— Ты закрываешь перед собой все дороги в будущее».— «Хватит с меня твоих поучений,— мысленно огрызается Андрюс.— Сыт по горло!» — «От такого геройства ничего хорошего не будет, тебе не шестнадцать...»—«Какой я там герой,— снова возражает про себя Андрюс,— даже с такими не могу сладить».— «<Зио 115?» — дрожит голос отца.— Ты разбил мои надежды. Посмотри, посмотри на меня, я уже одной ногой в могиле, а у тебя никакой ответственности ни за себя самого, ни за близких...» — «Так что, может, мне еще извиниться, черт побери?!» — «Да, сын, и немедленно. Покорность ломает мечи...»
— Еще раз повторяю: вы ничего не поняли, товарищ Барейшис!
— Действительно... может, мне показалось... может, не в той форме... прошу прощения...— Андрюс прикрывает рукой лоб, чтобы не видеть удивленных и насмешливых голубых глаз Адомайтиса.
Толстая Милда, кажется, дождалась наконец желанной минуты: утыкается лицом в локоть на столе. Сможет, вернувшись в общежитие, рассказывать подружкам: «Уж я ревела, так ревела»
— Успокойся, Андрюс, все мы переутомлены.— Эти слова Алексаса предназначены не только ему, их должен услышать и Великий Аскет.
И он слышит.
— По правде сказать, товарищи, некоторые наши формулировки действительно приобретают оттенок неуместной пикантности. Однако факт остается фактом. Что вы можете ответить бюро, товарищ Адомайтис?
— А что бы вы хотели услышать? — неожиданно парирует обвиняемый.— Что я больше не буду ходить в ту комнату? Буду, и еще как... Или что женюсь на ней? Да, женюсь, если это вам интересно. Все.
— За грубое нарушение установленного порядка вас следовало бы выселить из общежития.— В хорошо натренированном голосе секретаря нотки неуверенности.— Однако, принимая во внимание ваши серьезные намерения, полагаю, достаточно будет ограничиться выговором. Каким будет мнение товарищей?
— Достаточно... конечно, без занесения... давайте кончать...— шелестят голоса.
— Кто за это предложение, прошу голосовать.
Встретив испытующий взгляд Великого Аскета,
Андрюс выбрасывает руку вверх.
В раздевалке его задерживает Алексас, в его глазах уже нет расположенности, голос сухой, иронически соболезнующий:
— На такой работенке могут встретиться проблемы и посложнее. Пойми, ты же член бюро и сам себе характеристику создаешь. Могут быть дурные последствия.
— Дурные последствия? — Андрюс пытается понять, чего хочет от него этот аккуратист с пластмассово-гладким лицом.— Они будут, ты совершенно прав, будут, мы их дополна наштампуем.
Повернувшись к Алексасу спиной, он на ватных ногах спускается по истоптанной факультетской лестнице, и ему чудится, что этот спуск уже является отрезком какого-то неизвестного ему, изнурительного пути.
Университетский дворик постепенно тонет в вечерних осенних сумерках, а с улицы> перехлестывая через желтые стены, непрерывно доносятся рев моторов, шуршание катящих по столетней мостовой колес.
Андрюса обгоняет стайка весело гомонящих девиц. Одна из них оборачивается и поддевает:
— Чего нос повесил?
— Привет, Кристина.
— Девочки, вы идите, я догоню.— Ее лицо еще хранит следы красивого летнего загара.
— Эх, ты,— зеленоватые глаза Кристины остро прищурены, но на губах улыбка,— обещал заглянуть в гости, а все никак не соберешься. Знал бы, как девчата тогда готовились,— она фыркает,— всю ночь, бедняжки, маялись с бигудями.
— С какими еще битюгами?
— Бигудями! Трубочки такие, для завивки волос! Не знаешь?
— Ну и названьице...— Андрюс едва сдерживается, чтобы не ляпнуть — «дурацкое».
Кристина снова смеется, склонив голову набок, давая вечернему солнцу поиграть в волосах. Андрюс внимательно наблюдает за ней, и девушка становится вдруг серьезной.
— Думаешь, не стоило?
— Боюсь, что так.
