..
— И по литературе тоже, — вставил Мухамед-Шарип.
— Речь идет об истории...
— Что касается истории, —- оборвал Бердибека Мухамед-Шарип, — что касается истории, то, как выразился наш универсально образованный друг, это — алхимия двадцатого века. Он, как я замечаю, полагает, что все историки — невежды, зато всякий невежда — историк...
— Ну, нет, это уж слишком, — загорелся Бердибек. Его спокойствие как рукой сняло. — Сколько он будет затуманивать наши мозги своими глупостями?.. Уж с твое-то мы знаем! — повернулся он к Едиге. — И побольше твоего!
— Если Ты про себя, то — нет, не знаешь, — сказал Едиге.
— Как не знаю? Почему?..
— Почему — на это я не отвечу. Просто — многого ты не знаешь, вот в чем дело. Слышал ты, например, поговорку: "Перерублена шея верблюда — Бердибек встретил свою смерть"?..
— Конечно, слышал!
— А когда, при каких обстоятельствах она появилась?
— В боксе это называется — удар ниже пояса!
— Спроси лучше у своих филологов, — поддержал Бердибека Мухамед-Шарип.
— Ты что-нибудь читал об Абулгазы?
— Абулгазы...
— Абулгазы-багадур, жил в семнадцатом веке...
— Абул... Абилхаир... Абул... — Лоб у Бердибека покрылся испариной и заблестел. — Абул... Абиль...
— Ты, наверное, имеешь в виду другого Абулгазы? — усмехнулся Едиге. — Того, который был ханом в Хиве?
— Да, да, верно, — торопливо согласился Бердибек.
Достав из кармана носовой платок из голубого, в полоску, штапеля, он вытер лоб, высморкался. — Просто я занимаюсь более поздней эпохой, а ханов — мало ли их было, всех не упомнишь... Но Абулгазы я знаю... Как же, в Хиве... Такой был жестокий, кровожадный хан...
— Браток, такой Абулгазы пока еще не значится в истории, — не моргнув глазом, продолжал Едиге, с жалостливой усмешкой наблюдая за Бердибеком. — Хорошо, не стану тебя мучить. Так вот, у Абулгазы-багадура, о котором я говорю, есть классический труд, известный всякому мало-мальски сведущему специалисту. Я говорю о "Шежре-и-тюрк" — "Родословной тюрков". Там ты и найдешь историю, связанную с твоим именем. Ну, а теперь хватит спорить о моих знаниях. Я не только тебя — и твоего профессора посажу в калошу.
— Что-то не по душе мне гонор этого юноши, — сказал Мухамед-Шарип, покачивая головой. — Ох, не по душе! Если так надуваться, ведь и лопнуть недолго...
— Не согласен, дружище, — возразил Кенжек. — Ведь еще Архимед утверждал...
— Эй, страждущие и жаждущие Архимеды, готовьте стол! — Распахнув дверь ногой, в комнату ввалился Ануар. На вытянутых руках он нес большую эмалированную кастрюлю. Ее некогда белые бока потемнели от копоти, сбежавшей пены и потеков жирного бульона. — Обед Шыгайбая перед вами, хотя не прошло и пяти месяцев...1
То ли подействовал аромат, распространяемый сочной кониной, то ли всех утомил затянувшийся спор, но перепалка оборвалась. Пар, клубившийся над кастрюлей, дразнил ноздри.
— Я пойду, — сказал, вставая, Едиге.
— Что такое? Вы его обидели? — удивился Ануар.
— Нашел тихоню, которого можно обидеть, — сказал Мухамед-Шарип. — Наш эрудит сам хоть кого обидит...
— Перестань, Едиге, — попросил Ануар. — Если мы после каждого спора будем так расходиться...
— Не глупи, — подхватил Бердибек. — Садись, ведь еда готова. И ничего такого не случилось, чтобы нам ссориться...
