глянь-ка, это же утопленные тобою древности, и столько фанерных декораций, какая бесхозяйственность! Извлекут старые альбомы, дневники, может, слезинку уронят... А слеза — как разрывная пуля — ударит и разнесет сердце! Ах, некогда предаваться сантиментам, некогда! Вы потеряли вкус к жизни, товарищ Барейшис, а все еще выстукиваете что-то на пишмашинном языке. Вы мистификатор, хотя у вас хороший стиль, нюх, умение доверительно поговорить с человеком...
Не трогайте меня. И не надо пугать — некогда! Я и так уже не помню, каким был раньше, а? Ничего, успокоишься, сегодня гонорар. Выпишите мне, товарищ редактор, новую командировку. К колодцу с древностями. С какими древностями? Всего лишь третий год с тех пор, как вы забыли свои перчатки в редакции, товарищ Барейшис, связанные матерью перчатки, не до них было, вы же, полный оптимизма, смотрели вперед, в сегодняшний день, хватали жизнь прямо за рога, без всяких перчаток.
Электрический свет давно поблек. Андрюс щелкнул выключателем, погас канцелярский матовый стеклянный пузырь, и белесый свет, казалось, проникал сюда уже не из сумрачного заоконного пространства, а сочился из серых стен комнатенки.
Когда ввалился Дайнюс, Андрюс не успел даже вздрогнуть.
Дайнюс был единственным из сокурсников, попавшим по распределению в ту же самую редакцию. Андрюс знал, что ему негде жить, что иногда он ночует на диване в спортивном отделе, но никогда не жалуется, не распространяется о своих бедах. Вечно в мятом пиджаке, с облысевшим не по годам лбом, он напоминал бильярдный шар: всегда готов катиться в том направлении, куда толкнут редакционные дела. Казалось, родился и вырос в редакции, трудно было представить себе Дайнюса в другой обстановке: где еще уместны были бы его вечная скороговорка, неумение усидеть на месте, ориентация игрока и подчеркнутое хладнокровие?
— Дай-ка закурить,— попросил он и, не ожидая разрешения, сам выбил из пачки сигарету. Потом, беззвучно переступая крепкими, чуть кривыми ногами, принялся вышагивать по комнате, обкатывая за буграми облысевшего лба какие-то свои мысли.
— Кончай,— приказал Андрюс. Его тревожное состояние вдруг перегорело, отпустило отяжелевшее тело.
— Что кончать? — Дайнюс остановился у двери и покосился, недовольный, что ему мешают думать.
— Кончай метаться, как ненормальный.
— Чего такой дохлый сегодня? Что случилось?
— Что могло случиться? Абсолютно ничего.
— Лучше не крути, скажи сразу.
— Никак не могу очухаться после командировки.
— Очухаешься. После обеда — гонорар.— Дайнюс прищурил глаз, будто у него вдруг заныл зуб. Условный сигнал. Ведь все так просто. Рюмка коньяка, несколько анекдотов, немножко трепа о спортивных делах, немножко о бабах. Но Андрюс не захотел принимать привычную игру, сказал прямо:
— Не могу больше писать.
— Зачем же так драматично? — усмехнулся Дайнюс.— Не можешь сегодня — сможешь завтра.
— Нет,— мотнул головой Андрюс.— Завтра будет то же самое. Я никогда не напишу этого очерка.
— Какая потеря для человечества! Скажешь шефу, что не заладилось, подкинешь другую тему. Если в голове пусто — ставь коньяк, продам хорошую идею.
— Коньяк получишь за так,— срифмовал Андрюс и стал поспешно засовывать в ящик разбросанные по столу записи.— Надо наконец пойти к шефу и все выложить.
— Что выложить? Что весной не хватает витаминов?
— Резиновый ты человек! — не выдержал Андрюс.— Все хвалят тебя за сообразительность, но сам, наверно, никогда не думал о том, что пускаешь пыль в глаза своей якобы важной деятельностью? И никогда не боишься, что кто-то — скажем, судьба — может за это наказать?
— За что, старик?
— За обман, ставший привычкой.
— Я никогда не обманываю. От меня требуют информации, я ее и даю.
— Да, Дайнюс, да... Видимо, я плохой журналист.
— Не кривляйся. Привык к комплиментам, к восторгам девочек — ах, как психологично, ах, как тонко!.. Барейшис не похож на других, стиль Барейшиса сразу узнаешь... А зачем это нужно, на кой черт непременно быть не как все? Я даю только информацию и не дурю людям голову досужими домыслами.
— Свою бы не задурить...
— И не только в этом дело.— Дайнюс дернул уголком губ, будто крошку во рту нащупал,— Смысла не вижу.
— Вот как?
— А в чем этот смысл? — Дайнюс оперся руками о край стола, наклонился ближе, закусив в зубах сигарету.— Ну, разворошишь ты человеку душу, заставишь копаться в себе, думаешь, ему от этого веселее станет? Ни черта — ему и так несладко живется.
— Весело, невесело... Думать мы человека отучили. И радуемся этому, как дураки.
— Я и говорю: не вижу смысла.
— Не особенно честно, мягко говоря.
— Я же не герой. И даже не депутат райсовета. Почему все читают «Вечерку»? Потому что там дельная информация.
— А почему журналисты так легко пропивают свой гонорар? Видимо, чувствуют, что не все делают, как велит совесть.
— Ежели о совести, то послушай вот что: свинство не в том, что большинство пишет с холодным и равнодушным сердцем, а в том, что пробуждают они в человеке надежду, которой тут же дают по голове.
— Иногда дают.— Андрюс вяло поднимается со стула.— Но разве лучше жить, ни во что не веря? Короче — несу повинную голову шефу, чувствую, что на этот раз и мне...
— Не волнуйся — ты же его кадр. Только не мелочись. Коротко и ясно: промахнулся, мол, не подходит нам. А в пять минут третьего жду тебя у кассы.
Дайнюс вышел. Тут же резко и властно зазвенел телефон. Черный громоздкий аппарат с тяжелой, как дубинка, трубкой стоял на стопке черновиков, но это нисколько не приглушало наглого звона, догонявшего Андрюса даже за дверью туалета.
— Где тебя черти носят? Почему носа не кажешь? — загремел в трубке хорошо знакомый энергичный голос: будто распахнулось вдруг окно и кто-то швырнул в кабинетик пригоршню гравия.
— Как раз собираюсь к вам.
— Долго собираешься!
Андрюс положил трубку, открыл фрамугу, чтобы по возвращении не так сильно чувствовать застоявшийся запах табачного дыма и старых бумаг. Это был запах умершего времени, мертвых букв и мертвых событий, боязливо предчувствуемой казенной кончины, и в то же время запах неустроенности и непостоянства, которым бывают пропитаны стены залов ожидания и гостиниц.
Гостиница в том городе была деревянной, двухэтажной, с расшатанной и поцарапанной темной мебелью. В своем номере Андрюс нашел тщедушного мужичонку лет пятидесяти, приехавшего ремонтировать котельную на заводе резиновых изделий, как сообщила администраторша. Казалось, этот человек давно тут живет: от скомканного белья в шкафу несло
аптекой, и сам он не проявил к Андрюсу ни малейшего интереса, будто это был вошедший в автобус новый пассажир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26