Не то слово вылетело, не то, которое снилось с первого курса, совсем другое, пустое, ненужное, ведь ты сразу, еще тогда всем своим существом ощутил, узнал ее, словно вырос в одном дворе, и испугался, поняв, что будешь избегать, не сможешь убежать от нее. Она тоже что-то поняла с самого начала; на лекциях и после них они изо всех сил сторонились друг друга. Андрюс мысленно убеждал себя, что она легкомысленна, одна из тех, что навлекают на мужчин сплошные несчастья, но знал, что лжет сам себе. Напряжение, которое невозможно было снять ни словом, ни взглядом, становилось все невыносимее, и у Андрюса просто камень с души свалился, когда стало известно, что Кристина переходит с журналистики на филологию, на отделение литовского языка и литературы, что начала дружить с Алексасом. Стало легче, но в минуты внутреннего прозрения он с ужасом понимал, что ничего не изменилось, а все остававшееся невысказанным, старательно запрятанным — так сильно, что не заслонишь никакими словами, которыми можно изводить друг друга, не утолишь даже физической близостью с другой. Здравый рассудок уговаривал: кончив университет, Кристина поедет учительствовать в район, и все кончится. Но какое-то тайное знание беспощадно утверждало, что оба они только посмеются над такой разлукой.
Они идут молча, не спеша, Андрюсу трудно подладиться под ее ногу, и чуть ли не на каждом шагу их плечи соприкасаются.
— Я тоже боюсь. Но жду.
В голову Андрюсу вдруг приходит расхожая мудрость: да, конечно, девчонки куда легче решаются сигануть в омут, но всегда выкарабкиваются, пусть разочарованные и отвергнутые, и тут же влюбляются в другого, повторяют те же самые слова в уверенности, что говорят от чистого сердца; чего доброго, даже очутившись в пустыне, они первым делом станут мечтать не о глотке воды, а о том, в кого бы втрескаться, хоть вокруг ни души. А для тебя, раб рассудка, все это было бы единственным и страшным взрывом, после которого остались бы лишь ноздреватые, невесомые куски неизвестной лавы, плавающие, как утопленники, в мрачной пустоте. Эта жуткая, безымянная материя мерещилась ему еще дома, когда он ощущал леденящую холодность матери по отношению к отцу, а потом совершенно отчетливо увидел во сне, после того как на выпускном вечере попытался в шутку поцеловать нравившуюся ему девушку. «Чахоточный!» — с отвращением бросила она ему прямо в глаза. Это было жестоко и несправедливо, но в классе многие знали о болезни отца...
— Может, я тебе мешаю?
— Я бы прямо сказал.
— Что-нибудь случилось? — Глаза Кристины расширяются, на губах уже не играет улыбка.— На тебе лица нет.
— А,— машет Андрюс рукой,— сегодня на бюро мы скальпировали одного парня.
— Без вины?
— Безвинных не бывает. Неужели Алексас не разъяснил тебе этого?
— Не любишь его?
— Почему? Он же кадровый вундеркинд. Перспективный, не делающий ошибок. Девушки таких за три версты чуют и стараются не выпустить из коготков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Еще раз повторяю: вы ничего не поняли, товарищ Барейшис!
— Действительно... может, мне показалось... может, не в той форме... прошу прощения...— Андрюс прикрывает рукой лоб, чтобы не видеть удивленных и насмешливых голубых глаз Адомайтиса.
Толстая Милда, кажется, дождалась наконец желанной минуты: утыкается лицом в локоть на столе. Сможет, вернувшись в общежитие, рассказывать подружкам: «Уж я ревела, так ревела»
— Успокойся, Андрюс, все мы переутомлены.— Эти слова Алексаса предназначены не только ему, их должен услышать и Великий Аскет.
И он слышит.
— По правде сказать, товарищи, некоторые наши формулировки действительно приобретают оттенок неуместной пикантности. Однако факт остается фактом. Что вы можете ответить бюро, товарищ Адомайтис?
— А что бы вы хотели услышать? — неожиданно парирует обвиняемый.— Что я больше не буду ходить в ту комнату? Буду, и еще как... Или что женюсь на ней? Да, женюсь, если это вам интересно. Все.
— За грубое нарушение установленного порядка вас следовало бы выселить из общежития.— В хорошо натренированном голосе секретаря нотки неуверенности.— Однако, принимая во внимание ваши серьезные намерения, полагаю, достаточно будет ограничиться выговором. Каким будет мнение товарищей?
— Достаточно... конечно, без занесения... давайте кончать...— шелестят голоса.
— Кто за это предложение, прошу голосовать.
Встретив испытующий взгляд Великого Аскета,
Андрюс выбрасывает руку вверх.
В раздевалке его задерживает Алексас, в его глазах уже нет расположенности, голос сухой, иронически соболезнующий:
— На такой работенке могут встретиться проблемы и посложнее. Пойми, ты же член бюро и сам себе характеристику создаешь. Могут быть дурные последствия.
— Дурные последствия? — Андрюс пытается понять, чего хочет от него этот аккуратист с пластмассово-гладким лицом.— Они будут, ты совершенно прав, будут, мы их дополна наштампуем.