1 Ш ы г а й б а й — сказочный персонаж, скупой и жадный бай, моривший гостей голодом. Закладывая в котел мясо, он приговаривал: "Варись, мое мясо, пять месяцев..." — Извините, — сказал Едите, взглянув на часы. — У меня свидание.
— Свидание?.. По-моему, еще вчера у тебя не было никого, кто мог бы тебе назначать свидание, — возразил Ануар.
— Ты знаешь, сколько всяких событий происходит в нашей стране за одну минуту? — спросил Едиге, заставляя себя улыбнуться.
— Каких событий?
— Например, сколько пар обуви шьют за одну минуту?
— Шестьсот пятьдесят тысяч восемьсот девяносто семь! — отчеканил Ануар, вытянувшись, как содат перед командиром.
— Вот видишь. А со вчерашнего дня прошли целые сутки. То есть двадцать четыре часа, и в каждом — по шестьдесят минут. Кенжек, сколько минут в сутках?
— Тысяча четыреста сорок, — не задумываясь, сообщил Кенжек.
— Помножь это на шестьсот пятьдесят тысяч восемьсот девяносто семь — так, Ануар?..
— Шестьсот пятьдесят тысяч восемьсот девяносто семь... Тысяча четыреста сорок... Четыреста сорок... Итого — девятьсот тридцать семь миллионов двести девяносто одна тысяча шестьсот восемьдесят!
— Сочиняешь? — спросил Ануар.
— А ты проверь.
— То-то же, — сказал Едиге. — Сутки — это много, во всяком случае их вполне достаточно для того, чтобы встретить девушку, которая, кстати, существовала задолго до нашей встречи и разгуливала по этой земле.
— Аргументация железная, — согласился Халел.
— Он, и правда, вернулся поздно, — сказал Кенжек. — Часа в два ночи.
— Ой, молодец! Сколько можно ходить в монахах? — обрадовался Бердибек, уже приступивший к исполнению роли хлебосольного хозяина. — Только ты все равно садись. Девушка подождет, им это бывает полезно.
— Не задерживай человека, — сказал Мухамед-Ша-рип. — Пусть идет.
— Не обижайтесь и не поминайте лихом, — сказал Едиге. Он и вправду чувствовал себя неловко перед ребятами.
— Апыр-ай, как-то нехорошо получается, — вздохнул Ануар.
Едиге вышел.
— И я пойду, -— сказал Кенжек.
— Эй, а это что за новости? — возмутился Ануар. — Что с вами творится?
— Тоже к девушке торопишься? — со злостью спросил Бердибек.
— Решил взглянуть, какая девчонка у его дружка, —• сказал Мухамед-Шарип.
— Мне надо в институт, — ответил Кенжек. Он не мог выбраться из-за стола, потому что никто из сидящих не тронулся с места, чтобы дать ему пройти.
— Ты, видно, на ходу спишь и дремлешь, — сказал Ануар. — Сегодня твой институт закрыт.
— А?.. Да, верно... — Кенжек смутился, покраснел и, не находя подходящих слов, начал теребить свой чуб.
— Ладно, потом' поговорим. — Не поднимаясь со стула, Халел положил руку на плечо Кенжека и заставил сесть.
— Не надо было удерживать и этого, — сказал Мухамед-Шарип,
— Что-то не нравится мне сегодня твое настроение,— сказал Халел.
...И постиг всемогущий Аллах, создатель всего живого — и птиц, и рыб, и зверей, и букашек, — что трудно ему будет управиться с таким обширным хозяйством и что не обойтись ему на земле без хорошего, толкового помощника-заместителя. Но просто сказать и легко сделать, а вот каков он должен быть, этот заместитель?.. Думал день многомудрый, думал ночь, лишился покоя и радости. Наконец, идея созрела. Выбрал он глину высочайшего качества, размял ее, как следует, не жалея босых ног, и приступил к творческому акту. А творил он, как настоящий художник, в порыве высокого вдохновения, не замечая ни минут, ни часов, ни суток;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— И по литературе тоже, — вставил Мухамед-Шарип.
