— Вот как... Ну-ну... — кивнул доцент снисходительно и поинтересовался: — А диссертация? Что-нибудь получается? Уже приступили?
— Приступаю понемножку. Хотя, наверное, "все рога себе обломаю",1 пока напишу.
— Хм-хм... Удивляет меня нынешняя молодежь, Азь-ага! Ей бы всего добиться без труда, без напряжения... А ведь с давних пор известно: заниматься наукой, искать истину — все равно что копать колодец иголкой. Тут необходимо терпение, упорство, самозабвение, наконец! А танцульки... Рестораны... Девушки... Э, нет, ученую степень так не получишь! Заруби это себе на носу, братец!
— Зарублю, Бакен-ага.
— Ну, то-то. Мы еще поговорим как-нибудь поподробней... Азь-ага, я не прощаюсь: мы приедем в аэропорт вас проводить.
Он слегка, но вместе с тем почтительно поклонился профессору — солидный, знающий себе цену молодой доцент — и, не взглянув больше на юного аспиранта, твердо и четко ступая, вышел из кабинета.
Азь-ага несколько минут продолжал сидеть, утомленно ссутулившись, опираясь щекой о левую руку, а сухими, костистыми пальцами правой постукивая по столу.
1 В неправильно прочитанном Бакеном тексте ("Визири...'' и т. д.) вместо "Уэз1рлер" (визири) нужно читать "Узшер" (обломаться). Едиге верно уловил по разговору, что там должно быть: "Обломаю я же рога свои". Речь идет о стихотворении прославленного средневекового казахского поэта Шалкииза
— Чего стоишь? — спросил он вдруг, словно очнувшись. — Проститься пришел? Садись. Что нового? Что сделал за последнее время?
—; Сдал один минимум. По философии.
— Так... Ну, что же, молодец!
— Получил "отлично".
— Еще раз молодец. Как же это у тебя получилось?
— Многие аспиранты до меня проваливали экзамен... Вот боялся... Готовился...
— Кто готовится, чтобы не провалиться, получает "удовлетворительно". И тратит время попусту. Сколько ты готовился?
— Два месяца.
— Считай, два месяца пропало. Зубрежка не становится знанием. Хочешь изучить философию всерьез — не довольствуйся учебной программой, рой в глубину. Но это потом, конечно, когда появится время... Сейчас у тебя другая цель. — Азь-ага снова помолчал, откинувшись на спинку кресла и думая о чем-то своем. — Эх, молодость-молодость... — Взгляд его черных, но не блестящих, а как бы подернутых старческой дымкой глаз устремился в какую-то далекую точку. — Энергию не знаешь куда девать, силы бурлят, ищут выхода... Но потом их становится меньше, меньше... Так что пока — учись не распыляться, идти к намеченному — шаг за шагом... Ты улыбаешься? Может быть, как говорил Абай, "отворачивая лицо, над глупым стариком смеешься"?..
— Что вы, Азь-ага!
— Я же вижу — смеешься...
Профессор слабо взмахнул рукой, как бы предупреждая ненужные оправдания.
— Смейся. Мы в свое время тоже смеялись. Много смеялись и мало думали, много болтали и мало делали. Так и состарились, ничего толком не успев. Смейтесь, на здоровье... Только смотрите, не окажитесь сами в нашем положении, лет этак через сорок... Впрочем, под старость я, кажется, становлюсь слишком ворчливым... Пожалуй, опять начнешь смеяться. Ступай.
Он отправился в прихожую проводить Едиге.
— Наверное, тебе известно, что сказал однажды Флобер молодому Мопассану, — проговорил он перед самой дверью, отодвигая защелку замка. — "Не берусь судить, есть ли у вас талант. Ведь, как утверждал Бюффон, талант — это энергия и терпение, поэтому все зависит от вас самих..." Так, примерно, он сказал. Но заметь, сказал Мопассану, о котором еще никто ничего не знал, разве лишь слышали, что есть такой весьма легкомысленный весельчак и повеса... Я не Флобер, но пару неглупых советов, как и многие старики, при случае могу дать... Так вот: для человека науки или искусства путь только один — работа. Остальное — мираж. Запомни это...
2
Мглистые сумерки упали на город. Еще недавно небо было безоблачно, воздух — прозрачен, и вдруг все заволокло низким, густым туманом. Желтые, красные, коричневые листья, пестрым ворохом стелившиеся под ногами, отсырели, пропитались влагой и уже не шуршали при каждом шаге, и звуки шагов не были слышны ни на асфальте тротуаров, обсаженных с обеих сторон дубами и тополями, ни на узких, плотно утоптанных тропинках, которые, прорезая поблекшие лужайки, петляли между кустами и пропадали в чаще деревьев Все звуки поглощал толстый, пружинящий под подошвой ковер. На нижних ветвях иссеченных морщинами кряжистых дубов еще уцелели сиротливые листочки, в которых угас зеленый огонек жизни, им оставалось только упасть и под чьим-то каблуком рассыпаться в прах. Вершины черных, как бы потных стволов и вовсе не видны в тумане, они словно вонзились прямо в облака. "Похожи на колонны, — думает Едиге, — подпирают небо, не дают ему рухнуть вниз, на землю..."
С каждой минутой туман все беспроглядней, тяжелее. Белесое марево, уплотняясь, разливается вдоль улиц, словно молоко. И вокруг так чудесно, таинственно... Не поймешь, светит ли солнце в небе, или уже вечер... А может быть, — утро... Только машины шуршат со всех сторон, выскакивая из тумана. И люди — вынырнет чья-то фигурка и тут же растворится, исчезнет. Иногда, чуть не задевая Едиге плечом, проплюет мимо парочка, держась за руки или в обнимку, и тоже — была и нет ее, пропала, утонула в густом тумане.
Едиге сообразил вдруг, что кружит по площади Цветов, потерявшей свой нарядный летний вид и чернеющей по краям вскопанными клумбами. Вряд ли старик сегодня улетит, — подумал он. — А интересно бы посмотреть, станут ли всю ночь дежурить возле него верные нукеры во главе с Бакеном?.. Смешно... Нашего старика не поймешь. Ведь знает же — никчемность, ничтожество, а терпит, не гонит прочь. Почему? Или считает, что науке такие вот прихлебалы не приносят вреда, пускай себе крутятся под ногами?.. Но если все настоящие ученые так думать станут — и то "пускай", и это "пускай"?.. Или до сих пор не раскусил он Бакена? Все верит, что этот "молодой" (в сорок лет!) "перспективный ученый" еще возьмет свое и от него будет какая-то польза?.. Старый чудак!.. Все надеется, до сих пор!.. И жизнь прожил, а опыта не нажил... И знаний пропасть, а написано мало... Не так уж мало, впрочем. Но доведись Едите дотянуть до шестидесяти, он бы написал раза в три больше! "Зря тратишь время..." А кто еще, только-только став аспирантом, сдает кандидатские минимумы?.. Хотя, между нами, дней пятнадцать—двадцать я проболтался без толку. Пусть даже не совершенно без толку, все равно — разве до этого не транжирились впустую и дни, и целые недели?.. Старик прав. Он сам это испытал, и не о неделях — о годах, потраченных зря, жалеет. И правда — жалко... Ведь один из столпов нашей филологии. Доктор, профессор, академик... Только вот передать людям все богатейшие свои знания не сумел... Не один он, понятно... Наверное, творческий человек должен оцениваться не в том смысле, сколько он дал, а в том, сколько мог дать — и не дал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60