Повернувшись к Алексасу спиной, он на ватных ногах спускается по истоптанной факультетской лестнице, и ему чудится, что этот спуск уже является отрезком какого-то неизвестного ему, изнурительного пути.
Университетский дворик постепенно тонет в вечерних осенних сумерках, а с улицы> перехлестывая через желтые стены, непрерывно доносятся рев моторов, шуршание катящих по столетней мостовой колес.
Андрюса обгоняет стайка весело гомонящих девиц. Одна из них оборачивается и поддевает:
— Чего нос повесил?
— Привет, Кристина.
— Девочки, вы идите, я догоню.— Ее лицо еще хранит следы красивого летнего загара.
— Эх, ты,— зеленоватые глаза Кристины остро прищурены, но на губах улыбка,— обещал заглянуть в гости, а все никак не соберешься. Знал бы, как девчата тогда готовились,— она фыркает,— всю ночь, бедняжки, маялись с бигудями.
— С какими еще битюгами?
— Бигудями! Трубочки такие, для завивки волос! Не знаешь?
— Ну и названьице...— Андрюс едва сдерживается, чтобы не ляпнуть — «дурацкое».
Кристина снова смеется, склонив голову набок, давая вечернему солнцу поиграть в волосах. Андрюс внимательно наблюдает за ней, и девушка становится вдруг серьезной.
— Думаешь, не стоило?
— Боюсь, что так.
Не то слово вылетело, не то, которое снилось с первого курса, совсем другое, пустое, ненужное, ведь ты сразу, еще тогда всем своим существом ощутил, узнал ее, словно вырос в одном дворе, и испугался, поняв, что будешь избегать, не сможешь убежать от нее. Она тоже что-то поняла с самого начала; на лекциях и после них они изо всех сил сторонились друг друга. Андрюс мысленно убеждал себя, что она легкомысленна, одна из тех, что навлекают на мужчин сплошные несчастья, но знал, что лжет сам себе. Напряжение, которое невозможно было снять ни словом, ни взглядом, становилось все невыносимее, и у Андрюса просто камень с души свалился, когда стало известно, что Кристина переходит с журналистики на филологию, на отделение литовского языка и литературы, что начала дружить с Алексасом. Стало легче, но в минуты внутреннего прозрения он с ужасом понимал, что ничего не изменилось, а все остававшееся невысказанным, старательно запрятанным — так сильно, что не заслонишь никакими словами, которыми можно изводить друг друга, не утолишь даже физической близостью с другой. Здравый рассудок уговаривал: кончив университет, Кристина поедет учительствовать в район, и все кончится. Но какое-то тайное знание беспощадно утверждало, что оба они только посмеются над такой разлукой.
Они идут молча, не спеша, Андрюсу трудно подладиться под ее ногу, и чуть ли не на каждом шагу их плечи соприкасаются.
— Я тоже боюсь. Но жду.
В голову Андрюсу вдруг приходит расхожая мудрость: да, конечно, девчонки куда легче решаются сигануть в омут, но всегда выкарабкиваются, пусть разочарованные и отвергнутые, и тут же влюбляются в другого, повторяют те же самые слова в уверенности, что говорят от чистого сердца; чего доброго, даже очутившись в пустыне, они первым делом станут мечтать не о глотке воды, а о том, в кого бы втрескаться, хоть вокруг ни души. А для тебя, раб рассудка, все это было бы единственным и страшным взрывом, после которого остались бы лишь ноздреватые, невесомые куски неизвестной лавы, плавающие, как утопленники, в мрачной пустоте. Эта жуткая, безымянная материя мерещилась ему еще дома, когда он ощущал леденящую холодность матери по отношению к отцу, а потом совершенно отчетливо увидел во сне, после того как на выпускном вечере попытался в шутку поцеловать нравившуюся ему девушку. «Чахоточный!» — с отвращением бросила она ему прямо в глаза. Это было жестоко и несправедливо, но в классе многие знали о болезни отца...
— Может, я тебе мешаю?
— Я бы прямо сказал.
— Что-нибудь случилось? — Глаза Кристины расширяются, на губах уже не играет улыбка.— На тебе лица нет.
— А,— машет Андрюс рукой,— сегодня на бюро мы скальпировали одного парня.
— Без вины?
— Безвинных не бывает. Неужели Алексас не разъяснил тебе этого?
— Не любишь его?
— Почему? Он же кадровый вундеркинд. Перспективный, не делающий ошибок. Девушки таких за три версты чуют и стараются не выпустить из коготков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26