— Речь идет об истории...
— Что касается истории, —- оборвал Бердибека Мухамед-Шарип, — что касается истории, то, как выразился наш универсально образованный друг, это — алхимия двадцатого века. Он, как я замечаю, полагает, что все историки — невежды, зато всякий невежда — историк...
— Ну, нет, это уж слишком, — загорелся Бердибек. Его спокойствие как рукой сняло. — Сколько он будет затуманивать наши мозги своими глупостями?.. Уж с твое-то мы знаем! — повернулся он к Едиге. — И побольше твоего!
— Если Ты про себя, то — нет, не знаешь, — сказал Едиге.
— Как не знаю? Почему?..
— Почему — на это я не отвечу. Просто — многого ты не знаешь, вот в чем дело. Слышал ты, например, поговорку: "Перерублена шея верблюда — Бердибек встретил свою смерть"?..
— Конечно, слышал!
— А когда, при каких обстоятельствах она появилась?
— В боксе это называется — удар ниже пояса!
— Спроси лучше у своих филологов, — поддержал Бердибека Мухамед-Шарип.
— Ты что-нибудь читал об Абулгазы?
— Абулгазы...
— Абулгазы-багадур, жил в семнадцатом веке...
— Абул... Абилхаир... Абул... — Лоб у Бердибека покрылся испариной и заблестел. — Абул... Абиль...
— Ты, наверное, имеешь в виду другого Абулгазы? — усмехнулся Едиге. — Того, который был ханом в Хиве?
— Да, да, верно, — торопливо согласился Бердибек.
Достав из кармана носовой платок из голубого, в полоску, штапеля, он вытер лоб, высморкался. — Просто я занимаюсь более поздней эпохой, а ханов — мало ли их было, всех не упомнишь... Но Абулгазы я знаю... Как же, в Хиве... Такой был жестокий, кровожадный хан...
— Браток, такой Абулгазы пока еще не значится в истории, — не моргнув глазом, продолжал Едиге, с жалостливой усмешкой наблюдая за Бердибеком. — Хорошо, не стану тебя мучить. Так вот, у Абулгазы-багадура, о котором я говорю, есть классический труд, известный всякому мало-мальски сведущему специалисту. Я говорю о "Шежре-и-тюрк" — "Родословной тюрков". Там ты и найдешь историю, связанную с твоим именем. Ну, а теперь хватит спорить о моих знаниях. Я не только тебя — и твоего профессора посажу в калошу.
— Что-то не по душе мне гонор этого юноши, — сказал Мухамед-Шарип, покачивая головой. — Ох, не по душе! Если так надуваться, ведь и лопнуть недолго...
— Не согласен, дружище, — возразил Кенжек. — Ведь еще Архимед утверждал...
— Эй, страждущие и жаждущие Архимеды, готовьте стол! — Распахнув дверь ногой, в комнату ввалился Ануар. На вытянутых руках он нес большую эмалированную кастрюлю. Ее некогда белые бока потемнели от копоти, сбежавшей пены и потеков жирного бульона. — Обед Шыгайбая перед вами, хотя не прошло и пяти месяцев...1
То ли подействовал аромат, распространяемый сочной кониной, то ли всех утомил затянувшийся спор, но перепалка оборвалась. Пар, клубившийся над кастрюлей, дразнил ноздри.
— Я пойду, — сказал, вставая, Едиге.
— Что такое? Вы его обидели? — удивился Ануар.
— Нашел тихоню, которого можно обидеть, — сказал Мухамед-Шарип. — Наш эрудит сам хоть кого обидит...
— Перестань, Едиге, — попросил Ануар. — Если мы после каждого спора будем так расходиться...
— Не глупи, — подхватил Бердибек. — Садись, ведь еда готова. И ничего такого не случилось, чтобы нам ссориться...
