удостоверение в редакцию с соответствующей бумагой. Не любят они нашего брата.
— Ну и пусть посылают, и ты пошли их куда следует. Не имели права удостоверение у тебя отбирать!
- Что мы об их правах знаем? Нет, дело дрянь, и все. Вот и хожу в подвешенном состоянии.
— И дурак. Не там ходишь, где надо. Да что мы с тобой болтаем, как старые бабы! Давай скорее к шефу, снимет трубку, и делу конец! — Андрюс рассмеялся, довольный, что так легко нашел выход.— Только вот пивом от нас несет.
Дайнюс сидел повесив голову, опустив глаза.
— Был я вчера у него...
— И что же?
— Поговорим, мол, когда пришлют.
— Ну да? Не верю...— промямлил Андрюс и, скрывая растерянность, плеснул в стаканы пива.— Может, ты объяснить не сумел?
— Неперспективным он меня считает. А тут повод распрощаться.
-— А чтоб тебя!.. Ведь ты, а не кто другой спортивную информацию у нас человеческой сделал. Половина читателей только из-за спортивной хроники и покупает-то нашу газету.
— И дальше станут покупать. Вагон на рельсах, теперь все равно будет катиться, пусть и со скрипом. Шеф это прекрасно понимает.
— Но зачем ему нужна твоя голова?
— Не голова, а место. В этом году какой-то его дальний родственник, полный баран, журналистику кончает. Куда его? Конечно — в отдел спорта!
— Нокаутировал ты меня, Дайнюс,— обескуражено пробормотал Андрюс. Он словно очнулся от одури, мучившей его весь день, и только теперь стал соображать, что в каждом слове Дайнюса — правда.
— Что ты понимаешь в жизни? Ты же баловень судьбы! — с горечью воскликнул вдруг Дайнюс.
Они долго молчали, не глядя друг на друга. Хлопала то и дело открываемая и снова затворяемая дверь, снаружи врывался в шашлычную горько-сладкий запах первой листвы, заглушая даже смрад от сигарет и пива. И Андрюсу не хотелось верить, что сейчас, когда так упоительно проснулась природа, кому-то может грозить беда.
— Хочешь, я сам переговорю с шефом? — не особенно твердо предложил он.
— Не вижу смысла,— буркнул свою любимую фразочку Дайнюс.— Хоть он и покровительствует тебе — не уступит. Изречет отечески что-нибудь о высоких материях, надо, мол, беречь и ценить звание и честь советского журналиста, и останется тебе только согласиться, потому что по существу он будет прав.
— Да,— вздохнул Андрюс.— По существу прав.
— Ты еще помнишь Алексаса? — спросил вдруг Дайнюс.— Вы с ним вместе в факультетском комитете комсомола были. И вроде бы вместе за одной такой Кристиной ухаживали...
Внимание, Барейшис, напряги-ка память и попытайся вылепить облик Кристины, нечего притворяться, что плохо помнишь, слишком мало времени минуло, чтобы не помнить. Ах, не знаешь, с чего начать? Скажем, русоволосая, нет, такое словечко ничего не нарисует, надо рисовать терпеливо и сосредоточенно. Волосы у Кристины медового цвета, густые, они скользят в твоих пальцах, глаза — серовато-зеленые, у мха бывает такой оттенок, лицо спокойное, никогда не стремившееся нравиться во что бы то ни стало, чистая, здоровая кожа, именно здоровая,— словом, такое лицо, в которое надо вглядеться, чтобы ошеломленно ощутить, как изнутри струится сдержанное тепло.
А что помнят руки? Гибкую и крепкую талию, которую она почему-то скрывала под свободными кофточками или широкими, падающими на бедра свитерами. В общем, если ты готов неотрывно смотреть в лицо женщине... ненасытно слушать ее голос... тогда все, конец! Смотреть и слушать. Но ведь спрашивал же ты себя, могла ли бы она отдаться безумной страсти, пытался же представить ее в постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— А может, уже пора? Столько гигантских свершений вокруг... Нет ни голодных, ни оборванцев...
— Будет тебе переливать из пустого в порожнее. Ступай-ка и подумай — не хватает материалов по твоему отделу.
Дайнюс, как было договорено, поджидал Андрюса в вестибюле, возле бухгалтерии.
— Ну что, дали по мозгам?
— Врезали, и крепенько,— вяло согласился Андрюс, не зная, куда сунуть пачку денег, которую как-то смущенно сжимал в руке. Надо бы давать Риме, а то неизвестно, куда они испаряются, подумал он, заталкивая банкноты в задний карман брюк. Правда, она никогда о деньгах и не заикается. Или он набивает холодильник едой, или Рима — по джентльменскому соглашению, черт побери!.. Что-то выбило ее вчера из колеи, даже голос изменился, приглушенный, покорный... И матери надо бы послать. Как привычную дань, вместо письма...
— У меня к тебе серьезный разговор,— протянул Дайнюс.
— Только понемножку этого серьезного, ладно?
— Я не о выпивке.
Андрюс насторожился. Покосившись, оглядел хорошо знакомую полноватую фигуру Дайнюса со слегка кривыми ногами, солидно облысевшим лбом и будто навечно прилипшую к плечам спортивную куртку. Дайнюс отвел глаза.
— Пошли,— сказал Андрюс.
Они свернули к находившейся неподалеку, в Молодежном саду, шашлычной, где по традиции в гонорарный день собирались журналисты. Это был изрядно поднадоевший ритуал, которому большинство следовало чисто механически. Заведение было недорогим, не требующим аристократических манер, к шашлыку можно было заказать пива или сухого вина, а иногда и погромче пошуметь, если возникала такая потребность. Обеденное время шло к концу, вечерняя волна посетителей еще не хлынула, так что Андрюс с Дай-
нюсом без труда нашли свободный столик. Дайнюс сразу же притащил из буфета полдюжины бутылок пива и заказал по две порции шашлыка.