1 Ш ы г а й б а й — сказочный персонаж, скупой и жадный бай, моривший гостей голодом. Закладывая в котел мясо, он приговаривал: "Варись, мое мясо, пять месяцев..." — Извините, — сказал Едите, взглянув на часы. — У меня свидание.
— Свидание?.. По-моему, еще вчера у тебя не было никого, кто мог бы тебе назначать свидание, — возразил Ануар.
— Ты знаешь, сколько всяких событий происходит в нашей стране за одну минуту? — спросил Едиге, заставляя себя улыбнуться.
— Каких событий?
— Например, сколько пар обуви шьют за одну минуту?
— Шестьсот пятьдесят тысяч восемьсот девяносто семь! — отчеканил Ануар, вытянувшись, как содат перед командиром.
— Вот видишь. А со вчерашнего дня прошли целые сутки. То есть двадцать четыре часа, и в каждом — по шестьдесят минут. Кенжек, сколько минут в сутках?
— Тысяча четыреста сорок, — не задумываясь, сообщил Кенжек.
— Помножь это на шестьсот пятьдесят тысяч восемьсот девяносто семь — так, Ануар?..
— Шестьсот пятьдесят тысяч восемьсот девяносто семь... Тысяча четыреста сорок... Четыреста сорок... Итого — девятьсот тридцать семь миллионов двести девяносто одна тысяча шестьсот восемьдесят!
— Сочиняешь? — спросил Ануар.
— А ты проверь.
— То-то же, — сказал Едиге. — Сутки — это много, во всяком случае их вполне достаточно для того, чтобы встретить девушку, которая, кстати, существовала задолго до нашей встречи и разгуливала по этой земле.
— Аргументация железная, — согласился Халел.
— Он, и правда, вернулся поздно, — сказал Кенжек. — Часа в два ночи.
— Ой, молодец! Сколько можно ходить в монахах? — обрадовался Бердибек, уже приступивший к исполнению роли хлебосольного хозяина. — Только ты все равно садись. Девушка подождет, им это бывает полезно.
— Не задерживай человека, — сказал Мухамед-Ша-рип. — Пусть идет.
— Не обижайтесь и не поминайте лихом, — сказал Едиге. Он и вправду чувствовал себя неловко перед ребятами.
— Апыр-ай, как-то нехорошо получается, — вздохнул Ануар.
Едиге вышел.
— И я пойду, -— сказал Кенжек.
— Эй, а это что за новости? — возмутился Ануар. — Что с вами творится?
— Тоже к девушке торопишься? — со злостью спросил Бердибек.
— Решил взглянуть, какая девчонка у его дружка, —• сказал Мухамед-Шарип.
— Мне надо в институт, — ответил Кенжек. Он не мог выбраться из-за стола, потому что никто из сидящих не тронулся с места, чтобы дать ему пройти.
— Ты, видно, на ходу спишь и дремлешь, — сказал Ануар. — Сегодня твой институт закрыт.
— А?.. Да, верно... — Кенжек смутился, покраснел и, не находя подходящих слов, начал теребить свой чуб.
— Ладно, потом' поговорим. — Не поднимаясь со стула, Халел положил руку на плечо Кенжека и заставил сесть.
— Не надо было удерживать и этого, — сказал Мухамед-Шарип,
— Что-то не нравится мне сегодня твое настроение,— сказал Халел.
...И постиг всемогущий Аллах, создатель всего живого — и птиц, и рыб, и зверей, и букашек, — что трудно ему будет управиться с таким обширным хозяйством и что не обойтись ему на земле без хорошего, толкового помощника-заместителя. Но просто сказать и легко сделать, а вот каков он должен быть, этот заместитель?.. Думал день многомудрый, думал ночь, лишился покоя и радости. Наконец, идея созрела. Выбрал он глину высочайшего качества, размял ее, как следует, не жалея босых ног, и приступил к творческому акту. А творил он, как настоящий художник, в порыве высокого вдохновения, не замечая ни минут, ни часов, ни суток;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60