Молча выпили по стакану пива, и Андрюс буркнул:
— Надеюсь, не на свадьбу звать собираешься?
— Хуже. Погорел я, старик.
— Ребятенка по неведению состряпал, обалдуй?
— Да нет, в участок загремел. Позавчера.
— И, разумеется, безвинно. Порадовал и ты, черт бы тебя побрал...
— Без нечистого не обошлось,— невесело кивнул Дайнюс.— Ты послушай, как дело было. Засиделся я допоздна в редакции, плетусь домой, устал, как собака, и трезв, как ангел, а тут один знакомец из нашей деревни, под завязку набравшийся, бросается целоваться, орет во все горло. Дружинники его под руки и в отделение. Я прошу, уговариваю, чтобы отпустили, сам, мол, о нем позабочусь, на такси отвезу куда надо. Где там! Дошел я с ними до отделения, а меня туда не пускают. И тут слышу, лупят его. Ворвался в двери, удостоверение сую, справедливости! требую... Вот и все.
— Как это — все?
— Удостоверение — в стол, меня — взашей.
— И тебе перепало? — Андрюс склонился к приятелю, словно желая обнаружить на лице Дайнюса следы побоев.
— Вмазали пару раз. Несильно.
— Удостоверение-то вернули?
— Пошел вчера. Велели объяснение писать. А я не стал, в тот же вечер, говорю, должны были объяснение с меня взять. Увидели, что не выгорит у них, и пообещали послать удостоверение в редакцию с соответствующей бумагой. Не любят они нашего брата.
— Ну и пусть посылают, и ты пошли их куда следует. Не имели права удостоверение у тебя отбирать!
- Что мы об их правах знаем? Нет, дело дрянь, и все. Вот и хожу в подвешенном состоянии.
— И дурак. Не там ходишь, где надо. Да что мы с тобой болтаем, как старые бабы! Давай скорее к шефу, снимет трубку, и делу конец! — Андрюс рассмеялся, довольный, что так легко нашел выход.— Только вот пивом от нас несет.
Дайнюс сидел повесив голову, опустив глаза.
— Был я вчера у него...
— И что же?
— Поговорим, мол, когда пришлют.
— Ну да? Не верю...— промямлил Андрюс и, скрывая растерянность, плеснул в стаканы пива.— Может, ты объяснить не сумел?
— Неперспективным он меня считает. А тут повод распрощаться.
-— А чтоб тебя!.. Ведь ты, а не кто другой спортивную информацию у нас человеческой сделал. Половина читателей только из-за спортивной хроники и покупает-то нашу газету.
— И дальше станут покупать. Вагон на рельсах, теперь все равно будет катиться, пусть и со скрипом. Шеф это прекрасно понимает.
— Но зачем ему нужна твоя голова?
— Не голова, а место. В этом году какой-то его дальний родственник, полный баран, журналистику кончает. Куда его? Конечно — в отдел спорта!
— Нокаутировал ты меня, Дайнюс,— обескуражено пробормотал Андрюс. Он словно очнулся от одури, мучившей его весь день, и только теперь стал соображать, что в каждом слове Дайнюса — правда.
— Что ты понимаешь в жизни? Ты же баловень судьбы! — с горечью воскликнул вдруг Дайнюс.
Они долго молчали, не глядя друг на друга. Хлопала то и дело открываемая и снова затворяемая дверь, снаружи врывался в шашлычную горько-сладкий запах первой листвы, заглушая даже смрад от сигарет и пива. И Андрюсу не хотелось верить, что сейчас, когда так упоительно проснулась природа, кому-то может грозить беда.
— Хочешь, я сам переговорю с шефом? — не особенно твердо предложил он.
— Не вижу смысла,— буркнул свою любимую фразочку Дайнюс.— Хоть он и покровительствует тебе — не уступит. Изречет отечески что-нибудь о высоких материях, надо, мол, беречь и ценить звание и честь советского журналиста, и останется тебе только согласиться, потому что по существу он будет прав.
— Да,— вздохнул Андрюс.— По существу прав.
— Ты еще помнишь Алексаса? — спросил вдруг Дайнюс.— Вы с ним вместе в факультетском комитете комсомола были. И вроде бы вместе за одной такой Кристиной ухаживали...
Внимание, Барейшис, напряги-ка память и попытайся вылепить облик Кристины, нечего притворяться, что плохо помнишь, слишком мало времени минуло, чтобы не помнить. Ах, не знаешь, с чего начать? Скажем, русоволосая, нет, такое словечко ничего не нарисует, надо рисовать терпеливо и сосредоточенно. Волосы у Кристины медового цвета, густые, они скользят в твоих пальцах, глаза — серовато-зеленые, у мха бывает такой оттенок, лицо спокойное, никогда не стремившееся нравиться во что бы то ни стало, чистая, здоровая кожа, именно здоровая,— словом, такое лицо, в которое надо вглядеться, чтобы ошеломленно ощутить, как изнутри струится сдержанное тепло.
А что помнят руки? Гибкую и крепкую талию, которую она почему-то скрывала под свободными кофточками или широкими, падающими на бедра свитерами. В общем, если ты готов неотрывно смотреть в лицо женщине... ненасытно слушать ее голос... тогда все, конец! Смотреть и слушать. Но ведь спрашивал же ты себя, могла ли бы она отдаться безумной страсти, пытался же представить ее в постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26